Неточные совпадения
Офицеры бросили книги, карты (географические:
других там
нет), разговоры и стремительно побежали туда же.
«
Нет, лучше лимонного соку», — советуют
другие; третьи предлагают луку или редьки.
Многие постоянно ведут какой-то арифметический счет — вроде приходо-расходной памятной книжки — своим заслугам и заслугам
друга; справляются беспрестанно с кодексом дружбы, который устарел гораздо больше Птоломеевой географии и астрономии или Аристотелевой риторики; все еще ищут,
нет ли чего вроде пиладова подвига, ссылаясь на любовь, имеющую в ежегодных календарях свои статистические таблицы помешательств, отравлений и
других несчастных случаев.
Вечером он для иностранца — тюрьма, особенно в такой сезон, когда
нет спектаклей и
других публичных увеселений, то есть осенью и зимой.
Еще они могли бы тоже принять в свой язык нашу пословицу: не красна изба углами, а красна пирогами, если б у них были пироги, а то
нет; пирожное они подают, кажется, в подражание
другим: это стереотипный яблочный пирог да яичница с вареньем и крем без сахара или что-то в этом роде.
Один — невозмутимо покоен в душе и со всеми всегда одинаков; ни во что не мешается, ни весел, ни печален; ни от чего ему ни больно, ни холодно; на все согласен, что предложат
другие; со всеми ласков до дружества, хотя
нет у него
друзей, но и врагов
нет.
— «Позвольте, — заметил один скептик, — не от лимонов ли это ящик?» — «
Нет, — возразил
другой наблюдатель, — видите, он с решеткой».
«Смотрите, — говорили мы
друг другу, — уже
нет ничего нашего, начиная с человека; все
другое: и человек, и платье его, и обычай».
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки не отеля, а частного дома. Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «
Нет; у нас есть ма», — сказала
другая.
«
Других еще
нет», — возразили мы.
Мы, конечно, не доживем до той поры, когда одни из Алжира, а
другие от Капштата сойдутся где-нибудь внутри; но
нет сомнения, что сойдутся.
— «
Нет, тут
другая причина, — сказал доктор, — с черными нельзя вместе сидеть: от них пахнет: они мажут тело растительным маслом, да и испарина у них имеет особенный запах».
И та книга ему нравится, и
другая нужна; там увидит издание, которого у него
нет, и купит книгу.
—
Нет, еще мы вон где были… — говорил
другой.
Вон
другая, третья звезда, а вон и мимо нас несется одна, две, три —
нет, это не звезды».
Кругом все заросло пальмами areca или кокосовыми; обработанных полей с хлебом немного: есть плантации кофе и сахара, и то мало: места
нет; все болота и густые леса. Рис, главная пища южной Азии, привозится в Сингапур с Малаккского и Индийского полуостровов. Но зато сколько деревьев! хлебное, тутовое, мускатное, померанцы, бананы и
другие.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить:
других потребностей и целей здесь
нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается в глушь…
Но богини
нет: около нас ходит будто сам индийский идол — эмблема обилия и плодородия, Вампоа. Неужели это он отдыхает под кисеей в нише, на него веет прохладу веер, его закрывают ревнивые жалюзи и золоченые резные ширмы от жара? Будто? А зачем же в доме три или четыре спальни? Чьи, вон это, крошечные туфли прячутся под постель? Чьи это мелочи, корзиночки? Кто тут садится около круглого стола, на котором разбросаны шелк, нитки и
другие следы рукоделья?
Если мои распоряжения дурны, если я не способен, не умею, так изберите
другого…»
Нет, уж пусть будет томить жар — куда ни шло!
«
Нет, — перебил
другой, — это просто суеверный обычай».
Но с странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно видеть этот сон, отсутствие движения. Люди появляются редко; животных не видать; я только раз слышал собачий лай.
Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок
другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели
другие? Посмотрите, какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего
нет? так только-то?»
Кичибе составляет juste milieu [золотая середина — фр.] между тем и
другим; он посвежее их: у него
нет застарелой ненависти к новому и веры в японскую систему правления, но ему не угнаться и за новыми.
Не думайте, чтобы храм был в самом деле храм, по нашим понятиям, в архитектурном отношении что-нибудь господствующее не только над окрестностью, но и над домами, —
нет, это, по-нашему, изба, побольше
других, с несколько возвышенною кровлею, или какая-нибудь посеревшая от времени большая беседка в старом заглохшем саду. Немудрено, что Кемпфер насчитал такое множество храмов: по высотам их действительно много; но их, без трубы...
Губернатор, узнав, что мы отказываемся принять и
другое место, отвечал, что больше у него
нет никаких, что указанное нами принадлежит князю Омуре, на которое он не имеет прав. Оба губернатора после всего этого успокоились: они объявили нам, что полномочные назначены, место отводят, следовательно, если мы и за этим за всем уходим, то они уж не виноваты.
Англичан и
других, кто посильнее на море, пираты не трогают, следовательно, тем до них дела
нет.
У Вусуна обыкновенно останавливаются суда с опиумом и отсюда отправляют свой товар на лодках в Шанхай, Нанкин и
другие города. Становилось все темнее; мы шли осторожно. Погода была пасмурная. «Зарево!» — сказал кто-то. В самом деле налево, над горизонтом, рдело багровое пятно и делалось все больше и ярче. Вскоре можно было различить пламя и вспышки — от выстрелов. В Шанхае — сражение и пожар,
нет сомнения! Это помогло нам определить свое место.
