Неточные совпадения
Я старался составить себе идею о том, что это за работа,
глядя, что делают, но ничего
не уразумел: делали все то же, что вчера, что, вероятно, будут делать завтра: тянут снасти, поворачивают реи, подбирают паруса.
Вахтенный офицер, в кожаном пальто и клеенчатой фуражке, зорко
глядел вокруг, стараясь
не выставлять наружу ничего, кроме усов, которым предоставлялась полная свобода мерзнуть и мокнуть.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом деле, купеческое судно, называемое в море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так и ломит, или на нос, или на корму, того и
гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и
не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
Мальчишка догнал меня и, тыча монетой мне в спину, как зарезанный кричал: «No use, no use (
Не ходит)!»
Глядя на все фокусы и мелочи английской изобретательности, отец Аввакум, живший в Китае, сравнил англичан с китайцами по мелочной, микроскопической деятельности, по стремлению к торгашеству и по некоторым другим причинам.
У него было то же враждебное чувство к книгам, как и у берегового моего слуги: оба они
не любили предмета, за которым надо было ухаживать с особенным тщанием, а чуть неосторожно поступишь, так, того и
гляди, разорвешь.
«Нет, этого мы еще
не испытали!» — думал я, покачиваясь на диване и
глядя, как дверь кланялась окну, а зеркало шкапу.
На одной вилле, за стеной, на балконе, я видел прекрасную женскую головку; она
глядела на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было смотреть на нее долго. Голубые глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак
не синьора.
Это
не слегка сверху окрашенная вода, а густая яхонтовая масса, одинаково синяя на солнце и в тени.
Не устанешь любоваться,
глядя на роскошное сияние красок на необозримом окружающем нас поле вод.
Празднуя масленицу, они
не могли
не вспомнить катанья по льду и заменили его ездой друг на друге удачнее, нежели Петр Александрович икру заменил сардинами.
Глядя, как забавляются, катаясь друг на друге, и молодые, и усачи с проседью, расхохочешься этому естественному, национальному дурачеству: это лучше льняной бороды Нептуна и осыпанных мукой лиц.
Спутники мои беспрестанно съезжали на берег, некоторые уехали в Капштат, а я
глядел на холмы, ходил по палубе, читал было, да
не читается, хотел писать —
не пишется. Прошло дня три-четыре, инерция продолжалась.
Гляжу и
не могу разглядеть, кто еще сидит с ними: обезьяна
не обезьяна, но такое же маленькое существо, с таким же маленьким, смуглым лицом, как у обезьяны, одетое в большое пальто и широкую шляпу.
Глядя на то, как патриархально подают там обед и завтрак,
не верится, чтобы за это взяли деньги: и берут их будто нехотя, по необходимости.
И козел, и козы, заметив нас, оставались в нерешимости. Козел стоял как окаменелый, вполуоборот; закинув немного рога на спину и навострив уши,
глядел на нас. «Как бы поближе подъехать и
не испугать их?» — сказали мы.
В ожидании товарищей, я прошелся немного по улице и рассмотрел, что город выстроен весьма правильно и чистота в нем доведена до педантизма. На улице
не увидишь ничего лишнего, брошенного. Канавки, идущие по обеим сторонам улиц, мостики содержатся как будто в каком-нибудь парке. «Скучный город!» — говорил Зеленый с тоской,
глядя на эту чистоту. При постройке города
не жалели места: улицы так широки и длинны, что в самом деле, без густого народонаселения, немного скучно на них смотреть.
Напрасно мы
глядели на Столовую гору, на Льва: их как будто и
не бывало никогда: на их месте висит темно-бурая туча, и больше ничего.
Я видел, что он
не без любопытства
глядит на русских.
Право,
глядя на эти леса,
не поверишь, чтоб случай играл здесь группировкой деревьев.
