Неточные совпадения
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может быть с
той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно,
то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда,
где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам.
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на
те острова,
где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Если много явилось и исчезло разных теорий о любви, чувстве, кажется, таком определенном,
где форма, содержание и результат так ясны,
то воззрений на дружбу было и есть еще больше.
Не лучше ли, когда порядочные люди называют друг друга просто Семеном Семеновичем или Васильем Васильевичем, не одолжив друг друга ни разу, разве ненарочно, случайно, не ожидая ничего один от другого, живут десятки лет, не неся тяжеcти уз, которые несет одолженный перед одолжившим, и, наслаждаясь друг другом, если можно, бессознательно, если нельзя,
то как можно менее заметно, как наслаждаются прекрасным небом, чудесным климатом в такой стране,
где дает это природа без всякой платы,
где этого нельзя ни дать нарочно, ни отнять?
Что касается до национальных английских кушаньев, например пудинга,
то я
где ни спрашивал, нигде не было готового: надо было заказывать.
Теперь это повторяется здесь каждые полчаса, и вот третьи сутки мы лавируем в канале,
где дорога неширока:
того и гляди прижмет к французскому берегу, а там мели да мели.
Вглядывался я и заключил, что это равнодушие — родня
тому спокойствию или
той беспечности, с которой другой Фаддеев, где-нибудь на берегу, по веревке, с топором, взбирается на колокольню и чинит шпиц или сидит с кистью на дощечке и болтается в воздухе, на верху четырехэтажного дома, оборачиваясь, в размахах веревки, спиной
то к улице,
то к дому.
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились в голове при воспоминании о Франции. «В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там, в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя в
ту сторону,
где дед указал быть испанскому берегу.
Но пора кончить это письмо… Как? что?.. А что ж о Мадере: об управлении города, о местных властях, о числе жителей, о количестве выделываемого вина, о торговле: цифры, факты —
где же все? Вправе ли вы требовать этого от меня? Ведь вы просили писать вам о
том, что я сам увижу, а не
то, что написано в ведомостях, таблицах, календарях. Здесь все, что я видел в течение 10-ти или 12-ти часов пребывания на Мадере. Жителей всех я не видел, властей тоже и даже не успел хорошенько посетить ни одного виноградника.
Приезжайте через год, вы, конечно, увидите
тот же песок,
те же пальмы счетом, валяющихся в песке негров и негритянок,
те же шалаши,
то же голубое небо с белым отблеском пламени, которое мертвит и жжет все, что не прячется где-нибудь в ущелье, в тени утесов, когда нет дождя, а его не бывает здесь иногда по нескольку лет сряду.
Да кстати,
где же он?» — «Да он не в этот дом вошел, а вон в
тот… вон он выходит».
Мы думали, что бездействие ветра протянется долгие дни, но опасения наши оправдались не здесь, а гораздо южнее, по
ту сторону экватора,
где бы всего менее должно было ожидать штилей.
Вот Азия, мир праотца Адама,
Вот юная Колумбова земля!
И ты свершишь плавучие наезды
В
те древние и новые места,
Где в небесах другие блещут звезды,
Где свет лиет созвездие Креста…
Мы пришли на торговую площадь; тут кругом теснее толпились дома, было больше товаров вывешено на окнах, а на площади сидело много женщин, торгующих виноградом, арбузами и гранатами. Есть множество книжных лавок,
где на окнах, как в Англии, разложены сотни
томов, брошюр, газет; я видел типографии, конторы издающихся здесь двух газет, альманахи, магазин редкостей,
то есть редкостей для европейцев: львиных и тигровых шкур, слоновых клыков, буйволовых рогов, змей, ящериц.
К сожалению, он чересчур много надеялся на верность черных: и дружественные племена, и учрежденная им полиция из кафров, и, наконец, мирные готтентоты — все это обманывало его, выведывало о числе английских войск и передавало своим одноплеменникам, а
те делали засады в таких местах,
где английские отряды погибали без всякой пользы.
«А вот, — отвечал он, указывая на
то место,
где я стоял, — вы теперь стоите в реке: это все река».
— «
Где же
та?» — «Променял».
Здесь делают также карты,
то есть дорожные капские экипажи, в каких и мы ехали. Я видел щегольски отделанные, не уступающие городским каретам. Вандик купил себе новый карт, кажется, за сорок фунтов.
Тот, в котором мы ехали, еле-еле держался. Он сам не раз изъявлял опасение, чтоб он не развалился где-нибудь на косогоре. Однако ж он в новом нас не повез.
Мы, конечно, не доживем до
той поры, когда одни из Алжира, а другие от Капштата сойдутся где-нибудь внутри; но нет сомнения, что сойдутся.
Недалеко от Устера мы объехали кругом холма, который где-нибудь в саду мог представлять большую гору: это — куча каменьев, поросших кустарниками, в которых, говорят, много змей, оттого она и называется Шлянгенхель,
то есть Змеиная горка.
— «Это?» Я посмотрел, не пролили ли
где поблизости из ушата воду, и
та бы стремительнее потекла.
«
Где ж
та?» — спросил я Вандика.
Но дом был весь занят: из Капштата ехали какие-то новобрачные домой, на ферму, и ночевали в
той самой комнате,
где мы спали с Зеленым.
«
Где же
те?» Вам подают газету: там напечатано, что сегодня в Англию, в Австралию или в Батавию отправился пароход во столько-то сил, с таким-то грузом и с такими-то пассажирами.
