Неточные совпадения
И поэзия изменила свою священную красоту. Ваши музы, любезные поэты [В. Г. Бенедиктов и А. Н. Майков — примеч. Гончарова.], законные дочери парнасских камен, не подали бы вам услужливой лиры, не указали бы на
тот поэтический образ, который кидается в глаза новейшему путешественнику. И какой это образ! Не блистающий красотою, не с атрибутами силы, не с искрой демонского огня в глазах, не с
мечом, не в короне, а просто в черном фраке, в круглой шляпе, в белом жилете, с зонтиком в руках.
Замечу, между прочим, что все здесь стремится к
тому, чтоб устроить образ жизни как можно проще, удобнее и комфортабельнее.
Теперь это повторяется здесь каждые полчаса, и вот третьи сутки мы лавируем в канале, где дорога неширока:
того и гляди прижмет к французскому берегу, а там
мели да
мели.
Один из новейших путешественников, Бельчер, кажется, первый
заметил, что нет причины держаться ближе Америки, особенно когда идут к мысу Доброй Надежды или в Австралию, что это удлиняет только путь,
тем более что зюйд-остовый пассат и без
того относит суда далеко к Америке и заставляет делать значительный угол.
Мы не
заметили, как северный, гнавший нас до Мадеры ветер слился с пассатом, и когда мы убедились, что этот ветер не случайность, а настоящий пассат и что мы уже его не потеряем,
то адмирал решил остановиться на островах Зеленого Мыса, в пятистах верстах от африканского материка, и именно на о. С.-Яго, в Порто-Прайя, чтобы пополнить свежие припасы. Порт очень удобен для якорной стоянки. Здесь застали мы два американские корвета да одну шкуну, отправляющиеся в Японию же, к эскадре коммодора Перри.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу
тот или другой ляжет спать, даже нехотя
заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Хозяйка,
заметив, как встречает нас арабка, показала на нее, потом на свою голову и поводила пальцем по воздуху взад и вперед, давая знать, что
та не в своем уме.
— «
То был tiffing,
то есть второй завтрак, а не обед, —
заметил барон.
То же можно
заметить и о животных: пробовали разводить английских, арабских лошадей и других животных — они перерождаются в какое-то хилое племя.
Дня через три приехали опять гокейнсы,
то есть один Баба и другой, по обыкновению новый, смотреть фрегат. Они пожелали видеть адмирала, объявив, что привезли ответ губернатора на письма от адмирала и из Петербурга. Баниосы передали, что его превосходительство «увидел письмо с удовольствием и хорошо понял» и что постарается все исполнить. Принять адмирала он, без позволения, не
смеет, но что послал уже курьера в Едо и ответ надеется получить скоро.
Между
тем китайский ученый не
смеет даже выразить свою мысль живым, употребительным языком: это запрещено; он должен выражаться, как показано в книгах.
Я
заметил не более пяти штофных, и
то неярких, юбок у стариков; у прочих, у кого гладкая серая или дикого цвета юбка, у других темно-синего, цвета Adelaide, vert-de-gris, vert de pomme [медной ржавчины и яблочно-зеленый — фр.] — словом, все наши новейшие модные цвета, couleurs fantaisie [фантазийные цвета — фр.], были тут.
Эйноске очень умно и основательно отвечал: «Вы понимаете, отчего у нас эти законы таковы (тут он показал рукой, каковы они,
то есть стеснительны, но сказать не
смел), нет сомнения, что они должны измениться.
Вот как поговаривают нынче японцы! А давно ли они не боялись скрутить руки и ноги приезжим гостям? давно ли называли европейские правительства дерзкими за
то, что
те смели писать к ним?
«Вот еще
заметь эти две звезды и помни, как их зовут: вот эту Венера, а
ту Юпитер».
Я видел наконец японских дам:
те же юбки, как и у мужчин, закрывающие горло кофты, только не бритая голова, и у
тех, которые попорядочнее, сзади булавка поддерживает косу. Все они смуглянки, и куда нехороши собой! Говорят, они нескромно ведут себя — не знаю, не видал и не хочу чернить репутации японских женщин. Их нынче много ездит около фрегата: все некрасивые, чернозубые; большею частью смотрят
смело и смеются; а
те из них, которые получше собой и понаряднее одеты, прикрываются веером.
Между
тем мы
заметили, бывши еще в каюте капитана, что
то один,
то другой переводчик выходили к своим лодкам и возвращались. Баниосы отвечали, что «они доведут об этом заявлении адмирала до сведения губернатора и…»
Те,
заметя нас, застыдились и понизили голоса; дети робко смотрели на гроб; собака с повисшим хвостом, увидя нас, тихо заворчала.
Мы на этот раз подошли к Нагасаки так тихо в темноте, что нас с мыса Номо и не
заметили и стали давать знать с батарей в город выстрелами о нашем приходе в
то время, когда уже мы становились на якорь.
Сзади всех подставок поставлена была особо еще одна подставка перед каждым гостем, и на ней лежала целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и головой. Давно я собирался придвинуть ее к себе и протянул было руку, но второй полномочный
заметил мое движение. «Эту рыбу почти всегда подают у нас на обедах, —
заметил он, — но ее никогда не едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и было, да и
то не едят! Ох уж эти мне эмблемы да символы!
Ему отвечали сначала шуткой, потом
заметили, что они сами не сказали ничего решительного о
том, принимают ли наш салют или нет, оттого мы, думая, что они примут его, салютовали и себе.
Оно
тем более замечательно, что подарок сделан, конечно, с согласия и даже по повелению правительства, без воли которого ни один японец, кто бы он ни был, ни принять, ни дать ничего не
смеет.
