Неточные совпадения
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на тот поэтический образ, который кидается в
глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не
с атрибутами силы, не
с искрой демонского огня в
глазах, не
с мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете,
с зонтиком в руках.
Все изящество образа этого,
с синими
глазами, блестит в тончайшей и белейшей рубашке, в гладко выбритом подбородке и красиво причесанных русых или рыжих бакенбардах.
С первого раза невыгодно действует на воображение все, что потом привычному
глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно,
глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек,
с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Поэтому я уехал из отечества покойно, без сердечного трепета и
с совершенно сухими
глазами. Не называйте меня неблагодарным, что я, говоря «о петербургской станции», умолчал о дружбе, которой одной было бы довольно, чтоб удержать человека на месте.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас
с сухими
глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
Цвет
глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть
с черными как смоль волосами и
глазами, и в то же время
с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец, те нежные лица — фарфоровой белизны,
с тонкою прозрачною кожею,
с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания
с лебединою шеей,
с неуловимою грацией в позе и движениях,
с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых
глазах.
Однажды в Портсмуте он прибежал ко мне, сияя от радости и сдерживая смех. «Чему ты радуешься?» — спросил я. «Мотыгин… Мотыгин…» — твердил он, смеясь. (Мотыгин — это друг его, худощавый, рябой матрос.) «Ну, что ж Мотыгин?» — «
С берега воротился…» — «Ну?» — «Позови его, ваше высокоблагородие, да спроси, что он делал на берегу?» Но я забыл об этом и вечером встретил Мотыгина
с синим пятном около
глаз. «Что
с тобой? отчего пятно?» — спросил я. Матросы захохотали; пуще всех радовался Фаддеев.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть»
с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть
с волчицей в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в
глаз. Но и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор, хотя синее пятно на
глазу Мотыгина уже пожелтело.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные
глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины
с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает
с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Опираясь на него, я вышел «на улицу» в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед
глазами очутилась целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами,
с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
На бульваре, под яворами и олеандрами, стояли неподвижно три человеческие фигуры, гладко обритые,
с синими
глазами,
с красивыми бакенбардами, в черном платье, белых жилетах, в круглых шляпах,
с зонтиками, и
с пронзительным любопытством смотрели то на наше судно, то на нас.
Пока мы шли к консулу, нас окружила толпа португальцев, очень пестрая и живописная костюмами,
с смуглыми лицами, черными
глазами, в шапочках, колпаках или просто
с непокрытой головой, красавцев и уродов, но больше красавцев.
На одной вилле, за стеной, на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она глядела на дорогу, но так гордо,
с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было смотреть на нее долго. Голубые
глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак не синьора.
Она была высокого роста, смугла,
с ярким румянцем,
с большими черными
глазами и
с косой, которая, не укладываясь на голове, падала на шею, — словом, как на картинах пишут римлянок.
По крайней мере со мной, а
с вами, конечно, и подавно, всегда так было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть на время от своего ига, когда
глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно, падали на первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса
с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Лысая,
с небольшими остатками седых клочков. Зато видели и несколько красавиц в своем роде. Что за губы, что за
глаза! Тело лоснится, как атлас.
Долго станете вглядываться и кончите тем, что,
с наступлением вечера, взгляд ваш будет искать его первого, потом, обозрев все появившиеся звезды, вы опять обратитесь к нему и будете почасту и подолгу покоить на нем ваши
глаза.
Откуда мы приехали сюда?» Он устремил на меня
глаза,
с намерением во что бы ни стало понять, чего я хочу, и по возможности удовлетворить меня; а мне хотелось навести его на какое-нибудь соображение.
Некоторые женщины из коричневых племен поразительно сходны
с нашими загорелыми деревенскими старухами; зато черные ни на что не похожи: у всех толстые губы, выдавшиеся челюсти и подбородок,
глаза как смоль,
с желтым белком, и ряд белейших зубов.
Она была прекрасного роста,
с прекрасной талией,
с прекрасными
глазами и предурными руками — прекрасная девушка!
Сквозь белую, нежную кожу сквозили тонкими линиями синие жилки;
глаза большие, темно-синие и лучистые; рот маленький и грациозный
с вечной, одинаковой для всех улыбкой.
С одного места из сада открывается
глазам вся Столовая гора.
Я сошел в сени. Малаец Ричард, подняв колокол,
с большой стакан величиной, вровень
с своим ухом и зажмурив
глаза, звонил изо всей мочи на все этажи и нумера, сзывая путешественников к обеду. Потом вдруг перестал, открыл
глаза, поставил колокол на круглый стол в сенях и побежал в столовую.
Лишь кликнут: «Ричард!», да и кликать не надо: он не допустит; он
глазами ловит взгляд, подбегает к вам, и вы — особенно
с непривычки — непременно засмеетесь прежде, а потом уже скажете, что вам нужно: такие гримасы делает он, приготовляясь слушать вас!
На одной скамье сидела очень старая старуха, в голландском чепце, без оборки, и макала сальные свечки; другая, пожилая женщина, сидела за прялкой; третья, молодая девушка,
с буклями, совершенно белокурая и совершенно белая, цвета топленого молока,
с белыми бровями и светло-голубыми,
с белизной,
глазами, суетилась по хозяйству.
Не успели мы расположиться в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две
с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры,
с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около
глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на лице.
