Неточные совпадения
Странное, однако, чувство одолело меня, когда решено было,
что я еду: тогда
только сознание о громадности предприятия заговорило полно и отчетливо. Радужные мечты побледнели надолго; подвиг подавлял воображение, силы ослабевали, нервы падали по мере того, как наступал час отъезда. Я начал завидовать участи остающихся, радовался, когда являлось препятствие, и сам раздувал затруднения, искал предлогов остаться. Но судьба, по большей части мешающая нашим намерениям, тут как будто задала себе задачу помогать.
Я вздохнул:
только это и оставалось мне сделать при мысли,
что я еще два месяца буду ходить, как ребенок, держась за юбку няньки.
Можно ли поверить,
что в Петербурге есть множество людей, тамошних уроженцев, которые никогда не бывали в Кронштадте оттого,
что туда надо ехать морем, именно оттого, зачем бы стоило съездить за тысячу верст, чтобы
только испытать этот способ путешествия?
Я думал, судя по прежним слухам,
что слово «чай» у моряков есть
только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал,
что когда офицеры соберутся к столу, то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
У него
только и было разговору,
что о маяке.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так,
что бедное судно стонет, как живое существо.
Начинается крик, шум, угрозы, с одной стороны по-русски, с другой — энергические ответы и оправдания по-голландски, или по-английски, по-немецки. Друг друга в суматохе не слышат, не понимают, а кончится все-таки тем,
что расцепятся, — и все смолкнет: корабль нем и недвижим опять;
только часовой задумчиво ходит с ружьем взад и вперед.
Мы рассчитывали 20-го, 21-го октября прийти в Портсмут, а пробыли в Немецком море столько,
что имели бы время сворачивать и держать на каждого рыбака, которого
только завидим.
Но лишь
только задул противный ветер, стали опасаться,
что он задержит нас долго в море, и решили беречь свежие припасы.
«Нет, извольте сказать,
чем он нехорош, я требую этого, — продолжает он, окидывая всех взглядом, — двадцать человек обедают, никто слова не говорит, вы один
только…
Знаете
что, — перебил он, — пусть он продолжает потихоньку таскать по кувшину,
только, ради Бога, не больше кувшина: если его Терентьев и поймает, так
что ж ему за важность,
что лопарем ударит или затрещину даст: ведь это не всякий день…» — «А если Терентьев скажет вам, или вы сами поймаете, тогда…» — «Отправлю на бак!» — со вздохом прибавил Петр Александрович.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной воды, забыл даже, как мы провели остальные пять дней странствования между маяком и банкой; помню
только,
что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел часов в пять после обеда на палубу — и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый берег и пустые зеленые равнины.
Удовольствуйтесь беглыми заметками, не о стране, не о силах и богатстве ее; не о жителях, не о их нравах, а о том
только,
что мелькнуло у меня в глазах.
Теперь нужно
только спросить: к
чему же этот ряд новых опытов выпал на долю человека, не имеющего запаса свежести и большей впечатлительности, который не может ни с успехом воспользоваться ими, ни оценить, который даже просто устал выносить их?
Дружба, как бы она ни была сильна, едва ли удержит кого-нибудь от путешествия.
Только любовникам позволительно плакать и рваться от тоски, прощаясь, потому
что там другие двигатели: кровь и нервы; оттого и боль в разлуке. Дружба вьет гнездо не в нервах, не в крови, а в голове, в сознании.
Жаль
только (на этот раз),
что везут с неимоверною быстротою: хижины, фермы, города, замки мелькают, как писаные.
Довольно и того,
что я, по милости их, два раза ходил смотреть Темзу и оба раза видел
только непроницаемый пар.
Пожалуй, без приготовления, да еще без воображения, без наблюдательности, без идеи, путешествие, конечно,
только забава. Но счастлив, кто может и забавляться такою благородною забавой, в которой нехотя чему-нибудь да научишься! Вот Regent-street, Oxford-street, Trafalgar-place — не живые ли это черты чужой физиономии, на которой движется современная жизнь, и не звучит ли в именах память прошедшего, повествуя на каждом шагу, как слагалась эта жизнь?
Что в этой жизни схожего и
что несхожего с нашей?..
Воля ваша, как кто ни расположен
только забавляться, а, бродя в чужом городе и народе, не сможет отделаться от этих вопросов и закрыть глаза на то,
чего не видал у себя.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то,
что он поглотил меня на целое утро в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница, в которой не
только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Словом «обедает» я хотел
только обозначить,
чем наполняется известный час суток.
Только по итогам сделаешь вывод,
что Лондон — первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей.
