Неточные совпадения
Ведь корабль, как он
ни прочен, как
ни приспособлен
к морю,
что он такое? — щепка, корзинка, эпиграмма на человеческую силу.
Теперь нужно только спросить:
к чему же этот ряд новых опытов выпал на долю человека, не имеющего запаса свежести и большей впечатлительности, который не может
ни с успехом воспользоваться ими,
ни оценить, который даже просто устал выносить их?
Они в ссоре за какие-то пять шиллингов и так поглощены ею,
что, о
чем ни спросишь, они сейчас переходят
к жалобам одна на другую.
Кажется,
ни за
что не умрешь в этом целебном, полном неги воздухе, в теплой атмосфере, то есть не умрешь от болезни, а от старости разве, и то когда заживешь чужой век. Однако здесь оканчивает жизнь дочь бразильской императрицы, сестра царствующего императора. Но она прибегла
к целительности здешнего воздуха уже в последней крайности, как прибегают
к первому знаменитому врачу — поздно: с часу на час ожидают ее кончины.
Как
ни привыкаешь
к противоположностям здешнего климата с нашим и
к путанице во временах года, а иногда невольно поразишься мыслью,
что теперь январь,
что вы кутаетесь там в меха, а мы напрасно ищем в воде отрады.
Шлюпка наша уже приставала
к кораблю, когда вдруг Савич закричал с палубы гребцам: «Живо, скорей, ступайте туда, вон огромная черепаха плавает поверх воды, должно быть спит, — схватите!» Мы поворотили, куда указал Савич, но черепаха проснулась и погрузилась в глубину, и мы воротились
ни с
чем.
Приехав на место, рыщут по этому жару целый день, потом являются на сборное место
к обеду, и каждый выпивает по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как
ни в
чем не бывало; выкупаются только и опять готовы есть.
Где же Нагасаки? Города еще не видать. А! вот и Нагасаки. Отчего ж не Нангасаки? оттого,
что настоящее название — Нагасаки, а буква н прибавляется так, для шика, так же как и другие буквы
к некоторым словам. «Нагасаки — единственный порт, куда позволено входить одним только голландцам», — сказано в географиях, и куда, надо бы прибавить давно, прочие ходят без позволения. Следовательно, привилегия
ни в коем случае не на стороне голландцев во многих отношениях.
Но баниосы не обрадовались бы, узнавши,
что мы идем в Едо. Им об этом не сказали
ни слова. Просили только приехать завтра опять, взять бумаги да подарки губернаторам и переводчикам, еще прислать, как можно больше, воды и провизии. Они не подозревают,
что мы сбираемся продовольствоваться этой провизией — на пути
к Едо! Что-то будет завтра?
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну пошел свое! Хагивари и Саброски начали делать нам знаки, показывая на бумагу,
что вот какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться. Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама
к обоим губернаторам о том,
что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в дороге ли — об этом
ни слова.
Адмирал просил их передать бумаги полномочным, если они прежде нас будут в Нагасаки. При этом приложена записочка
к губернатору, в которой адмирал извещал его,
что он в «непродолжительном времени воротится в Японию, зайдет в Нагасаки, и если там не будет
ни полномочных,
ни ответа на его предложения, то он немедленно пойдет в Едо».
Вообще зима как-то не
к лицу здешним местам, как не
к лицу нашей родине лето. Небо голубое, с тропическим колоритом, так и млеет над головой; зелень свежа; многие цветы
ни за
что не соглашаются завянуть. И всего продолжается холод один какой-нибудь месяц, много — шесть недель. Зима не успевает воцариться и, ничего не сделав, уходит.
Мы очень разнообразили время в своем клубе: один писал, другой читал, кто рассказывал, кто молча курил и слушал, но все жались
к камину, потому
что как
ни красиво было небо, как
ни ясны ночи, а зима давала себя чувствовать, особенно в здешних домах.
Очевидно,
что губернатору велено удержать нас, и он ждал высших лиц, чтобы сложить с себя ответственность во всем,
что бы мы
ни предприняли. Впрочем, положительно сказать ничего нельзя: может быть, полномочные и действительно тут — как добраться до истины? все средства
к обману на их стороне. Они могут сказать нам,
что один какой-нибудь полномочный заболел в дороге и
что трое не могут начать дела без него и т. п., — поверить их невозможно.
Вчера предупредили японцев,
что нам должно быть отведено хорошее место, но
ни одно из тех, которые они показывали прежде. Они были готовы
к этому объяснению. Хагивари сейчас же вынул и план из-за пазухи и указал, где будет отведено место: подле города где-то.
Полномочные сделали знак,
что хотят говорить, и мгновенно, откуда
ни возьмись, подползли
к их ногам, из двух разных углов, как два ужа, Эйноске и Кичибе.
Музыканты все тагалы: они очень способны
к искусствам вообще. У них отличный слух: в полках их учат будто бы без нот. Не знаю, сколько правды во всем этом, но знаю только,
что игра их сделала бы честь любому оркестру где бы то
ни было — чистотой, отчетливостью и выразительностью.
Как
ни привыкнешь
к морю, а всякий раз, как надо сниматься с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло. В продолжительном плавании и сны перестают сниться береговые. То снится,
что лежишь на окне каюты, на аршин от кипучей бездны, и любуешься узорами пены, а другой бок судна поднялся сажени на три от воды; то видишь в тумане какой-нибудь новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
Тогда как при первом взгляде на малайцев, например,
ни за
что не причтешь их
к одному племени с этими четырьмя народами.
Даже на наши вопросы, можно ли привезти
к ним товары на обмен, они отвечали утвердительно. Сказали ли бы все это японцы, ликейцы, китайцы? —
ни за
что. Видно, корейцы еще не научены опытом, не жили внешнею жизнью и не успели выработать себе политики. Да лучше если б и не выработали: скорее и легче переступили бы неизбежный шаг
к сближению с европейцами и
к перевоспитанию себя.
От нечего делать я развлекал себя мыслью,
что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб не было
ни одного садика и палисадника, чтоб зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге
к городу, мне
Да мне кажется, если б я очутился в таком уголке, где не заметил бы
ни малейшей вражды, никаких сплетней, а видел бы только любовь да дружбу, невозмутимый мир, всеобщее друг
к другу доверие и воздержание, я бы перепугался, куда это я заехал: все думал бы,
что это недаром,
что тут что-нибудь да есть другое…
— И
что? — допытывался я уже на другой день на рейде, ибо там, за рифами, опять
ни к кому приступу не было: так все озабочены. Да почему-то и неловко было спрашивать, как бывает неловко заговаривать, где есть трудный больной в доме, о том, выздоровеет он или умрет?