Неточные совпадения
Офицеры объяснили мне сущую истину, мне бы следовало так и понять просто, как оно
было сказано, — и вся тайна
была тут.
Офицеров никого не
было в кают-компании: все
были наверху, вероятно «на авральной работе». Подали холодную закуску. А. А. Болтин угощал меня.
Я думал, судя по прежним слухам, что слово «чай» у моряков
есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда
офицеры соберутся к столу, то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
После завтрака, состоявшего из горы мяса, картофеля и овощей, то
есть тяжелого обеда, все расходились:
офицеры в адмиралтейство на фрегат к работам, мы, не
офицеры, или занимались дома, или шли за покупками, гулять, кто в Портсмут, кто в Портси, кто в Саутси или в Госпорт — это названия четырех городов, связанных вместе и составляющих Портсмут.
Под покровом черной, но прекрасной, успокоительной ночи, как под шатром, хорошо
было и спать мертвым сном уставшему матросу, и разговаривать за чайным столом
офицерам.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду.
Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и
пить чай. «Где же это они
будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
Но не все имеют право носить по две сабли за поясом: эта честь предоставлена только высшему классу и
офицерам; солдаты носят по одной, а простой класс вовсе не носит; да он же ходит голый, так ему не за что
было бы и прицепить ее, разве зимой.
Мы уже
были предупреждены, что нас встретят здесь вопросами, и оттого приготовились отвечать, как следует, со всею откровенностью. Они спрашивали: откуда мы пришли, давно ли вышли, какого числа, сколько у нас людей на каждом корабле, как матросов, так и
офицеров, сколько пушек и т. п.
От шести до семи с половиной встают и
офицеры и идут к поднятию флага, потом
пьют чай, потом — кто куда.
Адмирал потому более настаивал на этом, что всем
офицерам хотелось
быть на берегу.
Стали потом договариваться о свите, о числе людей, о карауле, о носилках, которых мы требовали для всех
офицеров непременно. И обо всем надо
было спорить почти до слез. О музыке они не сделали, против ожидания, никакого возражения; вероятно, всем, в том числе и губернатору, хотелось послушать ее. Уехали.
Сзади ехал катер с караулом, потом другой, с музыкантами и служителями, далее шлюпка с
офицерами, за ней катер, где
был адмирал со свитой.
Их
было двенадцать или еще, кажется, больше, по числу
офицеров.
Кичибе суетился: то побежит в приемную залу, то на крыльцо, то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», — отвечали ему и в то же время послали
офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не
пили.
Так и
есть: страх сильно может действовать. Вчера, второго сентября, послали записку к японцам с извещением, что если не явятся баниосы, то один из
офицеров послан
будет за ними в город. Поздно вечером приехал переводчик сказать, что баниосы завтра
будут в 12 часов.
Но это все неважное: где же важное? А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный
офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я
был там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Мы с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то с нами вместе. «Берег очень близко, не пора ли поворачивать?» — с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна не поворачивала; ветер ударил сильно — она все стоит: мы
были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали
офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но с мели уже не сходила.
Несколько пешеходов,
офицеров с судов да мы все составляли публику, или, лучше сказать, мы все
были действующими лицами.
Командиру шкуны и бывшим в Шанхае
офицерам отдано
было приказание торопиться к Saddle Islands для соединения с отрядом.
Порядок тот же, как и в первую поездку в город, то
есть впереди ехал капитан-лейтенант Посьет, на адмиральской гичке, чтоб встретить и расставить на берегу караул; далее, на баркасе, самый караул, в числе пятидесяти человек; за ним катер с музыкантами, потом катер со стульями и слугами; следующие два занимали
офицеры: человек пятнадцать со всех судов.
Но теперь он продолжал приветствия К. Н. Посьету, взявшему на себя труд
быть переводчиком, наконец, всем
офицерам.
Для угощения свиты и людей и для соблюдения порядка назначено
было несколько
офицеров.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики спросить о числе гостей, и когда сказали, что
будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших
офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что
будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие, кто не хотел ехать, поехали.
Был туман и свежий ветер, потом пошел дождь. Однако ж мы в трубу рассмотрели, что судно
было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу к нему шлюпку и штурманского
офицера отвести от мели. Часа через два корабль стоял уже близ нас на якоре.
Дома
были только вахтенный
офицер да еще очень немногие, кого удерживала служба.
Отель
был единственное сборное место в Маниле для путешественников, купцов, шкиперов. Беспрестанно по комнатам проходят испанцы, американцы, французские
офицеры, об одном эполете, и наши. Французы, по обыкновению, кланяются всем и каждому; англичане, по такому же обыкновению, стараются ни на кого не смотреть; наши делают и то и другое, смотря по надобности, и в этом случае они лучше всех.
Наконец, 12 августа, толпа путешественников, и во главе их — генерал-губернатор Восточной Сибири, высыпали на берег. Всех гостей
было более десяти человек, да слуг около того, да принадлежащих к шкуне
офицеров и матросов более тридцати человек. А багажа сколько!
Нам подали шлюпки, и мы, с людьми и вещами, свезены
были на прибрежный песок и там оставлены, как совершенные Робинзоны. Что толку, что Сибирь не остров, что там
есть города и цивилизация? да до них две, три или пять тысяч верст! Мы поглядывали то на шкуну, то на строения и не знали, куда преклонить голову. Между тем к нам подошел какой-то штаб-офицер, спросил имена, сказал свое и пригласил нас к себе ужинать, а завтра обедать. Это
был начальник порта.
На втором из этих обедов присутствовал и я, ласково приглашенный главным лицом этой группы, в которой
было несколько
офицеров, перешедших на фрегат «Диана» с фрегата «Паллада».
Во время этих хлопот разоружения, перехода с «Паллады» на «Диану», смены одной команды другою, отправления сверхкомплектных
офицеров и матросов сухим путем в Россию я и выпросился домой. Это
было в начале августа 1854 года.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский
офицер (ныне генерал), — оба
были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
Я помню только, что один из
офицеров, барон Шлипенбах, оделся в полную форму и поспешно послан
был в Копенгаген за пароходом помочь нам сняться с мели.
Опять скандал! Капитана наверху не
было — и вахтенный
офицер смотрел на архимандрита — как будто хотел его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие, кто тут
был, улыбались — и тоже ничего не говорили. А сам он не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить.
Около городка Симодо течет довольно быстрая горная речка: на ней
было несколько джонок (мелких японских судов). Джонки вдруг быстро понеслись не по течению, а назад, вверх по речке. Тоже необыкновенное явление: тотчас послали с фрегата шлюпку с
офицером узнать, что там делается. Но едва шлюпка подошла к берегу, как ее водою подняло вверх и выбросило.
Офицер и матросы успели выскочить и оттащили шлюпку дальше от воды. С этого момента начало разыгрываться страшное и грандиозное зрелище.
Несколько часов продолжалось это возмущение воды при безветрии и наконец стихло. По осмотре фрегата он оказался весь избит. Трюм
был наполнен водой, подмочившей провизию, амуницию и все частное добро
офицеров и матросов. А главное, не
было более руля, который, оторвавшись вместе с частью фальшкиля, проплыл, в числе прочих обломков, мимо фрегата — «продолжать берег», по выражению адмирала.
Когда не
было леса по берегам, плаватели углублялись в стороны для добывания дров. Матросы рубили дрова,
офицеры таскали их на пароход. Адмирал порывался разделять их заботы, но этому все энергически воспротивились, предоставив ему более легкую и почетную работу, как-то: накрывать на стол, мыть тарелки и чашки.