Но адмирал отказал,
заметив, что такие предметы можно дарить только
тем, с кем находишься в самых дружеских и постоянных сношениях.
Вообще весь рейд усеян
мелями и рифами. Беда входить на него без хороших карт! а тут одна только карта и есть порядочная — Бичи. Через час катер наш, чуть-чуть задевая килем за каменья обмелевшей при отливе пристани, уперся в глинистый берег. Мы выскочили из шлюпки и очутились — в саду не в саду и не в лесу, а в каком-то парке, под непроницаемым сводом отчасти знакомых и отчасти незнакомых деревьев и кустов. Из наших северных знакомцев было тут немного сосен, а
то все новое, у нас невиданное.
— Как же! Чтоб наблюдать, куда вы пойдете, что будете делать,
замечать, кто к вам подойдет, станет разговаривать, чтоб потом расправиться с
тем по-своему…
Я
заметил, что все
те, которые отправляются на рыбную ловлю с блестящими стальными удочками, с щегольским красного дерева поплавком и
тому подобными затеями, а на охоту с выписанными из Англии и Франции ружьями, почти всегда приходят домой с пустыми руками.
Если б эти
мели были постоянны,
то их изучили бы сразу; но они наносные, образуются течением реки и потому изменяются почти каждый год.
Если здесь разовьется торговля и примет когда-нибудь большие размеры,
то, вероятно, устроится и брекватер, или
мол, для защиты рейда от S ветров.
Между
тем я не
заметил, что мы уж давно поднимались, что стало холоднее и что нам осталось только подняться на самую «выпуклость», которая висела над нашими головами. Я все еще не верил в возможность въехать и войти, а между
тем наш караван уже тронулся при криках якутов. Камни заговорили под ногами. Вереницей, зигзагами, потянулся караван по тропинке. Две вьючные лошади перевернулись через голову, одна с моими чемоданами. Ее бросили на горе и пошли дальше.
— «Вот этак же, —
заметил князь Оболенский, — он вез у меня пару кокосовых орехов до самого Охотского моря: хорошо, что я увидал вовремя да выбросил, а
то он бы и их в чемоданы спрятал».
Мая извивается игриво, песчаные
мели выглядывают так гостеприимно, как будто говорят: «Мы вас задержим, задержим»; лес не темный и не мелкий частокол, как на болотах, но заметно покрупнел к реке; стал чаще являться осинник и сосняк. Всему этому несказанно обрадовался Иван Григорьев. «Вон осинничек, вон соснячок!» — говорил он приветливо, указывая на знакомые деревья. Лодка готова, хлеб выпечен, мясо взято — едем. Теперь платить будем прогоны по числу людей,
то есть сколько будет гребцов на лодках.
Река, чем ниже,
тем глубже, однако мы садились раза два на
мель: ночью я слышал смутно шум, возню; якуты бросаются в воду и тащат лодку.
Между
тем они на гребле работают без устали, тридцать и сорок верст, и чуть станем на
мель, сейчас бросаются с голыми ногами в воду тащить лодку, несмотря на резкий холод.
Заметив, что на нее смотрят, она
то спрячется за копну сена, которое собирала,
то за морду вола, и так лукаво выглядывает из-за рогов…
Я пригласил его пить чай. «У нас чаю и сахару нет, — вполголоса сказал мне мой человек, — все вышло». — «Как, совсем нет?» — «Всего раза на два». — «Так и довольно, — сказал я, — нас двое». — «А завтра утром что станете кушать?» Но я знал, что он любил всюду находить препятствия. «Давно ли я видел у тебя много сахару и чаю?» —
заметил я. «Кабы вы одни кушали, а
то по станциям и якуты, и якутки, чтоб им…» — «Без комплиментов! давай что есть!»
Между
тем наступила ночь. Я велел подать что-нибудь к ужину, к которому пригласил и смотрителя. «Всего один рябчик остался», — сердито шепнул мне человек. «Где же прочие? — сказал я, — ведь у якута куплено их несколько пар». — «Вчера с проезжим скушали», — еще сердитее отвечал он. «Ну разогревай английский презервный суп», — сказал я. «Вчера последний вышел», —
заметил он и поставил на очаг разогревать единственного рябчика.
Но прочь романтизм, и лес тоже!
Замечу только на случай, если вы поедете по этой дороге, что лес этот находится между Крестовской и Поледуевской станциями. Но через лес не настоящая дорога: по ней ездят, когда нет дороги по Лене,
то есть когда выпадают глубокие снега, аршина на полтора, и когда проступает снизу, от тяжести снега, вода из-под льда, которую здесь называют черной водой.
А
того, что кончилось мое желание путешествовать, он не
заметил, несмотря на мой глубокий вздох, которым я встретил его ответ.
Он сейчас же поручил мне написать несколько бумаг в Петербург, между прочим изложить кратко историю нашего плавания до Англии и вместе о
том, как мы «приткнулись» к
мели, и о необходимости ввести фрегат в Портсмутский док, отчасти для осмотра повреждения, а еще более для приспособления к фрегату тогда еще нового водоопреснительного парового аппарата.
Кажется, я
смело могу поручиться за всех моих товарищей плавания, что ни у кого из них не было с этою прекрасною личностью ни одной неприятной, даже досадной, минуты… А если бывали,
то вот какого комического свойства. Например, помню, однажды, гуляя со мной на шканцах, он вдруг… плюнул на палубу. Ужас!
Когда утихло, адмирал послал на развалины Симодо К. Н. Посьета и доктора подать помощь раненым. Но, ради все
того же страха, раненых спрятали и объявили, что их нет. Но наши успели мельком
заметить их.