Неточные совпадения
Из этого видно, что у всех, кто не бывал на море,
были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о море и моряках, о капитанах, которые чуть не сажали на цепь пассажиров,
могли жечь и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях.
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже,
может быть с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем
быть экватору, полюсам, тропикам.
В другом я — новый аргонавт, в соломенной шляпе, в белой льняной куртке,
может быть с табачной жвачкой во рту, стремящийся по безднам за золотым руном в недоступную Колхиду, меняющий ежемесячно климаты, небеса, моря, государства.
Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам. Мы,
может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью.
Все, что я говорю, очень важно; путешественнику стыдно заниматься будничным делом: он должен посвящать себя преимущественно тому, чего уж нет давно, или тому, что,
может быть,
было, а
может быть, и нет.
«Вам что за дело?» — «
Может быть, что-нибудь насчет стола, находите, что это нехорошо, дорого, так снимите с меня эту обязанность: я ценю ваше доверие, но если я
мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня, то я готов отказаться…» Он даже встанет, положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на место.
Избалованный общим вниманием и участием, а
может быть и баловень дома, он любил иногда привередничать. Начнет охать, вздыхать, жаловаться на небывалый недуг или утомление от своих обязанностей и требует утешений.
«Завтра на вахту рано вставать, — говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да постой, не уходи, я,
может быть, что-нибудь вздумаю!» Вот к нему-то я и обратился с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной воды на умыванье, потому-де, что мыло не распускается в морской воде, что я не моряк, к морскому образу жизни не привык, и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться не должна.
Вы,
может быть, подумаете, что я не желаю, не хочу… (и он пролил поток синонимов).
Поэтому самому наблюдательному и зоркому путешественнику позволительно только прибавить какую-нибудь мелкую, ускользнувшую от общего изучения черту; прочим же, в том числе и мне,
может быть позволено только разве говорить о своих впечатлениях.
Голых фактов я сообщать не желал бы: ключ к ним не всегда подберешь, и потому поневоле придется освещать их светом воображения, иногда,
может быть, фальшивым, и идти путем догадок там, где темно.
Так, например, я не постиг уже поэзии моря,
может быть, впрочем, и оттого, что я еще не видал ни «безмолвного», ни «лазурного» моря и, кроме холода, бури и сырости, ничего не знаю.
Зато тут другие двигатели не дают дремать организму: бури, лишения, опасности, ужас,
может быть, отчаяние, наконец следует смерть, которая везде следует; здесь только быстрее, нежели где-нибудь.
Вот к этому я не
могу прибрать ключа; не знаю, что
будет дальше:
может быть, он найдется сам собою.
Как я обрадовался вашим письмам — и обрадовался бескорыстно! в них нет ни одной новости, и не
могло быть: в какие-нибудь два месяца не
могло ничего случиться; даже никто из знакомых не успел выехать из города или приехать туда.
Тяжеловато, грубовато, а впрочем, очень хорошо и дешево:
был бы здоровый желудок; но англичане на это пожаловаться не
могут.
Еще они
могли бы тоже принять в свой язык нашу пословицу: не красна изба углами, а красна пирогами, если б у них
были пироги, а то нет; пирожное они подают, кажется, в подражание другим: это стереотипный яблочный пирог да яичница с вареньем и крем без сахара или что-то в этом роде.
А у него, говорят, прекрасный дом, лучшие экипажи в Лондоне,
может быть — все от этого.
Я в памяти своей никак не
мог сжать в один узел всех заслуг покойного дюка, оттого (к стыду моему)
был холоден к его кончине, даже еще (прости мне, Господи!) подосадовал на него, что он помешал мне торжественным шествием по улицам, а пуще всего мостками, осмотреть, что хотелось.
Весь секрет, сколько я
мог понять из объяснений содержателя магазина, где продаются эти замки, заключается в бородке ключа, в которую каждый раз, когда надо запереть ящик или дверь,
может быть вставляемо произвольное число пластинок.
В человеке подавляется его уклонение от прямой цели; от этого,
может быть, так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные.
Но,
может быть, это все равно для блага целого человечества: любить добро за его безусловное изящество и
быть честным, добрым и справедливым — даром, без всякой цели, и не уметь нигде и никогда не
быть таким или
быть добродетельным по машине, по таблицам, по востребованию? Казалось бы, все равно, но отчего же это противно? Не все ли равно, что статую изваял Фидий, Канова или машина? — можно бы спросить…
От этого
могу сказать только — и то для того, чтоб избежать предполагаемого упрека, — что они прекрасны, стройны, с удивительным цветом лица, несмотря на то что
едят много мяса, пряностей и
пьют крепкие вина.
Этот маленький эпизод напомнил мне, что пройден только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства; что этот эпизод
есть обыкновенное явление в этой жизни; что в три года
может случиться много такого, чего не выживешь в шестьдесят лет жизни, особенно нашей русской жизни!