Животным так внушают правила поведения,
что бык как будто бы понимает, зачем он жиреет, а человек, напротив, старается забывать, зачем он круглый Божий день и год, и всю жизнь,
только и делает,
что подкладывает в печь уголь или открывает и закрывает какой-то клапан.
От этого могу сказать
только — и то для того, чтоб избежать предполагаемого упрека, —
что они прекрасны, стройны, с удивительным цветом лица, несмотря на то
что едят много мяса, пряностей и пьют крепкие вина.
Этого я не видал: я не проникал в семейства и знаю
только понаслышке и по весьма немногим признакам, между прочим по тому,
что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в свое святилище, обедать: больше уж он сделать не в состоянии.
Этот маленький эпизод напомнил мне,
что пройден
только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства;
что этот эпизод есть обыкновенное явление в этой жизни;
что в три года может случиться много такого,
чего не выживешь в шестьдесят лет жизни, особенно нашей русской жизни!
То,
что иногда кажется врожденною скромностью, отсутствием страсти — есть
только воспитание.
Только в пользу одной шерстяной материи, называемой «английской кожей» и употребляемой простым народом на платье, он сделал исключение, и то потому,
что панталоны из нее стоили всего два шиллинга.
Прибавят
только,
что она бедная дворянка,
что муж у ней был игрок или спился с кругу и ничего не оставил.
За этим некуда уже тратить денег,
только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него нет такой штуки, как выбираться из чужого города без денег, и он не знает,
что делать.
До вечера: как не до вечера!
Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу,
что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и
только теперь смолкает.
Когда услышите вой ветра с запада, помните,
что это
только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас, пошлите мне поклон — дойдет. Но уж пристал к борту бот, на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли? В путешествии, или походе, как называют мои товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
Он один приделал полки, устроил кровать, вбил гвоздей, сделал вешалку и потом принялся разбирать вещи по порядку, с тою
только разницею,
что сапоги положил уже не с книгами, как прежде, а выстроил их длинным рядом на комоде и бюро, а ваксу, мыло, щетки, чай и сахар разложил на книжной полке.
Только изредка кто-нибудь придет сверху и скажет,
что славно идем: девять узлов, ветер попутный.
Я не
только стоять, да и сидеть уже не мог, если не во
что было упираться руками и ногами.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц,
только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя,
что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Мне казалось,
что я с этого утра
только и начал путешествовать,
что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и все вместе с душой человека.
Переход от качки и холода к покою и теплу был так ощутителен,
что я с радости не читал и не писал, позволял себе
только мечтать — о
чем? о Петербурге, о Москве, о вас? Нет, сознаюсь, мечты опережали корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова — все это вертелось у меня в голове, как у пьяного неясные лица его собеседников.
Море… Здесь я в первый раз понял,
что значит «синее» море, а до сих пор я знал об этом
только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы не видали никогда.
Один из новейших путешественников, Бельчер, кажется, первый заметил,
что нет причины держаться ближе Америки, особенно когда идут к мысу Доброй Надежды или в Австралию,
что это удлиняет
только путь, тем более
что зюйд-остовый пассат и без того относит суда далеко к Америке и заставляет делать значительный угол.
Улица напоминает любой наш уездный город в летний день, когда полуденное солнце жжет беспощадно, так
что ни одной живой души не видно нигде;
только ребятишки безнаказанно, с непокрытыми головами, бегают по улице и звонким криком нарушают безмолвие.
Опять пошли по узлу, по полтора, иногда совсем не шли. Сначала мы не тревожились, ожидая,
что не сегодня, так завтра задует поживее; но проходили дни, ночи, паруса висели, фрегат
только качался почти на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это
только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а ветра не было.
«
Что сегодня, Петр Александрович?» Он
только было разинул рот отвечать, как вышел капитан и велел поставить лиселя.
Только это нагнало на меня такую хандру,
что море, казалось, опротивело мне навсегда.
Broom значит метла; дерево названо так потому,
что у него нет листьев, а есть
только тонкие и чрезвычайно длинные зеленые прутья, которые висят, как кудри, почти до земли.
Там явились все
только наши да еще служащий в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан, и
чего тут не было! Я сел на конце; передо мной поставили суп, и мне пришлось хозяйничать.
«Чаю или кофе?» — «Чаю… если
только это чай,
что у вас подают».
Только я собрался идти гулять, как раздался звонок Ричарда; я проворно сошел вниз узнать,
что это значит.
«
Чем же это не обед? — говорил я, принимаясь за виноград, — совершенный обед —
только супу нет».
Приехав на место, рыщут по этому жару целый день, потом являются на сборное место к обеду, и каждый выпивает по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как ни в
чем не бывало; выкупаются
только и опять готовы есть.