Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел
на зыбкое лоно
морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Ведь корабль, как он ни прочен, как ни приспособлен к
морю, что он такое? — щепка, корзинка, эпиграмма
на человеческую силу.
Сверх положенных, там в апреле является нежданное лето,
морит духотой, а в июне непрошеная зима порошит иногда снегом, потом вдруг наступит зной, какому позавидуют тропики, и все цветет и благоухает тогда
на пять минут под этими страшными лучами.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал
на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же
моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Но эта первая буря мало подействовала
на меня: не бывши никогда в
море, я думал, что это так должно быть, что иначе не бывает, то есть что корабль всегда раскачивается
на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и
море как будто опрокидывается
на голову.
Офицер хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к
морю и оперся
на борт…
Моряки особенно жаловались мне
на недостаток любознательности в нашей публике ко всему, что касается
моря и флота, и приводили в пример англичан, которые толпами, с женами и детьми, являются
на всякий корабль, приходящий в порт.
«Барин! — сказал он встревоженным и умоляющим голосом, — не ездите, Христа ради, по
морю!» — «Куда?» — «А куда едете:
на край света».
Не раз они делались добычей бурного духа, и свирепое
море высоко подбрасывало обломки их, а иногда и трупы,
на крутые бока негостеприимного острова.
На фрегате открылась холера, и мы, дойдя только до Дании, похоронили троих людей, да один смелый матрос сорвался в бурную погоду в
море и утонул.
Только у берегов Дании повеяло
на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить
на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай
на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна,
на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки
на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе
моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Простоять в виду берега, не имея возможности съехать
на него, гораздо скучнее, нежели пробыть месяц в
море, не видя берегов.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом деле, купеческое судно, называемое в
море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так и ломит, или
на нос, или
на корму, того и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
Мы рассчитывали 20-го, 21-го октября прийти в Портсмут, а пробыли в Немецком
море столько, что имели бы время сворачивать и держать
на каждого рыбака, которого только завидим.
Я постоял у шпиля, посмотрел, как
море вдруг скроется из глаз совсем под фрегат и перед вами палуба стоит стоймя, то вдруг скроется палуба и вместо нее очутится стена воды, которая так и лезет
на вас.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее
море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно
на самом дне?»
На ропот мой как тут явился и дед.
И он тоже с тринадцати лет ходит в
море и двух лет сряду никогда не жил
на берегу.
На берегу замечаются только одни дни, а в
море, в качке, спишь не когда хочешь, а когда можешь.
Небо и
море серые. А ведь это уж испанское небо! Мы были в 30-х градусах ‹северной› широты. Мы так были заняты, что и не заметили, как миновали Францию, а теперь огибали Испанию и Португалию. Я, от нечего делать, любил уноситься мысленно
на берега, мимо которых мы шли и которых не видали.
Когда мы обогнули восточный берег острова и повернули к южному, нас ослепила великолепная и громадная картина, которая как будто поднималась из
моря, заслонила собой и небо, и океан, одна из тех картин, которые видишь в панораме,
на полотне, и не веришь, приписывая обольщению кисти.
Шлюпки не пристают здесь, а выскакивают с бурунами
на берег, в кучу мелкого щебня. Гребцы, засучив панталоны, идут в воду и тащат шлюпку до сухого места, а потом вынимают и пассажиров. Мы почти бегом бросились
на берег по площади, к ряду домов и к бульвару, который упирается в
море.
Португальцы поставили носилки
на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были
на одном из уступов горы,
на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое
море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан;
на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Норд-остовый пассат. — Острова Зеленого Мыса. — С.-Яго и Порто-Прайя. — Северный тропик. — Тропическая зима. — Штилевая полоса. — Экватор. — Южный тропик и зюйд-остовый пассат. — Летучие рыбы и акулы. — Опять штили. — Масленица. — Образ жизни
на фрегате. — Купанье. —
Море и небо.
Я не обогнул еще и четверти, а между тем мне захотелось уже побеседовать с вами
на необъятной дали, среди волн,
на рубеже Атлантического, Южнополярного и Индийского
морей, когда вокруг все спит, кроме вахтенного офицера, меня и океана.
Море… Здесь я в первый раз понял, что значит «синее»
море, а до сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас,
на севере, — праздничный наряд
моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других
морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее
море, какого вы не видали никогда.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла и безмолвия: оставленная
на столе книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки книг; но сорок с лишком дней в
море! Берег сделался господствующею нашею мыслью, и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Выйдешь
на палубу, взглянешь и ослепнешь
на минуту от нестерпимого блеска неба,
моря; от меди
на корабле, от железа отскакивают снопы лучей; палуба и та нестерпимо блещет и уязвляет глаз своей белизной. Скоро обедать; а что будет за обедом? Кстати, Тихменев
на вахте: спросить его.
