Неточные совпадения
С первого раза невыгодно действует
на воображение все, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к
полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами
на кранцах, как
на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища.
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в
поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они
на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут
на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать
на богомолье пешком ходил.
Дамы пойдут в сад и оранжерею, а барин с гостем отправились по гумнам, по
полям,
на мельницу,
на луга.
И вот к концу года выходит вовсе не тот счет в деньгах, какой он прикинул в уме, ходя по
полям, когда хлеб был еще
на корню…
Но смеяться
на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по
полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку
на голове; другого плечом ударило о косяк двери, и он начинает бранить бог знает кого.
Ящики выскочили из своих мест, щетки, гребни, бумаги, письма — все ездило по
полу вперегонку, что скорее скакнет в угол или оттуда
на средину.
Меня сорвало с него и ударило грудью о кресло так сильно, что кресло хотя и осталось
на месте, потому что было привязано к
полу, но у него подломилась ножка, а меня перебросило через него и повлекло дальше по
полу.
Надеть ли поэзию, как праздничный кафтан,
на современную идею или по-прежнему скитаться с ней в родимых
полях и лесах, смотреть
на луну, нюхать розы, слушать соловьев или, наконец, идти с нею сюда, под эти жаркие небеса? Научите.
Это не слегка сверху окрашенная вода, а густая яхонтовая масса, одинаково синяя
на солнце и в тени. Не устанешь любоваться, глядя
на роскошное сияние красок
на необозримом окружающем нас
поле вод.
Негров молодых не видать: вероятно, все
на работе в
полях.
На этом пламенно-золотом, необозримом
поле лежат целые миры волшебных городов, зданий, башен, чудовищ, зверей — все из облаков.
По улицам бегали черномазые, кудрявые мальчишки, толпились черные или коричневые женщины, малайцы в высоких соломенных шляпах, похожих
на колокола, но с более раздвинутыми или поднятыми несколько кверху
полями.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в
поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли
на террасу и, усталые, сели
на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
И нынче еще упорный в ненависти к англичанам голландский фермер, опустив
поля шляпы
на глаза, в серой куртке, трясется верст сорок
на кляче верхом, вместо того чтоб сесть в омнибус, который, за три шилинга, часа в четыре, привезет его
на место.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой большой, широко раскинувшейся картины. Прямо лежит
на отлогости горы местечко, с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими в зелени маленькими домиками, с виноградниками,
полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны дорогами. Налево гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа
на другие здешние горы.
Я смотрел во все стороны в
полях и тоже не видал нигде ни хижины, никакого человеческого гнезда
на скале: все фермы,
на которых помещаются только работники, принадлежащие к ним.
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего солнца и
на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в яме, тесно, бедно и неправильно. С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и
полями с маисом и другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и выехали
на большую улицу.
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы видели, как и сам Устер лучше всех местечек и городов по нашему пути. В гостиной, куда входишь прямо с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного человека: прекрасная новая мебель, крашеные
полы, круглый стол,
на нем два большие бронзовые канделябра и ваза с букетом цветов.
Пока еще была свежая прохлада, я сделал маленькую прогулку по
полям, с маисом и виноградом, и воротился
на балкон, кругом обсаженный розовыми кустами, миртами и другими, уже отцветшими, деревьями.
Проезжая эти пространства, где
на далекое друг от друга расстояние разбросаны фермы, невольно подумаешь, что пора бы уже этим фермам и
полям сблизиться так, чтобы они касались друг друга, как в самой Англии, чтоб соседние нивы разделялись только канавой, а не степями, чтоб ни один клочок не пропал даром…
Там многие племена соединяются и воюют с ожесточением, но не нападают в
поле на массы войск, а
на отдельные небольшие отряды, истребляют их, берут в плен и прячутся.
Где я, о, где я, друзья мои? Куда бросила меня судьба от наших берез и елей, от снегов и льдов, от злой зимы и бесхарактерного лета? Я под экватором, под отвесными лучами солнца,
на меже Индии и Китая, в царстве вечного, беспощадно-знойного лета. Глаз, привыкший к необозримым
полям ржи, видит плантации сахара и риса; вечнозеленая сосна сменилась неизменно зеленым бананом, кокосом; клюква и морошка уступили место ананасам и мангу.
Впрочем, простой народ, работающий
на воздухе, носит плетенные из легкого тростника шляпы, конической формы, с преширокими
полями.
На Яве я видел малайцев, которые покрывают себе голову просто спинною костью черепахи.
Европейцы ходят… как вы думаете, в чем? В полотняных шлемах! Эти шлемы совершенно похожи
на шлем Дон Кихота. Отчего же не видать соломенных шляп? чего бы, кажется, лучше: Манила так близка, а там превосходная солома. Но потом я опытом убедился, что солома слишком жидкая защита от здешнего солнца. Шлемы эти делаются двойные с пустотой внутри и маленьким отверстием для воздуха. Другие, особенно шкипера, носят соломенные шляпы, но обвивают
поля и тулью ее белой материей, в виде чалмы.
