Неточные совпадения
«Как же так, —
говорил он всякому,
кому и дела не было до маяка, между прочим и мне, — по расчету уж с полчаса мы должны видеть его.
Разве я не вечный путешественник, как и всякий, у
кого нет семьи и постоянного угла, «домашнего очага», как
говорили в старых романах?
— Ну, что еще? — спрашивает барин. Но в это время раздался стук на мосту. Барин поглядел в окно. «Кто-то едет?» — сказал он, и приказчик взглянул. «Иван Петрович, —
говорит приказчик, — в двух колясках».
«Паисов, что ли?» — «Паисов?» — «Да
говори скорей, еще
кто?» — спросил опять рассыльный.
«Боже мой!
кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только и видишь серое небо и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К. И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых,
говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился и дед.
Нужно ли
говорить,
кто хозяева в колонии? конечно, европейцы, и из европейцев, конечно, англичане.
Он с умилением смотрел на каждого из нас, не различая, с
кем уж он виделся, с
кем нет, вздыхал, жалел, что уехал из России, просил взять его с собой, а под конец обеда, выпив несколько рюмок вина, совсем ослабел, плакал,
говорил смесью разных языков, примешивая беспрестанно карашо, карашо.
— Да
кто его знает, что такое, ваше высокоблагородие! Вон спина-то какая! —
говорил он, поворачивая немного спину ко мне.
Кто-то из переводчиков проговорился нам, что, в приезд Резанова, в их верховном совете только двое, из семи или осьми членов, подали голос в пользу сношений с европейцами, а теперь только два голоса
говорят против этого.
В отдыхальне, как мы прозвали комнату, в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А
кому недостало, те присутствовали тут же, стоя. Нечего и
говорить, что я пришел в отдыхальню без башмаков: они остались в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их в шляпу, и дело там и осталось.
— «Вот мы спросим», —
говорил барон и искал глазами,
кого бы спросить.
Я смотрю на него, что он такое
говорит. Я попался: он не англичанин, я в гостях у американцев, а хвалю англичан. Сидевший напротив меня барон Крюднер закашлялся своим смехом. Но
кто ж их разберет:
говорят, молятся, едят одинаково и одинаково ненавидят друг друга!
«На берег
кому угодно! —
говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Один из администраторов, толстый испанец, столько же похожий на испанца, сколько на немца, на итальянца, на шведа, на
кого хотите, встал с своего места, подняв очки на лоб, долго
говорил с чиновником, не спуская с меня глаз, потом поклонился и сел опять за бумаги.
Хотел ли он подарка себе или
кому другому — не похоже, кажется; но он
говорил о злоупотреблениях да тут же кстати и о строгости. Между прочим, смысл одной фразы был тот, что официально, обыкновенным путем, через начальство, трудно сделать что-нибудь, что надо «просто прийти», так все и получишь за ту же самую цену. «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — заключил он.
Но если
кто пожелает непременно иметь хорошие сигары не в большом количестве, тот, без всяких фактур и заказов, обращается к кому-нибудь из служащих на фабрике или приходит прямо и просто, как
говорил мой провожатый, заказывает, сколько ему нужно, и получает за ту же цену мимо администрации, мимо магазина, куда деньги за эти сигары, конечно, уже не поступают.
Кровля пуще всего
говорит сердцу путешественника, и притом красная: это целая поэма, содержание которой — отдых, семья, очаг — все домашние блага.
Кто не бывал Улиссом на своем веку и, возвращаясь издалека, не отыскивал глазами Итаки? «Это пакгауз», — прозаически заметил кто-то, указывая на дразнившую нас кровлю, как будто подслушав заветные мечты странников.
Опять скандал! Капитана наверху не было — и вахтенный офицер смотрел на архимандрита — как будто хотел его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие,
кто тут был, улыбались — и тоже ничего не
говорили. А сам он не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить.