Неточные совпадения
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать
на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа
пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Погода странная — декабрь, а тепло: вчера была гроза; там вдруг
пахнет холодом, даже послышится
запах мороза, а
на другой день в пальто нельзя ходить.
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет так же сухи, ярки цветом и так же ничем не
пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил все
на барона Крюднера, а констанское вино так сладко, что из рук вон.
Тут и чашки
на виду,
пахнет корицей, кофе и другими пряностями — словом, хозяйством; камин должен быть очень тепел.
Дерево не очень красиво; оно показалось мне похожим немного
на нашу осину, только листья другие, продолговатые, толще и глаже; при трении они издавали сильный
запах камфары.
В самом деле, в тюрьмах, когда нас окружали черные,
пахло не совсем хорошо, так что барон, более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании», смотрел
на них, стоя поодаль.
«А вы слышали этот
запах?» — приставал крикун, обращаясь к полковнику и поглядывая
на нас.
У выхода из Фальсбея мы простились с Корсаковым надолго и пересели
на шлюпку. Фосфорный блеск был так силен в воде, что весла черпали как будто растопленное серебро, в воздухе разливался
запах морской влажности. Небо сквозь редкие облака слабо теплилось звездами, затмеваемыми лунным блеском.
В другом месте вдруг
пахнет чесноком и тем неизбежным, похожим
на мускус
запахом, который, кажется, издает сандальное и другие пахучие дерева.
Мы пристали к одной из множества пристаней европейского квартала, и сквозь какой-то купеческий дом, через толпу китайцев, продавцов и носильщиков (кули), сквозь всевозможные
запахи протеснились
на улицу, думая там вздохнуть свободно.
Мы зашли в лавку с фруктами, лежавшими грудами. Кроме ананасов и маленьких апельсинов, называемых мандаринами, все остальные были нам неизвестны. Ананасы издавали свой пронзительный аромат, а от продавца несло чесноком, да тут же рядом, из лавки с съестными припасами, примешивался
запах почти трупа от развешенных
на солнце мяс, лежащей кучами рыбы, внутренностей животных и еще каких-то предметов, которые не хотелось разглядывать.
Как бы в этой густой косе не присутствовать разным
запахам,
на этих халатах не быть пятнам?
Один
запах сандального дерева чего стоит! от дыхания, напитанного чесноком, кажется, муха умрет
на лету.
Оглядываюсь, чтоб узнать, откуда
пахнет, — и ничего не вижу:
на лавке валяется только дождевая кожаная куртка, вероятно хозяйская.
Между тем мы своротили с реки
на канал, перешли маленький мостик и очутились среди пестрой, движущейся толпы, среди говора, разнообразных криков, толчков,
запахов, костюмов — словом,
на базаре. Здесь представлялась мне полная картина китайского народонаселения без всяких прикрас, в натуре.
Над ними клубится облаком пар, от небольших, поставленных в разных углах лавки печей, и, поклубившись по харчевне, вырывается
на улицу, обдает неистовым, крепким
запахом прохожего и исчезает — яко дым.
Но, несмотря
на запах,
на жалкую бедность,
на грязь, нельзя было не заметить ума, порядка, отчетливости, даже в мелочах полевого и деревенского хозяйства.
Две девки, работавшие тут же, и одна прехорошенькая, смеялись исподтишка, глядя
на нас; рыжая собака с ворчаньем косилась;
запах камфары сильно щекотал нервы в носу.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные
запахи, в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье
на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей
на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги, сидел
на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок ели, брились.
После обеда подали чай с каким-то оригинальным
запахом; гляжу:
на дне гвоздичная головка — какое варварство, и еще в стране чая!
Меня опять поразил, как
на Яве и в Сингапуре, сильный, приторный и пряный
запах тропических лесов, охватила теплая влажность ароматических испарений.
Кучера, чистившие их, посмотрели вопросительно
на нас, а мы
на них, потом все вместе
на солдата: «Что это мы сказали ему?» — спросил один из нас в тоске от жара, духоты и дурного
запаха на улицах.
Опять пошли мы кочевать, под предводительством индийца или, как называет Фаддеев, цыгана, в белой рубашке, выпущенной
на синие панталоны, в соломенной шляпе, босиком, по пустым улицам, стараясь отворачивать от многих лавочек, откуда уж слишком
пахло китайцами.
Сегодня положено обедать
на берегу. В воздухе невозмутимая тишина и нестерпимый жар. Чем ближе подъезжаешь к берегу, тем сильнее
пахнет гнилью от сырых кораллов, разбросанных по берегу и затопляемых приливом.
Запах этот вместе с кораллами перенесли и
на фрегат. Все натащили себе их кучи. Фаддеев приводит меня в отчаяние: он каждый раз приносит мне раковины; улитки околевают и гниют. Хоть вон беги из каюты!
— «Слусаю», — отвечала она и через пять минут принесла сапоги
на слона с
запахом вспотевшей лошади и сала, которым они и были вымазаны.