Каждый день прощаюсь я с здешними берегами, поверяю свои впечатления, как скупой поверяет втихомолку каждый спрятанный грош. Дешевы мои наблюдения, немного выношу я отсюда,
может быть отчасти и потому, что ехал не сюда, что тороплюсь все дальше. Я даже боюсь слишком вглядываться, чтоб не осталось сору в памяти. Я охотно расстаюсь с этим всемирным рынком и с картиной суеты и движения, с колоритом дыма, угля, пара и копоти. Боюсь, что образ современного англичанина долго
будет мешать другим образам…
Живая машина стаскивает с барина сапоги, которые,
может быть, опять затащит Мимишка под диван, а панталоны Егорка опять забудет на дровах.
В Индейских морях бывают, правда, ураганы, но бывают, следовательно
могут и не
быть, а противные ветры у Горна непременно
будут.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера
мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал
был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
«Не
может быть, чтоб здесь
были киты!» — сказал я.
Вечером я лежал на кушетке у самой стены, а напротив
была софа, устроенная кругом бизань-мачты, которая проходила через каюту вниз. Вдруг поддало, то
есть шальной или, пожалуй, девятый вал ударил в корму. Все ухватились кто за что
мог. Я, прежде нежели подумал об этой предосторожности, вдруг почувствовал, что кушетка отделилась от стены, а я отделяюсь от кушетки.
Я не только стоять, да и сидеть уже не
мог, если не во что
было упираться руками и ногами.
Может быть, оно и поэзия, если смотреть с берега, но
быть героем этого представления, которым природа время от времени угощает плавателя, право незанимательно.
Но ему не верилось, как это человек
может не ходить, когда ноги
есть.
Грязи здесь, под этим солнцем,
быть не
может.
Много рассказывают о целительности воздуха Мадеры:
может быть, действие этого воздуха на здоровье заметно по последствиям; но сладостью, которой он напитан, упиваешься, лишь только ступишь на берег.
Я дышал, бывало, воздухом нагорного берега Волги и думал, что нигде лучшего не
может быть.
Может быть, оттого особенно и поразительно, что и у нас
есть свои пустыни, и сухость воздуха, и грозная безжизненность, наконец, вечная зелень сосен, и даже 40 градусов.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан
был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не
могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной, зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Попугай вертелся под ногами, и кто-то из нас,
может быть я, наступил на него: он затрепетал крыльями и, хромая, спотыкаясь, поспешно скрылся от северных варваров в угол.
Может быть, это один попался удачный, думал я, и взял другой: и другой такой же, и — третий: все как один.
«Рад бы душой, — продолжает он с свойственным ему чувством и красноречием, — поверьте, я бы всем готов пожертвовать, сна не пожалею, лишь бы только зелени в супе
было побольше, да не
могу, видит Бог, не
могу…
Вот, например, на одной картинке представлена драка солдат с контрабандистами: герои режут и колют друг друга, а лица у них сохраняют такое спокойствие, какого в подобных случаях не
может быть даже у англичан, которые тут изображены, что и составляет истинный комизм такого изображения.
Он
был чрезвычайно воздержан в пище, вина не
пил вовсе и не
мог нахвалиться нами, что мы почти тоже ничего не
пили.
— «Куда же отправитесь, выслужив пенсию?» — «И сам не знаю;
может быть, во Францию…» — «А вы знаете по-французски?» — «О да…» — «В самом деле?» И мы живо заговорили с ним, а до тех пор, правду сказать, кроме Арефьева, который отлично говорит по-английски, у нас рты
были точно зашиты.
У этого мысль льется так игриво и свободно: видно, что ум не задавлен предрассудками; не рядится взгляд его в английский покрой, как в накрахмаленный галстух: ну, словом, все, как только
может быть у космополита, то
есть у жида.
Решением этого вопроса решится и предыдущий, то
есть о том,
будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что
может только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли, до сих пор чуждые стране?
Недавно только отведена для усмиренных кафров целая область, под именем Британской Кафрарии, о чем сказано
будет ниже, и предоставлено им право селиться и жить там, но под влиянием, то
есть под надзором, английского колониального правительства. Область эта окружена со всех сторон британскими владениями: как и долго ли уживутся беспокойные племена под ферулой европейской цивилизации и оружия, сблизятся ли с своими победителями и просветителями — эти вопросы
могут быть разрешены только временем.
Они целиком перенесли сюда все свое голландское хозяйство и, противопоставив палящему солнцу, пескам, горам, разбоям и грабежам кафров почти одну свою фламандскую флегму, достигли тех результатов, к каким только
могло их привести, за недостатком положительной и живой энергии, это отрицательное и мертвое качество, то
есть хладнокровие.
Еще до сих пор не определено, до какой степени
может усилиться шерстяная промышленность, потому что нельзя еще, по неверному состоянию края, решить, как далеко
может быть она распространена внутри колонии. Но, по качествам своим, эта шерсть стоит наравне с австралийскою, а последняя высоко ценится на лондонском рынке и предпочитается ост-индской. Вскоре возник в этом углу колонии город Грем (Grahamstown) и порт Елизабет, через который преимущественно производится торговля шерстью.
У англичан сначала не
было положительной войны с кафрами, но между тем происходили беспрестанные стычки.
Может быть, англичане успели бы в самом начале прекратить их, если б они в переговорах имели дело со всеми или по крайней мере со многими главнейшими племенами; но они сделали ошибку, обратясь в сношениях своих к предводителям одного главного племени, Гаики.