Неточные совпадения
Он, по общему выбору, распоряжался хозяйством кают-компании, и вот тут-то встречалось множество поводов обязать того, другого, вспомнить, что один
любит такое-то блюдо, а другой не
любит и т. п.
Избалованный общим вниманием и участием, а может быть и баловень дома, он
любил иногда привередничать. Начнет охать, вздыхать, жаловаться на небывалый недуг или утомление от своих обязанностей и требует утешений.
Они принимают в соображение, что если одним скучно сидеть молча, то другие, напротив,
любят это.
Но, может быть, это все равно для блага целого человечества:
любить добро за его безусловное изящество и быть честным, добрым и справедливым — даром, без всякой цели, и не уметь нигде и никогда не быть таким или быть добродетельным по машине, по таблицам, по востребованию? Казалось бы, все равно, но отчего же это противно? Не все ли равно, что статую изваял Фидий, Канова или машина? — можно бы спросить…
Он
любит комфорт и без него несколько страдает, хотя и старается приспособиться к несвойственной ему сфере.
У него было то же враждебное чувство к книгам, как и у берегового моего слуги: оба они не
любили предмета, за которым надо было ухаживать с особенным тщанием, а чуть неосторожно поступишь, так, того и гляди, разорвешь.
За своеобразие ли, за доброту ли — а его все
любили.
Небо и море серые. А ведь это уж испанское небо! Мы были в 30-х градусах ‹северной› широты. Мы так были заняты, что и не заметили, как миновали Францию, а теперь огибали Испанию и Португалию. Я, от нечего делать,
любил уноситься мысленно на берега, мимо которых мы шли и которых не видали.
Вы
любите вопрошать у самой природы о ее тайнах: вы смотрите на нее глазами и поэта, и ученого… в 110 солнце осталось уже над нашей головой и не пошло к югу.
— Вы
любите этот суп?» — «Да ничего, если зелени побольше положить!» — отвечаю я.
«Что же в ней особенного? — говорите вы, с удивлением всматриваясь в женщину, — она проста, скромна, ничем не отличается…» Всматриваетесь долго-долго и вдруг чувствуете, что
любите уже ее страстно!
Перед одним кусок баранины, там телятина, и почти все au naturel, как и
любят англичане, жаркое, рыба, зелень и еще карри, подаваемое ежедневно везде, начиная с мыса Доброй Надежды до Китая, особенно в Индии; это говядина или другое мясо, иногда курица, дичь, наконец, даже раки и особенно шримсы, изрезанные мелкими кусочками и сваренные с едким соусом, который составляется из десяти или более индийских перцев.
Кое-что в нем окрепло и выработалось: он
любит и отлично знает свое дело, серьезно понимает и исполняет обязанности, строг к самому себе и в приличиях — это возмужалость.
«Я занимаюсь немного естественными науками, геологией, и неестественными: френологией;
люблю также этнографию.
Вообще они проворны и отважны, но беспечны и не
любят работы.
— «Нет, — отвечал Бен, — они
любят и охотнее работают в солнечный, жаркий день, нежели в пасмурный».
Он по-русски помнил несколько слов, все остальное забыл, но
любил русских и со слезами приветствовал гостей.
Зрелые девы, перестав мечтать, сосредоточивают потребность
любить — на кошках, на собачонках, души более нежные — на цветах.
«С удовольствием», — отвечал я, и мы налили — он мне портвейну, которого я в рот не беру, а я ему хересу, которого он не
любит.
Долго мне будут сниться широкие сени, с прекрасной «картинкой», крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов мира, с гримасами Ричарда; долго будет чудиться и «yes», и беготня Алисы по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно, у которого я
любил работать, глядя на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди море, море и море!
Моряки катаются непременно на парусах, стало быть в ветер, чего многие не
любят, да еще в свежий ветер, то есть когда шлюпка лежит на боку и когда белоголовые волны скачут выше борта, а иногда и за борт.