Первые стройны, развязны, свободны в движениях; у них в походке, в мимике есть какая-то торжественная важность, лень и грация. Говорят они горлом, почти
не шевеля губами. Грация эта неизысканная, неумышленная: будь тут хоть капля сознания, нельзя было бы
не расхохотаться,
глядя, как они медленно и осторожно ходят, как гордо держат голову, как размеренно машут руками. Но это к ним идет: торопливость была бы им
не к лицу.
Они
не знали, куда деться от жара, и велели мальчишке-китайцу махать привешенным к потолку, во всю длину столовой, исполинским веером. Это просто широкий кусок полотна с кисейной бахромой; от него к дверям протянуты снурки, за которые слуга дергает и освежает комнату. Но,
глядя на эту затею,
не можешь отделаться от мысли, что это — искусственная, временная прохлада, что вот только перестанет слуга дергать за веревку, сейчас на вас опять как будто наденут в бане шубу.
Но… но П. А. Тихменев
не дает жить, даже в Индии и Китае, как хочется: он так подозрительно смотрит, когда откажешься за обедом от блюда баранины или свинины, от слоеного пирога — того и
гляди обидится и спросит: «Разве дурна баранина, черств пирог?» — или патетически воскликнет, обратясь ко всем: «Посмотрите, господа: ему
не нравится стол!
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко до духоты. Работать днем
не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной,
глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы то на правый, то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Мы поспешили успокоить их и отвечали на все искренно и простодушно и в то же время
не могли воздержаться от улыбки,
глядя на эти мягкие, гладкие, белые, изнеженные лица, лукавые и смышленые физиономии, на косички и на приседанья.
Я опять
не мог защититься от досады,
глядя на места, где природа сделала с своей стороны все, чтоб дать человеку случай приложить и свою творческую руку и наделать чудес, и где человек ничего
не сделал.
Мы
не верили глазам,
глядя на тесную кучу серых, невзрачных, одноэтажных домов. Налево, где я предполагал продолжение города, ничего
не было: пустой берег, маленькие деревушки да отдельные, вероятно рыбачьи, хижины. По мысам, которыми замыкается пролив, все те же дрянные батареи да какие-то низенькие и длинные здания, вроде казарм. К берегам жмутся неуклюжие большие лодки. И все завешено: и домы, и лодки, и улицы, а народ, которому бы очень
не мешало завеситься, ходит уж чересчур нараспашку.
«
Не для пыток ли заведены у них эти экипажи?» — подумаешь,
глядя на них.
Наконец явился какой-то старик с сонными глазами, хорошо одетый; за ним свита. Он стал неподвижно перед нами и смотрел на нас вяло.
Не знаю, торжественность ли они выражают этим апатическим взглядом, но только сначала, без привычки, трудно без смеху
глядеть на эти фигуры в юбках, с косичками и голыми коленками.
— «Что-о? почему это уши? — думал я,
глядя на группу совершенно голых, темных каменьев, — да еще и ослиные?» Но, должно быть, я подумал это вслух, потому что кто-то подле меня сказал: «Оттого что они торчмя высовываются из воды — вон видите?» Вижу, да только это похоже и на шапку, и на ворота, и ни на что
не похоже, всего менее на уши.
Не знаю, что бы вы сказали,
глядя, где и как мы улеглись.
Лишь только вышли за бар, в открытое море, Гошкевич отдал обычную свою дань океану;
глядя на него, то же сделал, с великим неудовольствием, отец Аввакум. Из неморяков меня только одного ни разу
не потревожила морская болезнь: я
не испытал и
не понял ее.
Глядя на фигуру стоящего в полной форме японца, с несколько поникшей головой, в этой мантии, с коробочкой на лбу и в бесконечных панталонах, поневоле подумаешь, что какой-нибудь проказник когда-то задал себе задачу одеть человека как можно неудобнее, чтоб ему нельзя было
не только ходить и бегать, но даже шевелиться.
