Неточные совпадения
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и
с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или
вода не блестит, как хрусталь…
«Вот вы привыкли по ночам сидеть, а там, как солнце село, так затушат все огни, — говорили другие, — а шум, стукотня какая, запах, крик!» — «Сопьетесь вы там
с кругу! — пугали некоторые, — пресная
вода там в редкость, все больше ром пьют».
Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса
с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком на
воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в час.
«Завтра на вахту рано вставать, — говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да постой, не уходи, я, может быть, что-нибудь вздумаю!» Вот к нему-то я и обратился
с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной
воды на умыванье, потому-де, что мыло не распускается в морской
воде, что я не моряк, к морскому образу жизни не привык, и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться не должна.
«Нет», —
с чувством подтвердил я, в надежде, что он станет давать мне пресную
воду.
Сильно бы вымыли ему голову, но Егорка принес к обеду целую корзину карасей, сотни две раков да еще барчонку сделал дудочку из камыша, а барышне достал два водяных цветка, за которыми, чуть не
с опасностью жизни, лазил по горло в
воду на средину пруда.
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да
с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду
с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой
воде на киселе», за сто верст, куда уж он посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом в дом и там воспитанной.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины
с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает
с постели и бранится, облитый
водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают
с бурунами на берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в
воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти бегом бросились на берег по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в море.
Как ни привыкаешь к противоположностям здешнего климата
с нашим и к путанице во временах года, а иногда невольно поразишься мыслью, что теперь январь, что вы кутаетесь там в меха, а мы напрасно ищем в
воде отрады.
Здесь торопливо скользит по глади
вод судно, боясь штилей, а
с ними и жажды, и голода.
Шлюпка наша уже приставала к кораблю, когда вдруг Савич закричал
с палубы гребцам: «Живо, скорей, ступайте туда, вон огромная черепаха плавает поверх
воды, должно быть спит, — схватите!» Мы поворотили, куда указал Савич, но черепаха проснулась и погрузилась в глубину, и мы воротились ни
с чем.
Встанешь утром, никуда не спеша,
с полным равновесием в силах души,
с отличным здоровьем,
с свежей головой и аппетитом, выльешь на себя несколько ведер
воды прямо из океана и гуляешь, пьешь чай, потом сядешь за работу.
На
воду спускали парус, который наполнялся
водой, а матросы прыгали
с борта, как в яму.
И так однажды
с марса закричал матрос: «Большая рыба идет!» К купальщикам тихо подкрадывалась акула; их всех выгнали из
воды, а акуле сначала бросили бараньи внутренности, которые она мгновенно проглотила, а потом кольнули ее острогой, и она ушла под киль, оставив следом по себе кровавое пятно.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде, когда качка унялась, мы увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами по
воде. Наловили ведра два — икры. Недаром видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под самым носом фрегата. Я хотел продолжать купаться, но это уже были не тропики: холодно, особенно после свежего ветра. Фаддеев так
с радости и покатился со смеху, когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
На других картинках представлена скачка
с препятствиями: лошади вверх ногами, люди по горло в
воде.
Я позвонил — и он явился
с кружкой
воды.
«Но это даром не проходит им, — сказал он, помолчав, — они крепки до времени, а в известные лета силы вдруг изменяют, и вы увидите в Англии многих индийских героев, которые сидят по углам, не сходя
с кресел, или таскаются
с одних минеральных
вод на другие».
Недостаток в
воде, ощущаемый внутри края, заставляет их иногда кочевать
с места на место.
Будь эти
воды в Европе, около них возникло бы целое местечко; а сюда из других частей света ездят лечиться одним только воздухом; между тем в окружности Устера есть около восьми мест
с минеральными источниками.
Внизу, между каменьями, о которые
с яростью плещутся вечные буруны, кое-где в затишьях, в прозрачной
воде, я видел стаями игравшую рыбу разной величины и формы.
Там лежали, частью в
воде, частью на берегу, громады камней, некогда сброшенных
с горных вершин.
«Нет ли здесь
воды?
воды,
воды скорее!» — кричал он почти
с отчаянием.
У выхода из Фальсбея мы простились
с Корсаковым надолго и пересели на шлюпку. Фосфорный блеск был так силен в
воде, что весла черпали как будто растопленное серебро, в воздухе разливался запах морской влажности. Небо сквозь редкие облака слабо теплилось звездами, затмеваемыми лунным блеском.
Земли нет: все леса и сады, густые, как щетка. Деревья сошли
с берега и теснятся в
воду. За садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые, как в Африке, а все заросшие лесом. Направо явайский берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади, на дальнем плане, синеет Суматра.
Возвращение на фрегат было самое приятное время в прогулке: было совершенно прохладно; ночь тиха; кругом, на чистом горизонте, резко отделялись черные силуэты пиков и лесов и ярко блистала зарница — вечное украшение небес в здешних местах. Прямо на голову текли лучи звезд, как серебряные нити. Но
вода была лучше всего: весла
с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом сыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались
с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой
воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Там высунулась из
воды голова буйвола; там бедный и давно не бритый китаец, под плетеной шляпой, тащит, обливаясь потом, ношу; там несколько их сидят около походной лавочки или в своих магазинах, на пятках, в кружок и уплетают двумя палочками вареный рис, держа чашку у самого рта, и время от времени достают из другой чашки,
с темною жидкостью, этими же палочками необыкновенно ловко какие-то кусочки и едят.
