Неточные совпадения
Но
ветер был не совсем попутный, и потому нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился, а мы
стали бороться с поднявшимся бурным или, как моряки говорят, «свежим»
ветром.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я
стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто
ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Но лишь только задул противный
ветер,
стали опасаться, что он задержит нас долго в море, и решили беречь свежие припасы.
Военные суда мало
становятся здесь на якорь, а купеческие хотя и останавливаются, но, чуть подует
ветер с юга, они уходят на северную сторону, а от северных
ветров прячутся здесь.
Но отец Аввакум имел, что французы называют, du guignon [неудачу — фр.]. К вечеру
стал подувать порывистый ветерок, горы закутались в облака. Вскоре облака заволокли все небо. А я подготовлял было его увидеть Столовую гору, назначил пункт, с которого ее видно, но перед нами стояли горы темных туч, как будто стены, за которыми прятались и Стол и Лев. «Ну, завтра увижу, — сказал он, — торопиться нечего».
Ветер дул сильнее и сильнее и наносил дождь, когда мы вечером, часов в семь, подъехали к отелю.
Стали дуть, особенно по вечерам, северные порывистые
ветры.
Решились не допустить мачту упасть и в помощь ослабевшим вантам «заложили сейтали» (веревки с блоками). Работа кипела, несмотря на то, что уж наступила ночь. Успокоились не прежде, как кончив ее. На другой день
стали вытягивать самые ванты. К счастию, погода стихла и дала исполнить это, по возможности, хорошо. Сегодня мачта почти стоит твердо; но на всякий случай заносят пару лишних вант, чтоб новый крепкий
ветер не застал врасплох.
2-го сентября, ночью часа в два, задул жесточайший
ветер: порывы с гор, из ущелий, были страшные. В три часа ночи, несмотря на луну, ничего не
стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его не слыхать было за
ветром.
Моряки катаются непременно на парусах,
стало быть в
ветер, чего многие не любят, да еще в свежий
ветер, то есть когда шлюпка лежит на боку и когда белоголовые волны скачут выше борта, а иногда и за борт.
Катер вышел из
ветра и
стал прямо; парус начал хлестать о мачту; матросы взялись за весла, а я в это время осматривал Паппенберг.
Ветер стал свежеть: убрали брамсели и вскоре взяли риф у марселей.
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то есть
ветер дует прямо с кормы; ходу пять узлов и
ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь
становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же? не видать ничего, кроме скал.
Безыменная скала, у которой мы
стали на якорь, защищает нас только от северных, но отнюдь не от южных
ветров.
Сегодня вдруг подул южный
ветер, и барометр
стал падать.
— «За чем же дело
стало?» — «Лавируем: противный
ветер, не подошли с полверсты».
Бухта не закрыта от зюйда, и
становиться в ней на якорь опасно, хотя в это время года, то есть при норд-остовом муссоне, в ней хорошо; зюйдовых
ветров нет.
К счастью,
ветер скоро вынес нас на чистое место, но войти мы не успели и держались опять ночь в открытом море; а надеялись было
стать на якорь, выкупаться и лечь спать.
Сегодня, 19-го, штиль вдруг превратился почти в шторм; сначала налетел от NO шквал, потом задул постоянный, свежий, а наконец и крепкий
ветер, так что у марселей взяли четыре рифа. Качка сделалась какая-то странная, диагональная, очень неприятная: и привычных к морю немного укачало. Меня все-таки нет, но голова немного заболела, может быть, от этого. Вечером и ночью
стало тише.
Порыв
ветра нагнал холод, дождь, туман, фрегат сильно накренило — и берегов как не бывало: все закрылось белой мглой; во ста саженях не
стало видно ничего, даже шкуны, которая все время качалась, то с одного, то с другого бока у нас.
На другой день, около полудня,
ветер стал стихать: начали сниматься с якоря — и только что второй якорь «встал» (со дна) и поставлены были марселя (паруса), как раздался крик вахтенного: «Дрейфует!» («Тащит!»).
Все это, то есть команда и отдача якорей, уборка парусов, продолжалось несколько минут, но фрегат успело «подрейфовать», силой
ветра и течения, версты на полторы ближе к рифам. А
ветер опять задул крепче. Отдан был другой якорь (их всех четыре на больших военных судах) — и мы
стали в виду каменной гряды. До нас достигал шум перекатывающихся бурунов.
Вот тут и началась опасность.
Ветер немного засвежел, и помню я, как фрегат
стало бить об дно. Сначала было два-три довольно легких удара. Затем так треснуло, что затрещали шлюпки на боканцах и марсы (балконы на мачтах). Все бывшие в каютах выскочили в тревоге, а тут еще удар, еще и еще. Потонуть было трудно: оба берега в какой-нибудь версте; местами, на отмелях, вода была по пояс человеку.
Ананий Яковлев(солидно). Никакого тут дьявола нет, да и быть не может. Теперь даже по морской части, хошь бы эти паруса али греблю, как напредь того было, почесть, что совсем кинули, так как этим самым паром стало не в пример сподручнее дело делать. Поставят, спокойным манером, машину в нутро корабля; она вертит колеса, и какая ни на есть там буря, ему нипочем. Как теперича
стал ветер крепчать, развели огонь посильнее, и пошел скакать с волны на волну.
Неточные совпадения
Иной во время пения //
Стал на ноги, показывал, // Как шел мужик расслабленный, // Как сон долил голодного, // Как
ветер колыхал.
6-го числа утром вышел на площадь юродивый Архипушко,
стал середь торга и начал раздувать по
ветру своей пестрядинной рубашкой.
Возвратясь домой, я сел верхом и поскакал в степь; я люблю скакать на горячей лошади по высокой траве, против пустынного
ветра; с жадностью глотаю я благовонный воздух и устремляю взоры в синюю даль, стараясь уловить туманные очерки предметов, которые ежеминутно
становятся все яснее и яснее.
Вот уже полтора месяца, как я в крепости N; Максим Максимыч ушел на охоту… я один; сижу у окна; серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно;
ветер свищет и колеблет ставни… Скучно!
Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю ее мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской
ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его,
стал раскладывать вещи, поставив в угол шашку и ружье, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке все вертелся мальчик с белыми глазами.