Не раз многие закрывали рот рукавом,
глядя, как недоверчиво и пытливо мы вглядываемся в кушанья и как сначала осторожно пробуем их.
Глядя на эти коралловые заборы, вы подумаете, что за ними прячутся такие же крепкие каменные домы, — ничего
не бывало: там скромно стоят игрушечные домики, крытые черепицей, или бедные хижины, вроде хлевов, крытые рисовой соломой, о трех стенках из тонкого дерева, заплетенного бамбуком; четвертой стены нет: одна сторона дома открыта; она задвигается, в случае нужды, рамой, заклеенной бумагой, за неимением стекол; это у зажиточных домов, а у хижин вовсе
не задвигается.
Наконец мы пришли. «Э! да
не шутя столица!» — подумаешь,
глядя на широкие ворота с фронтоном в китайском вкусе, с китайскою же надписью.
Мне хотелось поближе разглядеть такую жердь. Я протянул к одному руку, чтоб взять у него бамбук, но вся толпа вдруг смутилась. Ликейцы краснели, делали глупые рожи,
глядели один на другого и пятились. Так и
не дали.
Мы обращались и к китайцам, и к индийцам с вопросом по-английски и по-французски: «Где отель?» Встречные тупо
глядели на нас или отвечали вопросом же: «Signor?» Мы стали ухитряться, как бы,
не зная ни слова по-испански, сочинить испанскую фразу.
«Зачем так много всего этого? — скажешь невольно,
глядя на эти двадцать, тридцать блюд, —
не лучше ли два-три блюда, как у нас?..» Впрочем, я
не знаю, что лучше: попробовать ли понемногу от двадцати блюд или наесться двух так, что человек после обеда часа два томится сомнением, будет ли он жив к вечеру, как это делают иные…
Ночь была лунная. Я смотрел на Пассиг, который тек в нескольких саженях от балкона, на темные силуэты монастырей, на чуть-чуть качающиеся суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки, кажется арфы, только
не фортепьян, и женский голос.
Глядя на все окружающее,
не умеешь представить себе, как хмурится это небо, как бледнеют и пропадают эти краски, как природа расстается с своим праздничным убором.
«Или они под паром, эти поля, — думал я,
глядя на пустые, большие пространства, — здешняя почва так же ли нуждается в отдыхе, как и наши северные нивы, или это нерадение, лень?» Некого было спросить; с нами ехал К. И. Лосев, хороший агроном и практический хозяин, много лет заведывавший большим имением в России, но знания его останавливались на пшенице, клевере и далее
не шли.
Может быть, вы удовольствуетесь этим и
не пойдете сами в лабиринт этих имен: когда вам? того
гляди, пропадет впечатление от вчерашней оперы.
Не раз содрогнешься,
глядя на дикие громады гор без растительности, с ледяными вершинами, с лежащим во все лето снегом во впадинах, или на эти леса, которые растут тесно, как тростник, деревья жмутся друг к другу, высасывают из земли скудные соки и падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Чукчи держат себя поодаль от наших поселенцев, полагая, что русские придут и перережут их, а русские думают — и гораздо с большим основанием, — что их перережут чукчи. От этого происходит то, что те и другие избегают друг друга, хотя живут рядом,
не оказывают взаимной помощи в нужде во время голода,
не торгуют и того
гляди еще подерутся между собой.
И здесь заводятся удобства: того и
гляди скоро
не дадут выспаться на снегу и в поварни приставят поваров — беда: совсем истребится порода путешественников!
Я — ничего себе: всматривался в открывшиеся теперь совсем подробности нового берега,
глядел не без удовольствия, как скачут через камни, точно бешеные белые лошади, буруны, кипя пеной; наблюдал, как начальство беспокоится, как появляется иногда и задумчиво поглядывает на рифы адмирал, как все примолкли и почти
не говорят друг с другом.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно
глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх,
не высматривая неприятеля, в которого
не верил.