Неточные совпадения
Но
ветер был
не совсем попутный, и потому нас потащил по заливу сильный пароход и на рассвете воротился, а мы стали бороться
с поднявшимся бурным или, как моряки говорят, «свежим»
ветром.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури
не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто
ветер собирается
с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
До паров еще, пожалуй, можно бы
не то что гордиться, а забавляться сознанием, что вот-де дошли же до того, что плаваем по морю
с попутным
ветром.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором
не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить
ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек,
с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
До вечера: как
не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться
с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно
не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на тот и другой бок.
Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
Мы
не заметили, как северный, гнавший нас до Мадеры
ветер слился
с пассатом, и когда мы убедились, что этот
ветер не случайность, а настоящий пассат и что мы уже его
не потеряем, то адмирал решил остановиться на островах Зеленого Мыса, в пятистах верстах от африканского материка, и именно на о.
С.-Яго, в Порто-Прайя, чтобы пополнить свежие припасы. Порт очень удобен для якорной стоянки. Здесь застали мы два американские корвета да одну шкуну, отправляющиеся в Японию же, к эскадре коммодора Перри.
Рассчитывали на дующие около того времени вестовые
ветры, но и это ожидание
не оправдалось. В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью
с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего
не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал в штиле.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде, когда качка унялась, мы увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами по воде. Наловили ведра два — икры. Недаром видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под самым носом фрегата. Я хотел продолжать купаться, но это уже были
не тропики: холодно, особенно после свежего
ветра. Фаддеев так
с радости и покатился со смеху, когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее,
не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых
ветров, падающих
с этой горы на город и залив.
Не сживаюсь я
с этими противоположностями: все мне кажется, что теперь весна, а здесь готовятся к зиме, то есть к дождям и
ветрам, говорят, что фрукты отошли, кроме винограда, все.
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный
ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба,
с фантастическим узором облаков, и синего моря. Но ничего похожего на это
не было:
ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно были закрыты.
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до полу, я случайно, при дуновении
ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины,
с оливковым цветом лица и
с черными, немного узкими глазами, одеваются больше в темные цвета.
С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они
не неприятны на вид.
Боже сохрани, застанет непогода!» Представьте себе этот вой
ветра, только в десять, в двадцать раз сильнее, и
не в поле, а в море, — и вы получите слабое понятие о том, что мы испытывали в ночи
с 8-го на 9-е и все 9-е число июля, выходя из Китайского моря в Тихий океан.
У всякого в голове, конечно, шевелились эти мысли, но никто
не говорил об этом и некогда было: надо было действовать — и действовали. Какую энергию, сметливость и присутствие духа обнаружили тут многие! Савичу точно праздник: выпачканный, оборванный,
с сияющими глазами, он летал всюду, где
ветер оставлял по себе какой-нибудь разрушительный след.
Решились
не допустить мачту упасть и в помощь ослабевшим вантам «заложили сейтали» (веревки
с блоками). Работа кипела, несмотря на то, что уж наступила ночь. Успокоились
не прежде, как кончив ее. На другой день стали вытягивать самые ванты. К счастию, погода стихла и дала исполнить это, по возможности, хорошо. Сегодня мачта почти стоит твердо; но на всякий случай заносят пару лишних вант, чтоб новый крепкий
ветер не застал врасплох.
2-го сентября, ночью часа в два, задул жесточайший
ветер: порывы
с гор, из ущелий, были страшные. В три часа ночи, несмотря на луну, ничего
не стало видно, только блистала неяркая молния, но без грома, или его
не слыхать было за
ветром.
Сегодня встаем утром: теплее вчерашнего; идем на фордевинд, то есть
ветер дует прямо
с кормы; ходу пять узлов и
ветер умеренный. «Свистать всех наверх — на якорь становиться!» — слышу давеча и бегу на ют. Вот мы и на якоре. Но что за безотрадные скалы! какие дикие места! ни кустика нет. Говорят, есть деревня тут: да где же?
не видать ничего, кроме скал.
