Неточные совпадения
Они помчали нас сначала по предместьям, малайскому, индийскому и
китайскому. Малайские жилища — просто сквозные клетки из бамбуковых тростей, прикрытые сухими кокосовыми листьями, едва достойные называться сараями, на сваях, от сырости и от насекомых тоже. У китайцев побогаче — сплошные ряды домов в два этажа: внизу лавки и мастерские, вверху жилье
с жалюзи. Индийцы живут в мазанках.
Я дня два не съезжал на берег. Больной, стоял я, облокотясь на сетки, и любовался на небо, на окрестные острова, на леса, на разбросанные по берегам хижины, на рейд,
с движущеюся картиной джонок, лодок, вглядывался в индийские,
китайские физиономии, прислушивался к говору.
При входе сидел претолстый китаец, одетый, как все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях
с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и был хозяин. Лавка похожа на магазины целого мира,
с прибавлением
китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева,
с резьбой и т. п.
Что эта вилла без них
с своей позолотой, огромными зеркалами, резными шкапами и другими чудесами
китайской природы и искусства, не исключая и хозяина?
Вид рейда и города. — Улица
с дворцами и
китайский квартал. — Китайцы и китаянки. — Клуб и казармы. — Посещение фрегата епископом и генерал-губернатором. — Заведение Джердина и Маттисона.
Дня три я не сходил на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы
с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль
китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
Мы дошли до
китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок
с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие,
с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги
с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят на прилавках, сложа ноги под себя.
Мы спустились
с возвышения и вошли опять в
китайский квартал, прошли, между прочим, мимо одного дома, у окна которого голый молодой китаец наигрывал на инструменте, вроде гитары, скудный и монотонный мотив.
По приезде адмирала епископ сделал ему визит. Его сопровождала свита из четырех миссионеров, из которых двое были испанские монахи, один француз и один китаец, учившийся в знаменитом римском училище пропаганды. Он сохранял свой
китайский костюм, чтоб свободнее ездить по Китаю для сношений
с тамошними христианами и для обращения новых. Все они завтракали у нас; разговор
с епископом, итальянцем, происходил на французском языке, а
с китайцем отец Аввакум говорил по-латыни.
Может быть, опасение за торговую нерасчетливость какого-нибудь Джердина и справедливо, но зато обладание Гонконгом, пушки, свой рейд — все это у порога Китая, обеспечивает англичанам торговлю
с Китаем навсегда, и этот островок будет, кажется, вечным бельмом на глазу
китайского правительства.
Боже сохрани, застанет непогода!» Представьте себе этот вой ветра, только в десять, в двадцать раз сильнее, и не в поле, а в море, — и вы получите слабое понятие о том, что мы испытывали в ночи
с 8-го на 9-е и все 9-е число июля, выходя из
Китайского моря в Тихий океан.
В языке их, по словам знающих по-китайски, есть некоторое сходство
с китайским.
И опять могло случиться, что первобытный, общий язык того и другого народа — у китайцев так и остался
китайским, а у японцев мог смешаться
с языком quasi-малайцев или тех островитян, которых они застали на Нипоне, Киузиу и других островах и которые могли быть, пожалуй, и курильцы.
Сравните японское воспитание
с китайским: оно одинаково.
Нет, пусть японцы хоть сейчас посадят меня в клетку, а я,
с упрямством Галилея, буду утверждать, что они — отрезанные ломти
китайской семьи, ее дети, ушедшие на острова и, по географическому своему положению, запершиеся там до нашего прихода. И самые острова эти, если верить геологам, должны составлять часть, оторвавшуюся некогда от материка…
Вдруг из дверей явились, один за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку
с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал на колени, кланялся, ставил чашку на пол, за неимением столов и никакой мебели в комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко было тянуться со стула к полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый
китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
С баниосами были переводчики Льода и Cьоза. Я вслушивался в японский язык и нашел, что он очень звучен. В нем гласные преобладают, особенно в окончаниях. Нет ничего грубого, гортанного, как в прочих восточных языках. А баниосы сказали, что русский язык похож будто на
китайский, — спасибо! Мы заказали привезти много вещей, вееров, лакированных ящиков и тому подобного. Не знаем, привезут ли.