Вообще японцы
любят утыкать свои холмы редкими деревьями, отчего они походят также и на пасхальные куличи, утыканные фальшивыми розанами.
Все были в восторге, когда мы объявили, что покидаем Нагасаки; только Кичибе был ни скучнее, ни веселее других. Он переводил вопросы и ответы, сам ничего не спрашивая и не интересуясь ничем. Он как-то сказал на вопрос Посьета, почему он не учится английскому языку, что жалеет, зачем выучился и по-голландски. «Отчего?» — «Я
люблю, — говорит, — ничего не делать, лежать на боку».
Советует еще не потчевать китайцев образчиками, с обещанием, если понравится товар, привезти в другой раз: «Китайцы, — говорит он, —
любят, увидевши вещь, купить тотчас же, если она приходится по вкусу».
Первому особенно — беда: «
Люблю лежать и ничего не делать!» — твердит он.
В Японии, напротив, еще до сих пор скоро дела не делаются и не
любят даже тех, кто имеет эту слабость. От наших судов до Нагасаки три добрые четверти часа езды. Японцы часто к нам ездят: ну что бы пригласить нас стать у города, чтоб самим не терять по-пустому время на переезды? Нельзя. Почему? Надо спросить у верховного совета, верховный совет спросит у сиогуна, а тот пошлет к микадо.
Отвращения они к нему не имеют, напротив, очень
любят, а не едят только потому, что не велено, за недостатком скота, который употребляется на работы.
Можно подумать, что августинцы совсем не
любят отдыхать, а проводят все время в трудах и богомыслии.
Корейцы отличаются лукавством, леностью, упрямством и не
любят усилий».
Должно быть, корейцы в самом деле не
любят «усилий».
Все младенцы человечества
любят напыщенность, декорации и ходули.
Я пригласил его пить чай. «У нас чаю и сахару нет, — вполголоса сказал мне мой человек, — все вышло». — «Как, совсем нет?» — «Всего раза на два». — «Так и довольно, — сказал я, — нас двое». — «А завтра утром что станете кушать?» Но я знал, что он
любил всюду находить препятствия. «Давно ли я видел у тебя много сахару и чаю?» — заметил я. «Кабы вы одни кушали, а то по станциям и якуты, и якутки, чтоб им…» — «Без комплиментов! давай что есть!»
Работа такая же допотопная, как и сама кость, с допотопными надписями на гребне: «В знак любве» или «Кого
люблю, того дарю».
Сегодня я проехал мимо полыньи: несмотря на лютый мороз, вода не мерзнет, и облако черного пара, как дым, клубится над ней. Лошади храпят и пятятся. Ямщик франт попался, в дохе, в шапке с кистью, и везет плохо. Лицо у него нерусское. Вообще здесь смесь в народе. Жители по Лене состоят и из крестьян, и из сосланных на поселение из разных наций и сословий; между ними есть и жиды, и поляки, есть и из якутов. Жидов здесь
любят: они торгуют, дают движение краю.
На Жербинской станции мне понравилась одна женщина, наполовину русская, наполовину якутская по родителям, больше всего тем, что
любит мужа.
Такое состояние духа очень наивно, но верно выразила мне одна француженка, во Франции, на морском берегу, во время сильнейшей грозы, в своем ответе на мой вопрос,
любит ли она грозу? «Oh, monsieur, c’est ma passion, — восторженно сказала она, — mais… pendant l’orage je suis toujours mal а mon aise!» [«О сударь, это моя страсть.. но… во время грозы мне всегда не по себе!» — фр.]
Да, тут есть правда; но человеку врожденна и мужественность: надо будить ее в себе и вызывать на помощь, чтобы побеждать робкие движения души и закалять нервы привычкою. Самые робкие характеры кончают тем, что свыкаются. Даже женщины служат хорошим примером тому: сколько англичанок и американок пускаются в дальние плавания и выносят, даже
любят, большие морские переезды!