Только это нагнало
на меня такую хандру, что
море, казалось, опротивело мне навсегда.
Море уже отзывалось землей, несло
на себе ее следы; бешено кидаясь
на берега, оно оставляет рыб, ракушки и уносит песок, землю и прочее.
Эти птицы одни оживляют
море: мы видели их иногда
на расстоянии 500 миль от ближайшего берега.
Я ходил
на пристань, всегда кипящую народом и суетой. Здесь идут по длинной, далеко уходящей в
море насыпи рельсы, по которым возят тяжести до лодок. Тут толпится всегда множество матросов разных наций, шкиперов и просто городских зевак.
Они опустошили всю нынешнюю провинцию Альбани, кроме самого Гремстоуна, часть Винтерберга до
моря, всего пространство
на 100 миль в длину и около 80 в ширину, избегая, однако же, открытого и общего столкновения с неприятелем.
Провиант и прочее доставлялось до сих пор
на место военных действий сухим путем, и плата за один только провоз составляла около 170 000 фунт. ст. в год, между тем как все припасы могли быть доставляемы
морем до самого устья Буйволовой реки, что наконец и приведено в исполнение, и Берклей у этого устья расположил свою главную квартиру.
Хотя горы были еще невысоки, но чем более мы поднимались
на них, тем заметно становилось свежее. Легко и отрадно было дышать этим тонким, прохладным воздухом. Там и солнце ярко сияло, но не пекло. Наконец мы остановились
на одной площадке. «Здесь высота над
морем около 2000 футов», — сказал Бен и пригласил выйти из экипажей.
На другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя. Дорога шла по берегу
моря мимо дач и ферм.
Мы оставили коляску
на дороге и сошли с холма к самому
морю.
Другие говорят, что если они плавают долго в
море, им хочется берега; а поживут
на берегу, хочется в
море.
Долго мне будут сниться широкие сени, с прекрасной «картинкой», крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов мира, с гримасами Ричарда; долго будет чудиться и «yes», и беготня Алисы по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно, у которого я любил работать, глядя
на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди
море,
море и
море!
Особенно напала
на меня тоска, когда я завидел рейд и наш фрегат, вооруженный, с выстреленными брамстеньгами, вытянутым такелажем, совсем готовый выйти в
море.
Она осветила кроме
моря еще озеро воды
на палубе, толпу народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтоб держаться в качку. Я шагал в воде через веревки, сквозь толпу; добрался кое-как до дверей своей каюты и там, ухватясь за кнехт, чтоб не бросило куда-нибудь в угол, пожалуй
на пушку, остановился посмотреть хваленый шторм. Молния как молния, только без грома, или его за ветром не слыхать. Луны не было.
Я надеялся
на эти тропики как
на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором облаков, и синего
моря. Но ничего похожего
на это не было: ветер, качка, так что полупортики у нас постоянно были закрыты.
Я
на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани
на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду,
на легких проа отважно рыщут по
морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.
Джонки, лодки, китайцы и индийцы проезжают с берега
на суда и обратно, пересекая друг другу дорогу. Направо и налево от нас — все дико; непроходимый кокосовый лес смотрится в залив; сзади
море.
Мы ушли и свободно вздохнули
на катере, дивясь, как люди могут пускаться
на таких судах в
море до этих мест, за 1800 морских миль от Кантона!
Мы дошли по китайскому кварталу до
моря и до плавучего населения, потом поднялись
на горку и углубились в переулок — продолжение китайского квартала.
Китайское
море. — Шквалы. — Выход в Тихий океан. — Ураган. — Штили и жары. — Остров Пиль, порт Ллойд. — Корвет «Оливуца» и транспорт Американской компании «Князь Меншиков». — Курьеры из России. — Поселенцы. — Прогулка, обед и вечер
на берегу.
Боже сохрани, застанет непогода!» Представьте себе этот вой ветра, только в десять, в двадцать раз сильнее, и не в поле, а в
море, — и вы получите слабое понятие о том, что мы испытывали в ночи с 8-го
на 9-е и все 9-е число июля, выходя из Китайского
моря в Тихий океан.
— Бог знает, где лучше! — отвечал он. — Последний раз во время урагана потонуло до восьмидесяти судов в
море, а
на берегу опрокинуло целый дом и задавило пять человек; в гонконгской гавани погибло без счета лодок и с ними до ста человек.
Молодые черепахи, вылупившись, спешили к
морю, но
на пути их ждали бесчисленные враги:
на берегу клевали птицы, в
море во множестве пожирали шарки (акулы).