Неточные совпадения
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и
с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься
ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко
ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может быть
с той минуты, когда учитель сказал мне, что если
ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней
с другой стороны: мне захотелось
поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться
с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас
с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и
едешь, как я
ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
Каждый день прощаюсь я
с здешними берегами, поверяю свои впечатления, как скупой поверяет втихомолку каждый спрятанный грош. Дешевы мои наблюдения, немного выношу я отсюда, может быть отчасти и потому, что
ехал не сюда, что тороплюсь все дальше. Я даже боюсь слишком вглядываться, чтоб не осталось сору в памяти. Я охотно расстаюсь
с этим всемирным рынком и
с картиной суеты и движения,
с колоритом дыма, угля, пара и копоти. Боюсь, что образ современного англичанина долго будет мешать другим образам…
Молчит приказчик: купец, точно,
с гривной давал. Да как же барин-то узнал? ведь он не видел купца! Решено было, что приказчик
поедет в город на той неделе и там покончит дело.
Это напоминает немного сказку об Иване-царевиче, в которой на перекрестке стоит столб
с надписью: «Если
поедешь направо, волки коня съедят, налево — самого съедят, а прямо — дороги нет».
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно
с горестью воскликнул я, —
едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
И наши
поехали с проводниками, которые тоже бежали рядом
с лошадью, да еще в гору, — что же у них за легкие?
Третий наш спутник
поехал; а мы вдвоем
с отцом Аввакумом пошли пешком и скоро из города вышли в деревню, составляющую продолжение его.
Когда я собрался
ехать, и Фаддеев явился ко мне: «Позвольте и мне
с вами, ваше высокоблагородие», — сказал он.
Англичанин — барин здесь, кто бы он ни был: всегда изысканно одетый, холодно,
с пренебрежением отдает он приказания черному. Англичанин сидит в обширной своей конторе, или в магазине, или на бирже, хлопочет на пристани, он строитель, инженер, плантатор, чиновник, он распоряжается, управляет, работает, он же
едет в карете, верхом, наслаждается прохладой на балконе своей виллы, прячась под тень виноградника.
Вот малаец,
с покрытой платком головой, по обычаю магометан,
едет с фурой, запряженной шестью, восемью, до двенадцати быков и более.
Я
ехал с бароном Крюднером и Зеленым, в другом «карте» сидели Посьет, Вейрих и Гошкевич.
— «Что ж не выменял?» — «Не отдают; да не уйдет она от меня!» Эти шесть миль, которые мы
ехали с доктором, большею частью по побочным дорогам, были истинным истязанием, несмотря на живописные овраги и холмы: дорогу размыло дождем, так что по горам образовались глубокие рытвины, и экипажи наши не катились, а перескакивали через них.
Чрез полчаса стол опустошен был до основания. Вино было старый фронтиньяк, отличное. «Что это, — ворчал барон, — даже ни цыпленка! Охота таскаться по этаким местам!» Мы распрощались
с гостеприимными, молчаливыми хозяевами и
с смеющимся доктором. «Я надеюсь
с вами увидеться, — кричал доктор, — если не на возвратном пути, так я приеду в Саймонстоун: там у меня служит брат, мы вместе
поедем на самый мыс смотреть соль в горах, которая там открылась».
На веранде одного дома сидели две или три девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина,
с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а он на нас. Он продолжал ходить, а мы
поехали в гостиницу — маленький и дрянной домик
с большой, красивой верандой. Я тут и остался. Вечер был тих.
С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
«Напрасно мы не закусили здесь! — говорил барон, — ведь
с нами есть мясо, куры…» Но мы уже
ехали дальше.
Едешь по плечу исполинской горы и, несмотря на всю уверенность в безопасности,
с невольным смущением глядишь на громады, которые как будто сдвигаются все ближе и ближе, грозя раздавить путников.
— «Как же, мальчишка все будет
ехать сзади, каждый раз на новой лошади?» — «Yes», — отвечал Вандик
с уcмешкой.
Но дом был весь занят: из Капштата
ехали какие-то новобрачные домой, на ферму, и ночевали в той самой комнате, где мы спали
с Зеленым.
Кучера, несмотря на водку, решительно объявили, что день чересчур жарок и дальше
ехать кругом всей горы нет возможности. Что
с ними делать: браниться? — не поможет. Заводить процесс за десять шиллингов — выиграешь только десять шиллингов, а кругом Льва все-таки не
поедешь. Мы велели той же дорогой
ехать домой.
Тучи в этот день были еще гуще и непроницаемее. Отцу Аввакуму надо было
ехать назад.
С сокрушенным сердцем сел он в карету Вандика и выехал, не видав Столовой горы. «Это меня за что-нибудь Бог наказал!» — сказал он, уезжая. Едва прошел час-полтора, я был в ботаническом саду, как вдруг вижу...
Мы одни оставались
с натуралистом; но пришла и наша очередь
ехать.
Славное это местечко Винберг! Это большой парк
с веселыми, небольшими дачами. Вы
едете по аллеям, между дубами, каштанами, тополями. Домики едва выглядывают из гущи садов и цветников. Это все летние жилища горожан, большею частью англичан-негоциантов. Дорога превосходная, воздух отрадный; сквозь деревья мелькают вдали пейзажи гор, фермы. Особенно хороша Констанская гора, вся покрытая виноградниками,
с фермами, дачами у подошвы. Мы быстро катились по дороге.
Мы
с натуралистом посмотрели друг на друга, засмеялись и
поехали дальше.
11 апреля вечером, при свете луны, мы
поехали с Унковским и Посьетом на шлюпке к В. А. Корсакову на шкуну «Восток», которая снималась
с якоря.
