Но нередкий в справедливом негодовании своем скажет нам: тот, кто рачит о устройстве твоих чертогов, тот, кто их нагревает, тот, кто огненную пряность полуденных растений сочетает с хладною вязкостию северных туков для услаждения расслабленного твоего желудка и оцепенелого твоего вкуса; тот, кто воспеняет в сосуде твоем сладкий сок африканского винограда; тот, кто умащает окружие твоей колесницы, кормит и напояет коней твоих; тот, кто во имя твое кровавую битву ведет со зверями дубравными и птицами
небесными, — все сии тунеядцы, все сии лелеятели, как и многие другие, твоея надменности высятся надо мною: над источившим
потоки кровей на ратном поле, над потерявшим нужнейшие члены тела моего, защищая грады твои и чертоги, в них же сокрытая твоя робость завесою величавости мужеством казалася; над провождающим дни веселий, юности и утех во сбережении малейшия полушки, да облегчится, елико то возможно, общее бремя налогов; над не рачившим о имении своем, трудяся деннонощно в снискании средств к достижению блаженств общественных; над попирающим родством, приязнь, союз сердца и крови, вещая правду на суде во имя твое, да возлюблен будеши.
Тогда близ нашего селенья, // Как милый цвет уединенья, // Жила Наина. Меж подруг // Она гремела красотою. // Однажды утренней порою // Свои стада на темный луг // Я гнал, волынку надувая; // Передо мной шумел
поток. // Одна, красавица младая // На берегу плела венок. // Меня влекла моя судьбина… // Ах, витязь, то была Наина! // Я к ней — и пламень роковой // За дерзкий взор мне был наградой, // И я любовь узнал душой // С ее
небесною отрадой, // С ее мучительной тоской.
Удивляется притче
Поток молодой: // «Если князь он, иль царь напоследок, // Что ж метут они землю пред ним бородой? // Мы честили князей, но не эдак! // Да и полно, уж вправду ли я на Руси? // От земного нас бога Господь упаси! // Нам Писанием велено строго // Признавать лишь
небесного Бога!»