Неточные совпадения
По воскресеньям ничего не делают, не говорят, не смеются, важничают,
по утрам сидят в храмах, а
вечером по своим углам, одиноко, и напиваются порознь; в будни собираются, говорят длинные речи и напиваются сообща».
Не забуду также картины пылающего в газовом пламени необъятного города, представляющейся путешественнику, когда он подъезжает к нему
вечером. Паровоз вторгается в этот океан блеска и мчит
по крышам домов, над изящными пропастями, где, как в калейдоскопе, между расписанных, облитых ярким блеском огня и красок улиц движется муравейник.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб
по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч
по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый
вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Когда обливаешься
вечером, в темноте, водой, прямо из океана, искры сыплются, бегут, скользят
по телу и пропадают под ногами, на палубе.
Наконец 10 марта, часу в шестом
вечера, идучи снизу
по трапу, я взглянул вверх и остолбенел: гора так и лезет на нас.
Я познакомился с ними, мы пошли за город, к мосту, через мост
по полю, и уже темным
вечером, почти ощупью, воротились в город.
Часов в десять
вечера жестоко поддало, вал хлынул и разлился
по всем палубам, на которых и без того много скопилось дождевой воды.
Мы часа два наслаждались волшебным
вечером и неохотно, медленно, почти ощупью, пошли к берегу. Был отлив, и шлюпки наши очутились на мели. Мы долго шли
по плотине и, не спуская глаз с чудесного берега, долго плыли
по рейду.
Мы посидели до
вечера в отеле, беседуя с седым американским шкипером, который подсел к нам и разговорился о себе. Он смолоду странствует
по морям.
В шесть часов
вечера все народонаселение высыпает на улицу,
по взморью,
по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы. На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда, на горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде монастыря, итальянский епископ с несколькими монахами.
7-го числа
вечером подошли к главному из островов, Батану, на котором,
по указанию Бельчера, есть якорное место.
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли на столе, бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все и пошел ходить
по шканцам; но и то не совсем удачно, хотя я уже и приобрел морские ноги.
Тихо, хорошо. Наступил
вечер: лес с каждой минутой менял краски и наконец стемнел;
по заливу, как тени, качались отражения скал с деревьями. В эту минуту за нами пришла шлюпка, и мы поехали. Наши суда исчезали на темном фоне утесов, и только когда мы подъехали к ним вплоть, увидели мачты, озаренные луной.
Вечером зажгли огни под деревьями; матросы группами теснились около них; в палатке пили чай, оттуда слышались пение, крики. В песчаный берег яростно бил бурун: иногда подойдешь близко, заговоришься, вал хлестнет
по ногам и бахромой рассыплется
по песку. Вдали светлел от луны океан, точно ртуть, а в заливе, между скал, лежал густой мрак.
От японцев нам отбоя нет: каждый день, с утра до
вечера,
по нескольку раз. Каких тут нет: оппер-баниосы, ондер-баниосы, оппер-толки, ондер-толки, и потом еще куча сволочи, их свита. Но лучше рассказать
по порядку, что позамечательнее.
А между тем наступал опять
вечер с нитями огней
по холмам, с отражением холмов в воде, с фосфорическим блеском моря, с треском кузнечиков и криком гребцов «Оссильян, оссильян!» Но это уж мало заняло нас: мы привыкли, ознакомились с местностью, и оттого шканцы и ют тотчас опустели, как только буфетчики, Янцен и Витул, зазвенели стаканами, а вестовые, с фуражками в руках, подходили то к одному, то к другому с приглашением «Чай кушать».
Они пробыли почти до
вечера. Свита их, прислужники, бродили
по палубе, смотрели на все, полуразиня рот.
По фрегату раздавалось щелканье соломенных сандалий и беспрестанно слышался шорох шелковых юбок, так что, в иную минуту, почудится что-то будто знакомое… взглянешь и разочаруешься! Некоторые физиономии до крайности глуповаты.
Вечером в тот день, то есть когда японцы приняли письмо, они,
по обещанию, приехали сказать, что «отдали письмо», в чем мы, впрочем, нисколько не сомневались.
Адмирал предложил им некоторые условия и, подозревая, что они не упустят случая,
по обыкновению, промедлить, объявил, что дает им сроку до
вечера.
В Новый год,
вечером, когда у нас все уже легли, приехали два чиновника от полномочных, с двумя второстепенными переводчиками, Сьозой и Льодой, и привезли ответ на два вопроса. К. Н. Посьет спал; я ходил
по палубе и встретил их. В бумаге сказано было, что полномочные теперь не могут отвечать на предложенные им вопросы, потому что у них есть ответ верховного совета на письмо из России и что,
по прочтении его, адмиралу, может быть, ответы на эти вопросы и не понадобятся. Нечего делать, надо было подождать.
Мы съехали после обеда на берег, лениво и задумчиво бродили
по лесам, или, лучше сказать,
по садам, зашли куда-то в сторону, нашли холм между кедрами, полежали на траве, зашли в кумирню, напились воды из колодца, а
вечером пили чай на берегу, под навесом мирт и папирусов, — словом, провели
вечер совершенно идиллически.
Вечером видели еще, как Ача прогуливалась с своими подчиненными
по берегу.
Часов с шести
вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся
по 11/2 узла. Здесь мудреные места: то буря, даже ураган, то штиль. Почти все мореплаватели испытывали остановку на этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра прийти, а вот…
— «Чем же это лучше Японии? — с досадой сказал я, — нечего делать, велите мне заложить коляску, — прибавил я, — я проедусь
по городу, кстати куплю сигар…» — «Коляски дать теперь нельзя…» — «Вы шутите, гocподин Демьен?» — «Нимало: здесь ездят с раннего утра до полудня, потом с пяти часов до десяти и одиннадцати
вечера; иначе заморишь лошадей».
Возвращаясь в город, мы, между деревень, наткнулись на казармы и на плац. Большие желтые здания, в которых поместится до тысячи человек, шли
по обеим сторонам дороги. Полковник сидел в креслах на открытом воздухе, на большой, расчищенной луговине, у гауптвахты; молодые офицеры учили солдат. Ученье делают здесь с десяти часов до двенадцати утра и с пяти до восьми
вечера.
Вечером я предложил в своей коляске место французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в поле, через С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На площади, кругом сквера, стояли экипажи. В них сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют сидя. Я не последовал этому примеру, вышел из коляски и пошел бродить
по площади.
Мальчикам платят
по полуреалу в день (около семи коп. сер.), а работать надо от шести часов утра до шести
вечера; взрослым
по реалу; когда понадобится, так за особую плату работают и ночью.
А провожатый мой все шептал мне, отворотясь в сторону, что надо прийти «прямо и просто», а куда — все не говорил, прибавил только свое: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — «Да не надо ли подарить кого-нибудь?» — сказал я ему наконец, выведенный из терпения. «Non, non, — сильно заговорил он, — но вы знаете сами, злоупотребления, строгости… но это ничего; вы можете все достать… вас принимал у себя губернатор — оно так, я видел вас там; но все-таки надо прийти… просто: vous comprenez?» — «Я приду сюда
вечером, — сказал я решительно, устав слушать эту болтовню, — и надеюсь найти сигары всех сортов…» — «Кроме первого сорта гаванской свертки», — прибавил чиновник и сказал что-то тагалу по-испански…
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в другой раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов в семь
вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.