Китайское правительство слишком слабо и без флота ничего не может
с ними сделать.
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались
с войсками — наши видели. Надо ехать, разве потому только, что совестно быть в полутораста верстах от
китайского берега и не побывать на нем. О войне
с Турцией тоже не решено, вместе
с этим не решено, останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде хотели, или сейчас пойдем в Японию, несмотря на то, что у нас нет сухарей.
Рулевой правил наудачу;
китайские матросы, сев на носу в кружок,
с неописанным проворством ели двумя палочками рис.
Всего более мутил меня запах проклятого растительного масла, употребляемого китайцами в пищу; запах этот преследовал меня
с Явы: там я почуял его в первый раз в
китайской лавчонке и
с той минуты возненавидел.
Под проливным дождем, при резком, холодном ветре, в маленькой крытой
китайской лодке, выточенной чисто, как игрушка,
с украшениями из бамбука, устланной белыми циновками, ехали мы по реке Вусуну.
С них поднялась пальба:
китайский адмирал делал ученье.
Китайские пираты
с этими же горшками нападают на купеческие, даже на военные, суда.
На рейде рисуются легкие очертания военных судов, рядом стоят большие барки, недалеко и военные
китайские суда,
с тонкими мачтами, которые смотрят в разные стороны.
Это последний европейский дом
с этой стороны; за ним начинается
китайский квартал, отделяемый от европейского узеньким каналом.
Но не все, однако ж, как у нас: boiserie [деревянная обшивка — фр.], например, массивные шкапы, столы и кровати — здешние, образцы
китайского искусства, из превосходного темного дерева,
с мозаическими узорами, мелкой, тонкой работы.
Между тем мы своротили
с реки на канал, перешли маленький мостик и очутились среди пестрой, движущейся толпы, среди говора, разнообразных криков, толчков, запахов, костюмов — словом, на базаре. Здесь представлялась мне полная картина
китайского народонаселения без всяких прикрас, в натуре.
Она чеканится из неочищенной меди, чуть не из самородка, и очень грязна на вид; величиной монета
с четвертак, на ней грубая
китайская надпись, а посредине отверстие, чтобы продевать бечевку.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы,
с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики
с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в
китайский лагерь.
Англичанин этот, про которого я упомянул, ищет впечатлений и приключений. Он каждый день
с утра отправляется,
с заряженным револьвером в кармане, то в лагерь, то в осажденный город, посмотреть, что там делается, нужды нет, что
китайское начальство устранило от себя ответственность за все неприятное, что может случиться со всяким европейцем, который без особенных позволений и предосторожностей отправится на место военных действий.
Все эти барыни были
с такими тоненькими, не скажу стройными, талиями, так обтянуты амазонками, что
китайская публика, кажется, смотрела на них больше
с состраданием, нежели
с удовольствием.
Тут были лавки
с материями, мебельные; я любовался на
китайскую мебель, о которой говорил выше,
с рельефами и деревянной мозаикой.
Хотя торг, особенно опиумом, не прекратился, но все
китайские капиталисты разбежались, ушли внутрь, и сбыт производится лениво, сравнительно
с прежним, и все-таки громадно само по себе.
Там, у борта, застали большую
китайскую лодку
с разными безделками: резными вещами из дерева, вазами, тростями из бамбука, каменными изваяниями идолов и т. п.
В. А. Корсаков, который способен есть все не морщась, что попадет под руку, — китовину, сивуча, что хотите, пробует все
с редким самоотвержением и не нахвалится. Много разных подобных лакомств, орехов, пряников, пастил и т. п. продается на
китайских улицах.
Наконец, адмиральский катер: на нем кроме самого адмирала помещались командиры со всех четырех судов: И.