Ужели это то солнце, которое светит у нас? Я вспомнил косвенные, бледные лучи, потухающие
на березах и соснах, остывшие с последним лучом нивы, влажный пар засыпающих
полей, бледный след заката
на небе, борьбу дремоты с дрожью в сумерки и мертвый сон в ночи усталого человека — и мне вдруг захотелось туда, в ту милую страну, где… похолоднее.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху до
полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят
на прилавках, сложа ноги под себя.
Несмотря
на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до
полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины, с оливковым цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются больше в темные цвета. С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной
на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны
на вид.
Боже сохрани, застанет непогода!» Представьте себе этот вой ветра, только в десять, в двадцать раз сильнее, и не в
поле, а в море, — и вы получите слабое понятие о том, что мы испытывали в ночи с 8-го
на 9-е и все 9-е число июля, выходя из Китайского моря в Тихий океан.
Орудия закрепили тройными талями и, сверх того, еще занесли кабельтовым, и
на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к
полу, отрывались и неслись в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском упали все
на диван.
Кроме всей этой живности у них есть жены, каначки или сандвичанки, да и между ними самими есть канаки, еще выходцы из Лондона, из Сан-Франциско — словом, всякий народ. Один живет здесь уже 22 года, женат
на кривой пятидесятилетней каначке. Все они живут разбросанно, потому что всякий хочет иметь маленькое
поле, огород, плантацию сахарного тростника, из которого, мимоходом будь сказано, жители выделывают ром и сильно пьянствуют.
— «Ну?» — «Губернатор просит, нельзя ли
на полу-то вам посидеть?..» — начал со смехом и ужимками Кичибе.
Это — восточный обычай скидать обувь: и японцам, конечно, должно понравиться, что мы не хотим топтать их
пола,
на котором они едят, пьют и лежат.
Там, чтоб почтить их донельзя, подложили им
на кресла, в отличие от свиты, по сафьяновой подушке, так что ноги у них не доставали до
полу.
Прежде всего сели
на перенесенные в залу кресла, а губернатор
на маленькое возвышение,
на четверть аршина от
пола.
На той стороне
поля, хижины; у берегов отгорожены места для рыбной ловли — и больше ничего не видать.
Множество возвращающегося с работы простого народа толпилось
на пристани, ожидая очереди попасть
на паром, перевозивший
на другую сторону, где первая кидалась в глаза куча навозу, грязный берег, две-три грязные хижины, два-три тощие дерева и за всем этим — вспаханные
поля.
Вся эта публика, буквально спустя рукава, однако ж с любопытством, смотрела
на пришельцев, которые силою ворвались в их пределы и мало того, что сами свободно разгуливают среди их
полей, да еще наставили столбов с надписями, которыми запрещается тут разъезжать хозяевам.
На многих
полях видели надгробные памятники, то чересчур простые, то слишком затейливые.
Больше всего квадратные или продолговатые камни, а
на одном
поле видели изваянные, из белого камня, группы лошадей и всадников.
Мы бросились в ту же сторону: она остановилась
на одном
поле.
Мы шли по
полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только
на носу. В руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу, снял с его носа очки, надел
на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
Мы пошли обратно к городу, по временам останавливаясь и любуясь яркой зеленью посевов и правильно изрезанными
полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без бумаги: просто сухие, черные прутья, какие остаются
на выжженном месте. Голоногие китайцы, стоя по колено в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их
на другое место.
Подходя к перевозу, мы остановились посмотреть прелюбопытную машину, которая качала из бассейна воду вверх
на террасы для орошения
полей. Это — длинная, движущаяся
на своей оси лестница, ступеньки которой загребали воду и тащили вверх. Машину приводила в движение корова, ходя по вороту кругом. Здесь, как в Японии, говядину не едят: недостало бы мест для пастбищ; скота держат столько, сколько нужно для работы, от этого и коровы не избавлены от ярма.
Она была очень ярко убрана: стены в ней, или, по-морскому, переборки, и двери были красного дерева,
пол, или палуба, устлана ковром;
на окнах красные и зеленые драпри.
Я видел, как по кровле одного дома, со всеми признаками ужаса, бежала женщина: только развевались
полы синего ее халата; рассыпавшееся здание косматых волос обрушилось
на спину; резво работала она голыми ногами.
Мы не пошли ни в деревню Бо-Тсунг, ни
на большую дорогу, а взяли налево, прорезали рощу и очутились в обработанных
полях, идущих неровно, холмами, во все стороны.
Мы вышли к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там
на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В
полях везде работают. Мы пошли
на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги
полями с рисом, которые были наполнены водой и походили
на пруды с зеленой, стоячей водой.
Идучи мимо этих
полей, где прорыты канавки, сделаны стоки, глядя
на эту правильность и порядок, вы примете остров за образцовую ферму или отлично устроенное помещичье имение.
Тут я разглядел, что
полы, потолки — все это выстроено чересчур
на живую нитку.
В них потолки и
полы так легки и эластичны, что покоряются движению почвы и, пошатавшись немного, остаются
на своем месте.