Мы
с любопытством смотрели на все: я искал глазами Китая, и шкипер искал кого-то
с нами вместе. «Берег очень близко,
не пора ли поворачивать?» —
с живостью кто-то сказал из наших. Шкипер схватился за руль, крикнул — мы быстро нагнулись, паруса перенесли на другую сторону, но шкуна
не поворачивала;
ветер ударил сильно — она все стоит: мы были на мели. «Отдай шкоты!» — закричали офицеры нашим матросам. Отдали, и шкуна, располагавшая лечь на бок, выпрямилась, но
с мели уже
не сходила.
— «За чем же дело стало?» — «Лавируем: противный
ветер,
не подошли
с полверсты».
Последние два дня дул крепкий, штормовой
ветер; наконец он утих и позволил нам зайти за рифы, на рейд. Это было сделано
с рассветом; я спал и ничего
не видал. Я вышел на палубу, и берег представился мне вдруг, как уже оконченная, полная картина, прихотливо изрезанный красивыми линиями, со всеми своими очаровательными подробностями, в красках, в блеске.
Дорога пошла в гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что
ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты лежат эти благословенные острова. Как
не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы,
с своей стороны.
С наших судов подали ему немедленную помощь:
не будь этого, он бы скоро
не снялся и при первом свежем
ветре разбился бы в щепы; он и сам засвидетельствовал это.
Наконец корабль сошел
с мели, и китайцев увезли обратно. Он, однако ж,
не ушел за противным
ветром.
Не люблю я фордевинда, или фордака, как Фаддеев называет этот
ветер: он дует
с кормы, следовательно, реи и паруса ставятся тогда прямо.
Ветер не свежий, а волны, сшибаясь
с двух противных сторон, вздымаются как горы, самыми разнообразными формами.
«Смотрите, бурунов совсем нет,
ветер с берега, — говорил он, — вам
не придется по воде идти, ног
не замочите, и зубы
не заболят».
Но дунул холод, свежий
ветер, и стоножки, тараканы — все исчезло. Взяли три рифа, а сегодня, 31-го марта утром, и четвертый. Грот взяли на гитовы и поставили грот-трисель. NO дует
с холодом: вдруг из тропиков, через пять дней — чуть
не в мороз! Нет и 10° тепла. Стихает — слава Богу!
18 мая мы вошли в Татарский пролив. Нас сутки хорошо нес попутный
ветер, потом задержали штили, потом подули противные N и NO
ветра, нанося
с матсмайского берега холод, дождь и туман. Какой скачок от тропиков!
Не знаем, куда спрятаться от холода. Придет ночь — мученье раздеваться и ложиться, а вставать еще хуже.
Порыв
ветра нагнал холод, дождь, туман, фрегат сильно накренило — и берегов как
не бывало: все закрылось белой мглой; во ста саженях
не стало видно ничего, даже шкуны, которая все время качалась, то
с одного, то
с другого бока у нас.
Что за плавание в этих печальных местах! что за климат! Лета почти нет: утром ни холодно, ни тепло, а вечером положительно холодно. Туманы скрывают от глаз чуть
не собственный нос. Вчера палили из пушек, били в барабан, чтоб навести наши шлюпки
с офицерами на место, где стоит фрегат.
Ветра большею частию свежие, холодные, тишины почти
не бывает, а половина июля!
Но задул жестокий
ветер, сообщения
с берегом
не было, и наши пробыли на берегу целые сутки.
«Ну а меховое одеяло зачем?» — спросил я. «На Лене почти всегда бывает хиус…» — «Что это такое хиус?» — «Это
ветер, который метет снег; а
ветер при морозе — беда:
не спасут никакие панталоны; надо одеяло…» — «
С кульком, чтоб ноги прятать», — прибавил другой. «Только все летом!» — повторяют все. «Ах, если б летом пожаловали, тогда-то бы мехов у нас!..»
Прежде всего, даже легкое приткновение что-нибудь попортит в киле или в обшивке (у нашего фрегата действительно, как оказалось при осмотре в Портсмутском доке, оторвалось несколько листов медной обшивки, а без обшивки плавать нельзя, ибо-де к дереву пристают во множестве морские инфузории и точат его), а главное: если бы задул свежий
ветер и развел волнение, тогда фрегат
не сошел бы
с мели, как я, по младенчеству своему в морском деле, полагал, а разбился бы в щепы!
Вдруг около полуночи задул
ветер,
не с берега, а
с океана к берегу — а мы в этом океане стояли на якоре!