Я обогнул утес, и на широкой его площадке
глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и на дворе ходили часовые,
с заряженными ружьями, и не спускали
глаз с арестантов, которые,
с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Мы изредка менялись между собою словом и
с робостью перебегали
глазами от утеса к утесу, от пропасти к пропасти.
Там молодой, черный как деготь, негр, лет двадцати и красавец собой, то есть
с крутыми щеками, выпуклым лбом и висками, толстогубый,
с добрым выражением в
глазах, прекрасно сложенный, накрывал на стол.
Не решив этого вопроса, я засыпал, но беготня и писк разбудили меня опять; открою
глаза и вижу, что к окну приблизится
с улицы какая-то тень, взглянет и медленно отодвинется, и вдруг опять сон осилит меня, опять разбудят мыши, опять явится и исчезнет тень в окне…
Здесь Бен показал себя и живым собеседником: он пел своим фальцетто шотландские и английские песни на весь Устер, так что я видел сквозь жалюзи множество
глаз, смотревших
с улицы на наш пир.
По дороге везде работали черные арестанты
с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень. Солдаты, не спуская
с них
глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил
с ними по-голландски и сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Здесь пока, до начала горы, растительность была скудная, и дачи,
с опаленною кругом травою и тощими кустами, смотрели жалко. Они
с закрытыми своими жалюзи, как будто
с закрытыми
глазами, жмурились от солнца. Кругом немногие деревья и цветники, неудачная претензия на сад, делали эту наготу еще разительнее. Только одни исполинские кусты алоэ, вдвое выше человеческого роста, не боялись солнца и далеко раскидывали свои сочные и колючие листья.
Еще за столом сидела толстая-претолстая барыня, лет сорока пяти,
с большими, томными, медленно мигающими
глазами, которые она поминутно обращала на капитана.
У ней круглое смугло-желтое лицо, темно-карие
глаза,
с выражением доброты, и маленькая стройная нога.
Мы часа два наслаждались волшебным вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились на мели. Мы долго шли по плотине и, не спуская
глаз с чудесного берега, долго плыли по рейду.
На носу,
с обеих сторон, нарисовано по рыбьему
глазу: китайцам все хочется сделать эти суда похожими на рыбу.
Вот выступают, в белых кисейных халатах, персияне; вот парси
с бледным, матовым цветом лица и лукавыми
глазами; далее армянин в европейском пальто; там карета промчалась
с китайцами из лавок в их квартал; тут англичанин едет верхом.
В одном месте на большом лугу мы видели группу мужчин, женщин и детей в ярких, режущих
глаза, красных и синих костюмах: они собирали что-то
с деревьев.
В самом деле, тонкий, нежный, матовый цвет кожи, голубые
глаза,
с трепещущей влагой задумчивости, кудри мягкие, как лен, легкие, грациозно вьющиеся и осеняющие нежное лицо; голос тихий.
Как ни приятно любоваться на страстную улыбку красавицы
с влажными
глазами,
с полуоткрытым, жарко дышащим ртом,
с волнующейся грудью; но видеть перед собой только это лицо, и никогда не видеть на нем ни заботы, ни мысли, ни стыдливого румянца, ни печали — устанешь и любоваться.
Мы вошли в нее, и испуганные павлины, цапли и еще какие-то необыкновенные белые утки
с красными наростами около носа и
глаз, как у пьяниц, стаей бросились от нас в разные стороны.
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины,
с оливковым цветом лица и
с черными, немного узкими
глазами, одеваются больше в темные цвета.
С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны на вид.
Луна светила им прямо в лицо: одна была старуха, другая лет пятнадцати, бледная,
с черными, хотя узенькими, но прекрасными
глазами; волосы прикреплены на затылке серебряной булавкой.
Может быть, опасение за торговую нерасчетливость какого-нибудь Джердина и справедливо, но зато обладание Гонконгом, пушки, свой рейд — все это у порога Китая, обеспечивает англичанам торговлю
с Китаем навсегда, и этот островок будет, кажется, вечным бельмом на
глазу китайского правительства.
У всякого в голове, конечно, шевелились эти мысли, но никто не говорил об этом и некогда было: надо было действовать — и действовали. Какую энергию, сметливость и присутствие духа обнаружили тут многие! Савичу точно праздник: выпачканный, оборванный,
с сияющими
глазами, он летал всюду, где ветер оставлял по себе какой-нибудь разрушительный след.
На третий день после этого приехали два баниоса: один бывший в прошедший раз, приятель наш Баба-Городзаймон, который уже ознакомился
с нами и освоился на фрегате, шутил, звал нас по именам, спрашивал название всего, что попадалось ему в
глаза, и записывал.
Один смотрит, подняв брови, как матросы, купаясь, один за другим бросаются
с русленей прямо в море и на несколько мгновений исчезают в воде; другой присел над люком и не сводит
глаз с того, что делается в кают-компании; третий, сидя на стуле, уставил
глаза в пушку и не может от старости свести губ.
Вот идут по трапу и ступают на палубу, один за другим, и старые и молодые японцы, и об одной, и о двух шпагах, в черных и серых кофтах,
с особенно тщательно причесанными затылками,
с особенно чисто выбритыми лбами и бородой, — словом, молодец к молодцу: длиннолицые и круглолицые, самые смуглые, и изжелта, и посветлее, подслеповатые и
с выпученными
глазами, то донельзя гладкие, то до невозможности рябые.