Неточные совпадения
Сказал бы вам что-нибудь о своих
товарищах, но о некоторых я говорил, о других
буду говорить впоследствии.
В последнее время я жил близко, в одной огромной каюте английского корабля, пока наш фрегат
был в доке, с четырьмя
товарищами.
Мои
товарищи все доискивались, отчего погода так мало походила на тропическую, то
есть было облачно, как я сказал, туманно, и вообще мало
было свойств и признаков тропического пояса, о которых упоминают путешественники. Приписывали это близости африканского берега или каким-нибудь неизвестным нам особенным свойствам Гвинейского залива.
«У кого это мы
были, господа?» — спросил меня один из
товарищей.
А
есть ли там дрожжи?» Ну можно ли усерднее заботиться об исполнении своей обязанности, как бы она священна ни
была, как, например, обязанность о продовольствии
товарищей?
«Артистическая партия», то
есть мы трое, вошли на крыльцо, а та упрямо сидела в экипаже. Между тем Вандик и
товарищ его молча отпрягли лошадей, и спор кончился.
Ему ужасно понравилось это, и он пригласил меня смотреть, как она
будет приветствовать других наших
товарищей, которые шли за нами.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут
были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих
товарищей.
Я вспомнил, что некоторые из моих
товарищей, видевшие уже Сейоло, говорили, что жена у него нехороша собой, с злым лицом и т. п., и удивлялся, как взгляды могут
быть так различны в определении даже наружности женщины! «Видели Сейоло?» — с улыбкой спросил нас Вандик.
Мои
товарищи вздумали все-таки идти гулять; я
было пошел с ними, но как надо
было идти ощупью, то мне скоро надоело это, и я вернулся на балкон допивать чай.
Товарищи мои вооружились топорами, а я должен
был сесть на бревно (зато красного дерева) и праздно смотреть, как они прорубали себе дорожку на холм.
За обедом
был, между прочим, суп из черепахи; но после того супа, который я
ел в Лондоне, этого нельзя
было есть. Там умеют готовить, а тут наш Карпов как-то не так зарезал черепаху, не выдержал мяса, и оно вышло жестко и грубо. Подавали уток; но утки значительно похудели на фрегате. Зато крику, шуму, веселья
было без конца! Я
был подавлен, уничтожен зноем. А
товарищи мои
пили за обедом херес, портвейн, как будто
были в Петербурге!
Я как
был в теплом пальто, так и влез на хозяйскую постель и лег в уголок, оставляя место кому-нибудь из
товарищей, поехавших на транспорт.
Чрез час каюты наши завалены
были ящиками: в большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с
товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «
Есть душок, а хороша», — отвечал он.
Странно мне
было видеть себя и
товарищей, в наших коротких, обтянутых платьях, быстро и звонко шагающих под тенью исполинских банианов.
На берегу мелькнул яркий огонь: упрямые
товарищи наши остались
пить чай.
Но обед и ужин не обеспечивали нам крова на приближавшийся вечер и ночь. Мы пошли заглядывать в строения: в одном лавка с товарами, но запертая. Здесь еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет или отрежет товар и потом запрет лавку опять. В другом здании кто-то помещается:
есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но нет печей. Третий, четвертый домы битком набиты или обитателями местечка, или опередившими нас
товарищами.
Выработанному человеку в этих невыработанных пустынях пока делать нечего. Надо
быть отчаянным поэтом, чтоб на тысячах верст наслаждаться величием пустынного и скукой собственного молчания, или дикарем, чтоб считать эти горы, камни, деревья за мебель и украшение своего жилища, медведей — за
товарищей, а дичь — за провизию.
После обеда я пошел к
товарищам, которые опередили меня. Через день они отправлялись далее; я хотел ехать вслед за ними, а мне еще надо
было запастись меховым платьем и обувью: на Лене могли застать морозы.
Они начали с того, что позвали к себе обедать и меня и
товарищей, и хотя извинялись простотой угощения, но угощение
было вовсе не простое для скромного городка.
Один из наших
товарищей (мы ехали сначала втроем), большой насмешник, уверяет, что если б люди наши знали, что до Якутска в продаже нет вина, так, может
быть, вино на горе не разбилось бы.
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв у нас дня два на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна
была идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян на Охотском море. На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и
товарищей.
Кажется, я смело могу поручиться за всех моих
товарищей плавания, что ни у кого из них не
было с этою прекрасною личностью ни одной неприятной, даже досадной, минуты… А если бывали, то вот какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя со мной на шканцах, он вдруг… плюнул на палубу. Ужас!
Неточные совпадения
Осклабился,
товарищам // Сказал победным голосом: // «Мотайте-ка на ус!» // Пошло, толпой подхвачено, // О крепи слово верное // Трепаться: «Нет змеи — // Не
будет и змеенышей!» // Клим Яковлев Игнатия // Опять ругнул: «Дурак же ты!» // Чуть-чуть не подрались!
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы //
Товарищи в бока. // Оно
быть так и сталося, // Да к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — // Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Когда почва
была достаточно взрыхлена учтивым обращением и народ отдохнул от просвещения, тогда сама собой стала на очередь потребность в законодательстве. Ответом на эту потребность явился статский советник Феофилакт Иринархович Беневоленский, друг и
товарищ Сперанского по семинарии.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его
товарищи теперь, когда ему
было тридцать два года,
были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен
был казаться для других)
был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то
есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Левин
был его
товарищем и другом первой молодости.