Вот выступают, в белых кисейных халатах, персияне; вот парси
с бледным, матовым цветом лица и лукавыми глазами; далее армянин в европейском пальто; там карета промчалась
с китайцами из лавок в их квартал; тут англичанин
едет верхом.
Наконец мне стало легче, и я
поехал в Сингапур
с несколькими спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только и его зовут Вампоа. Он уж лет двадцать как выехал из Китая и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь есть у него и охота к тому. У него богатые магазины, домы и великолепная вилла; у него наши запасались всем; к нему же в лавку отправились и мы.
Мы
ехали около часа, как вдруг наши кучера, в одном месте,
с дороги бросились и потащили лошадей и экипаж в кусты. «Куда это? уж не тигр ли встретился?» — «Нет, это аллея, ведущая к даче Вампоа».
Дня три я не сходил на берег: нездоровилось и не влекло туда, не веяло свежестью и привольем. Наконец, на четвертый день, мы
с Посьетом
поехали на шлюпке, сначала вдоль китайского квартала, состоящего из двух частей народонаселения: одна часть живет на лодках, другая в домишках, которые все сбиты в кучу и лепятся на самом берегу, а иные утверждены на сваях, на воде.
Тихо, хорошо. Наступил вечер: лес
с каждой минутой менял краски и наконец стемнел; по заливу, как тени, качались отражения скал
с деревьями. В эту минуту за нами пришла шлюпка, и мы
поехали. Наши суда исчезали на темном фоне утесов, и только когда мы подъехали к ним вплоть, увидели мачты, озаренные луной.
Сегодня
с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду. Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал,
ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
«На парусах!» — подумывал я, враг обедов на траве, особенно impromptu, чаев на открытом воздухе, где то ложки нет, то хлеб
с песком или чай
с букашками. Но нечего делать,
поехал; а жарко, палит.
Едет иногда лодка
с несколькими человеками: любо смотреть, как солнце жарит их прямо в головы; лучи играют на бритых, гладких лбах, точно на позолоченных маковках какой-нибудь башни, и на каждой голове горит огненная точка.
То наши
поедут на корвет, то
с корвета приедут к нам — обедать, пить чай.
Сзади
ехал катер
с караулом, потом другой,
с музыкантами и служителями, далее шлюпка
с офицерами, за ней катер, где был адмирал со свитой.
Мы
с любопытством смотрели на великолепные берега пролива, мимо которых
ехали.
Весь день и вчера всю ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они
поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть
с ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут письма из России и не узнают, в чем дело, в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
Одну большую лодку тащили на буксире двадцать небольших
с фонарями; шествие сопровождалось неистовыми криками; лодки шли
с островов к городу; наши, К. Н. Посьет и Н. Назимов (бывший у нас),
поехали на двух шлюпках к корвету, в проход; в шлюпку Посьета пустили поленом, а в Назимова хотели плеснуть водой, да не попали — грубая выходка простого народа!
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «
с маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го,
поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани к другой в проливе, смотреть свои казармы и войска, так не может ли корвет немного отодвинуться в сторону, потому что князя будут сопровождать до ста лодок, так им трудно будет проехать».
Наконец, 23-го утром, запалили японские пушки: «А! судно идет!» Которое? Мы волновались. Кто
поехал навстречу, кто влез на марсы, на салинги — смотреть. Уж не англичане ли? Вот одолжат! Нет, это наш транспорт из Шанхая
с письмами, газетами и провизией.
А когда наши шлюпки появятся назад, японцы опять бросятся за ними и толпой
едут сзади,
с криком, шумом, чтоб показать своим в гавани, что будто и они ходили за нашими в море.
Только что мы подъехали к Паппенбергу, как за нами бросились назад таившиеся под берегом, ожидавшие нас японские лодки и
ехали с криком, но не близко, и так все дружно прибыли — они в свои ущелья и затишья, мы на фрегат. Я долго дул в кулаки.
Я не мог выдержать, отвернулся от них и кое-как справился
с неистовым желанием захохотать. Фарсеры! Как хитро: приехали попытаться замедлить, просили десять дней срока, когда уже ответ был прислан. Бумага состояла, по обыкновению, всего из шести или семи строк. «Четверо полномочных, groote herren, важные сановники, — сказано было в ней, —
едут из Едо для свидания и переговоров
с адмиралом».
Едешь не торопясь, без сроку, по своей надобности,
с хорошими спутниками; качки нет, хотя и тряско, но то не беда.
Saddle Islands лежат милях в сорока от бара, или устья, Янсекияна, да рекой еще миль сорок
с лишком надо
ехать, потом речкой Восунг, Усун или Woosung, как пишут англичане, а вы выговаривайте как хотите. Отец Аввакум, живший в Китае, говорит, что надо говорить Вусун, что у китайцев нет звука «г».
Я не
поехал, надеясь, что успею: мы здесь простоим еще
с месяц.
Наши, однако, не унывают, ездят на скалы гулять. Вчера даже
с корвета
поехали на берег пить чай на траве, как, бывало, в России, в березовой роще. Только они взяли
с собой туда дров и воды: там нету. Не правда ли, есть маленькая натяжка в этом сельском удовольствии?
Я советую вам
ехать в дальний вояж без сапог или в тех только, которые будут на ногах; но возьмите
с собой побольше башмаков и ботинок… и то не нужно: везде сделают вам.
Так и есть, как я думал: Шанхай заперт, в него нельзя попасть: инсургенты не пускают. Они дрались
с войсками — наши видели. Надо
ехать, разве потому только, что совестно быть в полутораста верстах от китайского берега и не побывать на нем. О войне
с Турцией тоже не решено, вместе
с этим не решено, останемся ли мы здесь еще месяц, как прежде хотели, или сейчас пойдем в Японию, несмотря на то, что у нас нет сухарей.