Путешественник проходил сквозь строй лишений, нужд, питался соленым мясом, пил
воду, зажав нос; дрался
с дикими.
Хозяин пригласил нас в гостиную за большой круглый стол, уставленный множеством тарелок и блюд
с свежими фруктами и вареньями. Потом слуги принесли графины
с хересом, портвейном и бутылки
с элем. Мы попробовали последнего и не могли опомниться от удовольствия: пиво было холодно как лед, так что у меня заныл зуб. Подали
воды, тоже прехолодной. Хозяин объяснил, что у него есть глубокие подвалы; сверх того, он нарочно велел нахолодить пиво и
воду селитрой.
Дня три я не сходил на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы
с Посьетом поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом берегу, а иные утверждены на сваях, на
воде.
Тут мы нашли озерко
с пресной
водой, сажени в три или четыре шириной и длиной и по грудь глубиной.
А кругом, над головами, скалы, горы, крутизны,
с красивыми оврагами, и все поросло лесом и лесом. Крюднер ударил топором по пню, на котором мы сидели перед хижиной; он сверху весь серый; но едва топор сорвал кору, как под ней заалело дерево, точно кровь. У хижины тек ручеек, в котором бродили красноносые утки. Ручеек можно перешагнуть, а
воды в нем так мало, что нельзя и рук вымыть.
Я остался и вслушивался в треск кузнечиков, доносившийся
с берега, в тихий плеск волн; смотрел на игру фосфорических искр в
воде и на дальние отражения береговых огней в зеркале залива.
А между тем наступал опять вечер
с нитями огней по холмам,
с отражением холмов в
воде,
с фосфорическим блеском моря,
с треском кузнечиков и криком гребцов «Оссильян, оссильян!» Но это уж мало заняло нас: мы привыкли, ознакомились
с местностью, и оттого шканцы и ют тотчас опустели, как только буфетчики, Янцен и Витул, зазвенели стаканами, а вестовые,
с фуражками в руках, подходили то к одному, то к другому
с приглашением «Чай кушать».
Один смотрит, подняв брови, как матросы, купаясь, один за другим бросаются
с русленей прямо в море и на несколько мгновений исчезают в
воде; другой присел над люком и не сводит глаз
с того, что делается в кают-компании; третий, сидя на стуле, уставил глаза в пушку и не может от старости свести губ.
Вода крутилась и кипела, ветер
с воем мчал ее в виде пыли, сек волны, которые, как стадо преследуемых животных, метались на прибрежные каменья, потом на берег, затопляя на мгновение хижины, батареи, плетни и палисады.
Едучи
с корвета, я видел одну из тех картин, которые видишь в живописи и не веришь: луну над гладкой
водой, силуэт тихо качающегося фрегата, кругом темные, спящие холмы и огни на лодках и горах.
Одну большую лодку тащили на буксире двадцать небольших
с фонарями; шествие сопровождалось неистовыми криками; лодки шли
с островов к городу; наши, К. Н. Посьет и Н. Назимов (бывший у нас), поехали на двух шлюпках к корвету, в проход; в шлюпку Посьета пустили поленом, а в Назимова хотели плеснуть
водой, да не попали — грубая выходка простого народа!
Один раз молния упала так близко, что часовой крикнул: «Огонь
с фор-русленей упал!» В другой раз попала в Паппенберг, в третий — в
воду, близ кормы.
Вы думаете, может быть, что это робкое и ленивое ползанье наших яликов и лодок по сонным
водам прудов и озер
с дамами, при звуках музыки и т. п.?
Наши, однако, не унывают, ездят на скалы гулять. Вчера даже
с корвета поехали на берег пить чай на траве, как, бывало, в России, в березовой роще. Только они взяли
с собой туда дров и
воды: там нету. Не правда ли, есть маленькая натяжка в этом сельском удовольствии?
Наконец показалась полоса
с левой стороны, а
с правой
вода — и только: правого берега не видать вовсе.
Он так низмен, что едва возвышается над горизонтом
воды и состоит из серой глины, весь защищен плотинами, из-за которых видны кровли,
с загнутыми уголками, и редкие деревья да борозды полей, и то уж ближе к Шанхаю, а до тех пор кругозор ограничивается едва заметной темной каймой.
Лодки эти превосходны в морском отношении: на них одна длинная мачта
с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре, идут наравне
с линией
воды, и нос зарывается в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих больших лодках рыбаки выходят в море, делая значительные переходы. От Шанхая они ходят в Ниппо,
с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
На их маленьких лицах,
с немного заплывшими глазками, выгнутым татарским лбом и висками, было много сметливости и плутовства; они живо бегали, меняли тарелки, подавали хлеб,
воду и еще коверкали и без того исковерканный английский язык.
Мы еще
с утра потребовали у них
воды и провизии в таком количестве, чтоб нам стало надолго, если б мы пошли в Едо.
В другой чашке была похлебка
с рыбой, вроде нашей селянки. Я открыл, не помню, пятую или шестую чашку: в ней кусочек рыбы плавал в чистом совершенно и светлом бульоне, как горячая
вода. Я думал, что это уха, и проглотил ложки четыре, но мне показалось невкусно. Это действительно была горячая
вода — и больше ничего.
Потом в горячей
воде плавало крылышко утки
с вареной зеленью.