Неточные совпадения
Все
было загадочно и фантастически прекрасно в волшебной дали: счастливцы ходили и возвращались с заманчивою, но глухою повестью о чудесах, с детским толкованием тайн
мира.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные
миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он
был везде по три раза.
Кроме торжественных обедов во дворце или у лорда-мэра и других, на сто, двести и более человек, то
есть на весь
мир, в обыкновенные дни подают на стол две-три перемены, куда входит почти все, что
едят люди повсюду.
Я из Англии писал вам, что чудеса выдохлись, праздничные явления обращаются в будничные, да и сами мы уже развращены ранним и заочным знанием так называемых чудес
мира, стыдимся этих чудес, торопливо стараемся разоблачить чудо от всякой поэзии, боясь, чтоб нас не заподозрили в вере в чудо или в младенческом влечении к нему: мы выросли и оттого предпочитаем скучать и
быть скучными.
Хотя наш плавучий
мир довольно велик, средств незаметно проводить время
было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Впрочем, здесь, как в целом
мире,
есть провинциальная замашка выдавать свои товары за столичные.
Наконец, европеец старается склонить черного к добру мирными средствами: он протягивает ему руку, дарит плуг, топор, гвоздь — все, что полезно тому; черный, истратив жизненные припасы и военные снаряды, пожимает протянутую руку, приносит за плуг и топор слоновых клыков, звериных шкур и ждет случая угнать скот, перерезать врагов своих, а после этой трагической развязки удаляется в глубину страны — до новой комедии, то
есть до заключения
мира.
По Амьенскому
миру, в 1802 г., колония возвращена
была Голландии, а в 1806 г. снова взята Англиею, за которою и утверждена окончательно Венским трактатом 1815 г.
Наконец и те, и другие утомились: европейцы — потерей людей, времени и денег, кафры теряли свои места, их оттесняли от их деревень, которые
были выжигаемы, и потому обе стороны, в сентябре 1835 г., вступили в переговоры и заключили
мир, вследствие которого кафры должны
были возвратить весь угнанный ими скот и уступить белым значительный участок земли.
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии
мир и оказали благодетельное влияние на самих кафров. Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться им, смирились и отдались под их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот вопрос!
Была ли эта война последнею? К сожалению, нет. Это
была только вторая по счету: в 1851 году открылась третья. И кто знает, где остановится эта нумерация?
Началась она, как все эти войны, нарушением со стороны кафров обязательств
мира и кражею скота.
Было несколько случаев, в которых они отказались выдать украденный скот и усиливали дерзкие вылазки на границах.
У них оказалось множество прежнего, не выданного ими, по условию
мира 1835 г., оружия, и кроме того, несмотря на строгое запрещение доставки им пороха и оружия, привезено
было тайно много и того и другого через Альгоабей.
Долго мне
будут сниться широкие сени, с прекрасной «картинкой», крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов
мира, с гримасами Ричарда; долго
будет чудиться и «yes», и беготня Алисы по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно, у которого я любил работать, глядя на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди море, море и море!
Природа — нежная артистка здесь. Много любви потратила она на этот, может
быть самый роскошный, уголок
мира. Местами даже казалось слишком убрано, слишком сладко. Мало поэтического беспорядка, нет небрежности в творчестве, не видать минут забвения, усталости в творческой руке, нет отступлений, в которых часто больше красоты, нежели в целом плане создания.
При входе сидел претолстый китаец, одетый, как все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут
был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и
был хозяин. Лавка похожа на магазины целого
мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Хлопот
будет немало с здешним правительством — так прочна (правительственная) система отчуждения от целого
мира!
Все открывшееся перед нами пространство, с лесами и горами,
было облито горячим блеском солнца; кое-где в полях работали люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит
мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
— Мне нравятся простота и трудолюбие, — сказал я. —
Есть же уголок в
мире, который не нуждается ни в каком соседе, ни в какой помощи! Кажется, если б этим детям природы предоставлено
было просить чего-нибудь, то они, как Диоген, попросили бы не загораживать им солнца. Они умеренны, воздержны…
16-го мы наконец
были у входа в Манильский залив, один из огромнейших в
мире.
Кучер мой, по обыкновению всех кучеров в
мире, побежал в деревенскую лавочку съесть или
выпить чего-нибудь, пока я бродил по ручью. Я воротился — его нет; около коляски собрались мальчишки, нищие и так себе тагалы с петухами под мышкой. Я доехал до речки и воротился в Манилу, к дворцу, на музыку.
У ворот мне встретился какой-то молодой чиновник, какие
есть, кажется, во всех присутственных местах целого
мира: без дела, скучающий, не знающий, куда деваться, — словом, лишний.
Видно, уж так заведено в
мире, что на Волге и Урале не купишь на рынках хорошей икры; в Эперне не удастся
выпить бутылки хорошего шампанского, а в Торжке не найдешь теперь и знаменитых пожарских котлет: их лучше делают в Петербурге.
После того Манила не раз подвергалась нападениям китайцев, даже японских пиратов, далее голландцев, которые завистливым оком заглянули и туда, наконец, англичан. Эти последние, воюя с испанцами, напали, в 1762 году, и на Манилу и вконец разорили ее. Через год и семь месяцев
мир был заключен и колония возвращена Испании.
Да мне кажется, если б я очутился в таком уголке, где не заметил бы ни малейшей вражды, никаких сплетней, а видел бы только любовь да дружбу, невозмутимый
мир, всеобщее друг к другу доверие и воздержание, я бы перепугался, куда это я заехал: все думал бы, что это недаром, что тут что-нибудь да
есть другое…
Деревеньки содержат гоньбу всем
миром, то
есть с каждого мужика требуется пара лошадей.
Он жил в своем особом
мире идей, знаний, добрых чувств — и в сношениях со всеми нами
был одинаково дружелюбен, приветлив.
Мудреная наука жить со всеми в
мире и любви
была у него не наука, а сама натура, освященная принципами глубокой и просвещенной религии.