С. Унковский, капитан-лейтенанты Римский-Корсаков, Назимов и Фуругельм; лейтенант барон Крюднер, переводчик
с китайского языка О. А. Гошкевич и ваш покорнейший слуга.
Вид берега. — Бо-Тсунг. — Базиль Галль. — Идиллия. — Дорога в столицу. — Столица Чуди. — Каменные работы. — Пейзажи. — Жители, домы и храмы. — Поля. — Королевский замок. — Зависимость островов. — Протестантский миссионер. — Другая сторона идиллии. — Напа-Киян. — Жилище миссионера. — Напакиянский губернатор. — Корабль
с китайскими эмигрантами. — Прогулки и отплытие.
Мы прошли мимо какого-то, загороженного высокой каменной и массивной стеной, здания
с тремя входами, наглухо заколоченными,
с китайскими надписями на воротах: это буддийский монастырь.
Наконец мы пришли. «Э! да не шутя столица!» — подумаешь, глядя на широкие ворота
с фронтоном в
китайском вкусе,
с китайскою же надписью.
Дом оказался кумирней, но идола не было, а только жертвенник
с китайскими надписями на стенах и столбах да бедная домашняя утварь.
— Меня, — кротко и скромно отвечал Беттельгейм (но под этой скромностью таилось, кажется, не смирение). — Потом, — продолжал он, — уж постоянно стали заходить сюда корабли христианских наций, и именно от английского правительства разрешено раз в год посылать одно военное судно,
с китайской станции, на Лю-чу наблюдать, как поступают
с нами, и вот жители кланяются теперь в пояс. Они невежественны, грязны, грубы…
Вы видите, что здесь все японское: пришедшая оттуда религия, нравы, обычаи, даже письменный язык, наполовину, однако ж,
с китайским.
Наконец вчера, 7-го февраля, начальник приехал на фрегат
с секретарем, помощником, переводчиком
китайского языка и маленькою свитою.
Нижние этажи первой улицы заняты
китайскими лавками, все почти
с европейскими товарами.
Мы въехали в город
с другой стороны; там уж кое-где зажигали фонари: начинались сумерки.
Китайские лавки сияли цветными огнями. В полумраке двигалась по тротуарам толпа гуляющих; по мостовой мчались коляски. Мы опять через мост поехали к крепости, но на мосту была такая теснота от экипажей, такая толкотня между пешеходами, что я ждал минут пять в линии колясок, пока можно было проехать. Наконец мы высвободились из толпы и мимо крепостной стены приехали на гласис и вмешались в ряды экипажей.
«Вы здесь не одни, — сказал я французу, — я видел вчера кого-нибудь из ваших, тоже в
китайском платье,
с золотым наперсным крестом…» — «Круглолицый,
с красноватым лицом и отчасти носом…
Наконец мы собрались к миссионерам и поехали в дом португальского епископа. Там, у молодого миссионера, застали и монсиньора Динакура, епископа в
китайском платье, и еще монаха
с знакомым мне лицом. «Настоятель августинского монастыря, — по-французски не говорит, но все разумеет», — так рекомендовал нам его епископ. Я вспомнил, что это тот самый монах, которого я видел в коляске на прогулке за городом.
Корею, в политическом отношении, можно было бы назвать самостоятельным государством; она управляется своим государем, имеет свои постановления, свой язык; но государи ее, достоинством равные степени королей, утверждаются на престоле
китайским богдыханом. Этим утверждением только и выражается зависимость Кореи от Китая, да разве еще тем, что из Кореи ездят до двухсот человек ежегодно в Китай поздравить богдыхана
с Новым годом. Это похоже на зависимость отделенного сына, живущего своим домом, от дома отца.
Когда однажды корейское правительство донесло
китайскому, что оно велело прибывшим к берегам Кореи каким-то европейским судам, кажется английским, удалиться, в подражание тому, как поступило
с этими же судами
китайское правительство, богдыхан приказал объявить корейцам, что «ему дела до них нет и чтобы они распоряжались, как хотят».