Но это было нелегко, при качке, без Фаддеева, который где-нибудь стоял на брасах или присутствовал вверху, на ноках рей: он один знал,
где что у меня лежит. Я отворял
то тот,
то другой ящик, а ящики лезли вон и толкали меня прочь. Хочешь сесть на стул — качнет, и сядешь мимо. Я лег и заснул. Ветер смягчился и задул попутный; судно понеслось быстро.
На другой день утром мы ушли, не видав ни одного европейца, которых всего трое в Анжере. Мы плыли дальше по проливу между влажными, цветущими берегами Явы и Суматры. Местами, на гладком зеркале пролива, лежали, как корзинки с зеленью, маленькие островки, означенные только на морских картах под именем Двух братьев, Трех сестер. Кое-где были отдельно брошенные каменья, без имени, и
те обросли густою зеленью.
Жить,
то есть спать, везде можно:
где ни лягте — тепло и сухо.
Англичане имеют такой обычай, что лишь зачуют
где торговлю,
то и явятся с своими товарами: так они сделали и там.
Ужели это
то солнце, которое светит у нас? Я вспомнил косвенные, бледные лучи, потухающие на березах и соснах, остывшие с последним лучом нивы, влажный пар засыпающих полей, бледный след заката на небе, борьбу дремоты с дрожью в сумерки и мертвый сон в ночи усталого человека — и мне вдруг захотелось туда, в
ту милую страну,
где… похолоднее.
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом. Если б мы еще остались день,
то не знали бы, что делать от скуки и жара. Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при первом удобном случае, спасаться от климата на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных ночей, от мест,
где нельзя безнаказанно есть и пить, как едят и пьют англичане.
«
Где жилье?» — спросил я, напрасно ища глазами хижины, кровли, человека или хоть животное. Ничего не видать; но наши были уже на берегу. Вон в этой бухточке есть хижина, вон в
той две да за горой несколько избушек.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх
того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за
тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
«На парусах!» — подумывал я, враг обедов на траве, особенно impromptu, чаев на открытом воздухе,
где то ложки нет,
то хлеб с песком или чай с букашками. Но нечего делать, поехал; а жарко, палит.
А так как у японцев строже, нежели где-нибудь, соблюдается нетерпимость смешения одних слоев общества с другими,
то и немудрено, что поработившее племя до сих пор остается не слитым с порабощенным.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о
том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «
Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего нет? так только-то?»
Мы не верили глазам, глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево,
где я предполагал продолжение города, ничего не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все
те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
Это справедливо во всех
тех случаях, которые им известны по опыту; там же, напротив,
где для них все ново, они медлят, высматривают, выжидают, хитрят.
А если приходится сидеть, обедать, беседовать, заниматься делом на
том же месте,
где ходишь,
то, разумеется, пожелаешь, чтоб ноги были у всех чисты.
— «
Где ты взял?» — «Китаец дал…
то бишь японец».
Наконец сказали, что будем где-нибудь близко, согласно с
тем, как объявил адмирал,
то есть что не уйдем от берегов Японии, не окончив дела.
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд,
то есть ветер дует прямо с кормы; ходу пять узлов и ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да
где же? не видать ничего, кроме скал.
Мне даже показалось, что тут подали
те же три стакана и две рюмки, которые я будто уж видал где-то в подобных случаях.
Тут цирюльник, с небольшим деревянным шкапчиком,
где лежат инструменты его ремесла, раскинул свою лавочку, поставил скамью, а на ней расположился другой китаец и сладострастно жмурится, как кот, в
то время как цирюльник бреет ему голову, лицо, чистит уши, дергает волосы и т. п.
«Там где-то, в
той стороне», — отвечал он, показав пальцем в воздушное пространство.
Солнце опустилось; я взглянул на небо и вспомнил отчасти тропики:
та же бледно-зеленая чаша, с золотым отливом над головой, но не было живописного узора облаков, млеющих в страстной тишине воздуха; только кое-где, дрожа, искрились белые звезды.
Вечером мы собрались в клубе,
то есть в одной из самых больших комнат,
где жило больше постояльцев,
где светлее горела лампа, не дымил камин и куда приносили больше каменного угля, нежели в другие номера.
Мало толку правительству и от здешней таможни, даром что таможенные чиновники заседают в
том же здании,
где заседал прежде Будда,
то есть в кумирне.
Вчера предупредили японцев, что нам должно быть отведено хорошее место, но ни одно из
тех, которые они показывали прежде. Они были готовы к этому объяснению. Хагивари сейчас же вынул и план из-за пазухи и указал,
где будет отведено место: подле города где-то.
Мы между
тем переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь друг с другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «Нет,
где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он с гримасой.
Зачем употреблять вам все руки на возделывание риса? употребите их на добывание металлов, а рису вам привезут с Зондских островов — и вы будете богаче…» — «Да, — прервал Кавадзи, вдруг подняв свои широкие веки, — хорошо, если б иностранцы возили рыбу, стекло да рис и
тому подобные необходимые предметы; а как они будут возить вон этакие часы, какие вы вчера подарили мне, на которые у нас глаза разбежались, так ведь японцы вам отдадут последнее…» А ему подарили прекрасные столовые астрономические часы,
где кроме обыкновенного циферблата обозначены перемены луны и вставлены два термометра.