Почва, по природе, болотистая, а ни признака болота
нет,
нет также какого-нибудь недопаханного аршина земли; одна гряда и борозда никак не шире и не уже
другой. Самые домики, как ни бедны и ни грязны, но выстроены умно; все рассчитано в них; каждым уголком умеют пользоваться: все на месте и все в возможном порядке.
Заключая в своих стенах около миллиона жителей и не один десяток в подведомственных ему и близлежащих областях, Кантон будет всегда служить рынком для этих жителей, которым
нет надобности искать работы и сбыта товаров в
других местах.
В этом предстояло немалое затруднение: всех главных лиц мы знали по имени, а прочих
нет; их помнили только в лицо; оттого в списке у нас они значились под именами: косого, тощего, рябого, колченогого, а
другие носили название некоторых наших земляков, на которых походили.
Мы между тем переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь
друг с
другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «
Нет, где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он с гримасой.
«У нас, — далее говорил он, — в Камчатке и
других местах, около лежащих, много рыбы, а соли
нет; у вас есть соль: давайте нам ее, и мы вам же будем возить соленую рыбу, которая составляет главную пищу в Японии.
Накамура преблагополучно доставил его по адресу. Но на
другой день вдруг явился, в ужасной тревоге, с пакетом, умоляя взять его назад… «Как взять? Это не водится, да и не нужно, причины
нет!» — приказал отвечать адмирал. «Есть, есть, — говорил он, — мне не велено возвращаться с пакетом, и я не смею уехать от вас. Сделайте милость, возьмите!»
Книг, пороху и
другого подобного разврата
нет.
—
Нет,
нет! у нас производится всего этого только для самих себя, — с живостью отвечал он, — и то рис едим мы, старшие, а низший класс питается бобами и
другими овощами.
Разглядел я еще, что в рамах
нет ни одного стекла, а вместо их что-то
другое.
«
Нет, это жесть, — решил
другой, — посмотрите, какая крепкая!»
Я стал в ванну, под дождь, дернул за снурок — воды
нет; еще — все
нет; я дернул из всей мочи — на меня упало пять капель счетом, четыре скоро, одна за
другой, пятая немного погодя, шестая показалась и повисла.
Рядом, вижу,
другая дверь; отворяю — точно такое же маленькое помещение для ванны, но ванны
нет, а снурок есть, и лейка вверху для дождя.
Всякий раз, при сильном ударе того или
другого петуха, раздавались отрывистые восклицания зрителей; но когда побежденный побежал, толпа завыла дико, неистово, продолжительно, так что стало страшно. Все привстали с мест, все кричали. Какие лица, какие страсти на них! и все это по поводу петушьей драки! «
Нет, этого у нас не увидите», — сказал барон. Действительно, этот момент был самый замечательный для постороннего зрителя.
Я думал, не оборвалась ли снасть или что-нибудь в этом роде, и не трогался с места; но вдруг слышу, многие голоса кричат на юте: «Ташши, ташши!», а
другие: «
Нет, стой! не ташши, оборвется!»
От тяжести акулы и от усилий ее освободиться железный крюк начал понемногу разгибаться, веревка затрещала. Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула унесла бы в море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем у нас над головой. «
Нет, постой ташшить! — кричали
другие, — оборвется; давай конец!» (Конец — веревка, которую бросают с судна шлюпкам, когда пристают и в
других подобных случаях.)
Мы толпой стояли вокруг, матросы теснились тут же,
другие взобрались на ванты, все наблюдали, не обнаружит ли акула признаков жизни, но признаков не было. «
Нет, уж кончено, — говорили некоторые, — она вся изранена и издохла».
Другие, напротив, сомневались и приводили примеры живучести акул, и именно, что они иногда, через три часа после мнимой смерти, судорожно откусывали руки и ноги неосторожным.
Японец имеет общее с китайцем то, что он тоже эгоист, но с
другой точки зрения: как у того
нет сознания о государственном начале, о центральной, высшей власти, так у этого, напротив, оно стоит выше всего; но это только от страха.
Если б еще можно было свободно проникнуть в города, посмотреть
других жителей, их быт, а то не пускают. В природе
нет никаких ярких особенностей: местность интересна настолько или потолику, сказал бы ученый путешественник, поколику она нова, как всякая новая местность.
Но обед и ужин не обеспечивали нам крова на приближавшийся вечер и ночь. Мы пошли заглядывать в строения: в одном лавка с товарами, но запертая. Здесь еще пока такой порядок торговли, что покупатель отыщет купца, тот отопрет лавку, отмеряет или отрежет товар и потом запрет лавку опять. В
другом здании кто-то помещается: есть и постель, и домашние принадлежности, даже тараканы, но
нет печей. Третий, четвертый домы битком набиты или обитателями местечка, или опередившими нас товарищами.
«Все это неправда, — возразила одна дама (тоже бывалая, потому что там
других нет), — я сама ехала в качке, и очень хорошо. Лежишь себе или сидишь; я даже вязала дорогой. А верхом вы измучитесь по болотам; якутские седла мерзкие…»
Да
нет, на эту я не хочу: у ней крут скат, и хоть бы кустик по бокам; на
другой крупны очень каменья.
Подъезжаете вы к грязному пространству: сверху вода; проводник останавливается и осматривает,
нет ли объезда: если
нет, он нехотя пускает свою лошадь, она, еще более нехотя, но все-таки с резигнацией, без всякого протеста, осторожно ступает, за ней
другие.
А
других экипажей здесь
нет.