Неточные совпадения
Вы спрашиваете подробностей моего знакомства с
морем, с моряками, с берегами Дании
и Швеции, с Англией?
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности
и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно
морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня
и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок
и ринуться в беспорядок жизни моряка?
Из этого видно, что у всех, кто не бывал на
море, были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о
море и моряках, о капитанах, которые чуть не сажали на цепь пассажиров, могли жечь
и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях.
Робкий ум мальчика, родившегося среди материка
и не видавшего никогда
моря, цепенел перед ужасами
и бедами, которыми наполнен путь пловцов. Но с летами ужасы изглаживались из памяти,
и в воображении жили,
и пережили молодость, только картины тропических лесов, синего
моря, золотого, радужного неба.
Сверх положенных, там в апреле является нежданное лето,
морит духотой, а в июне непрошеная зима порошит иногда снегом, потом вдруг наступит зной, какому позавидуют тропики,
и все цветет
и благоухает тогда на пять минут под этими страшными лучами.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца
и, после угрюмого, серо-свинцового неба
и такого же
моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
Я сделал шаг
и остановился в недоумении, в огорчении: как,
и под этим небом, среди ярко блещущих красок
моря зелени… стояли три знакомые образа в черном платье, в круглых шляпах!
Они, опираясь на зонтики, повелительно смотрели своими синими глазами на
море, на корабли
и на воздымавшуюся над их головами
и поросшую виноградниками гору.
Я ждал, когда начну
и я отдавать эту скучную дань
морю, а ждал непременно.
Офицер хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к
морю и оперся на борт…
Моряки особенно жаловались мне на недостаток любознательности в нашей публике ко всему, что касается
моря и флота,
и приводили в пример англичан, которые толпами, с женами
и детьми, являются на всякий корабль, приходящий в порт.
«Барин! — сказал он встревоженным
и умоляющим голосом, — не ездите, Христа ради, по
морю!» — «Куда?» — «А куда едете: на край света».
Не ездите, Христа ради!» Вслушавшись в наш разговор, Фаддеев заметил, что качка ничего, а что есть на
море такие места, где «крутит»,
и когда корабль в эдакую «кручу» попадает, так сейчас вверх килем повернется.
Море бурно
и желто, облака серые, непроницаемые; дождь
и снег шли попеременно — вот что провожало нас из отечества.
Не раз они делались добычей бурного духа,
и свирепое
море высоко подбрасывало обломки их, а иногда
и трупы, на крутые бока негостеприимного острова.
На фрегате открылась холера,
и мы, дойдя только до Дании, похоронили троих людей, да один смелый матрос сорвался в бурную погоду в
море и утонул.
Таково было наше обручение с
морем,
и предсказание моего слуги отчасти сбылось.
Конечно, нужно иметь матросский желудок, то есть нужен моцион матроса, чтобы переварить эти куски солонины
и лук с вареною капустой — любимое матросами
и полезное на
море блюдо.
Плавание становилось однообразно
и, признаюсь, скучновато: все серое небо, да желтое
море, дождь со снегом или снег с дождем — хоть кому надоест. У меня уж заболели зубы
и висок. Ревматизм напомнил о себе живее, нежели когда-нибудь. Я слег
и несколько дней пролежал, закутанный в теплые одеяла, с подвязанною щекой.
Только у берегов Дании повеяло на нас теплом,
и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся,
и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами,
и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе
моря, заставляющая служить себе
и бурю,
и штиль.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный
и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом деле, купеческое судно, называемое в
море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так
и ломит, или на нос, или на корму, того
и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи —
и не перечтешь, сколько наделает вреда себе
и другим.
Хорошо успокоение: прочесть подряд сто историй, одна страшнее
и плачевнее другой, когда пускаешься года на три жить на
море!
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко
и не скоро, что он до последней доски борется с
морем и носит в себе пропасть средств к защите
и самохранению, между которыми есть много предвиденных
и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов
и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова,
и долго хранит жизнь человека.
Между обреченным гибели судном
и рассвирепевшим
морем завязывается упорная битва: с одной стороны слепая сила, с другой — отчаяние
и зоркая хитрость, указывающая самому крушению совершаться постепенно, по правилам.
Мы рассчитывали 20-го, 21-го октября прийти в Портсмут, а пробыли в Немецком
море столько, что имели бы время сворачивать
и держать на каждого рыбака, которого только завидим.
Но лишь только задул противный ветер, стали опасаться, что он задержит нас долго в
море,
и решили беречь свежие припасы.
Оставалось миль триста до Портсмута: можно бы промахнуть это пространство в один день, а мы носились по
морю десять дней,
и все по одной линии.
Так, например, я не постиг уже поэзии
моря, может быть, впрочем,
и оттого, что я еще не видал ни «безмолвного», ни «лазурного»
моря и, кроме холода, бури
и сырости, ничего не знаю.
Пружины, двигающие этим, ржавеют на
море вместе с железом, сталью
и многим другим.
Тут целые страны из гипса, с выпуклыми изображениями гор,
морей,
и потом все пособия к изучению всеобщей географии: карты, книги, начиная с младенческих времен географии, с аравитян, римлян, греков, карты от Марко Паоло до наших времен.
Купишь книгу, которой не прочтешь, пару пистолетов, без надежды стрелять из них, фарфору, который на
море и не нужен,
и неудобен в употреблении, сигарочницу, палку с кинжалом
и т. п. Но прошу защититься от этого соблазна на каждом шагу при этой дешевизне!
Берег верстах в трех; впереди ныряет в волнах низенькая портсмутская стена, сбоку у ней тянется песчаная мель, сзади нас зеленеет Вайт, а затем все
море с сотней разбросанных по неизмеримому рейду кораблей, ожидающих, как
и мы, попутного ветра.
Забудьте отчасти ваше воспитание, выработанность
и изнеженность, когда вы на
море.
Море, матросы, корабли
и адмиралтейство сообщают городу свой особый отпечаток, такой же, как у нас в Кронштадте, только побольше, полюднее.
В Индейских
морях бывают, правда, ураганы, но бывают, следовательно могут
и не быть, а противные ветры у Горна непременно будут.
До вечера: как не до вечера! Только на третий день после того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На
море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах
и ложился попеременно на тот
и другой бок. Ветер шумел, как в лесу,
и только теперь смолкает.
Сегодня, 11-го января, утро ясное,
море стихает. Виден Эддистонский маяк
и гладкий, безотрадный утес Лизарда. Прощайте, прощайте! Мы у порога в океан.
11-го января ветер утих, погода разгулялась,
море улеглось
и немножко посинело, а то все было до крайности серо, мутно; только волны, поднимаясь, показывали свои аквамаринные верхушки.
Вот
и Лизард, пустой, голый
и гладкий утес, далеко ушедший в
море от берегов.
«Могуч, мрачен — гм! посмотрим»,
и, оглядев
море справа, я оборотился налево
и устремил взгляд прямо в физиономию…
Эта качка напоминала мне пока наши похождения в Балтийском
и Немецком
морях — не больше. Не привыкать уже было засыпать под размахи койки взад
и вперед, когда голова
и ноги постепенно поднимаются
и опускаются. Я кое-как заснул,
и то с грехом пополам: но не один раз будил меня стук, топот людей, суматоха с парусами.
Я постоял у шпиля, посмотрел, как
море вдруг скроется из глаз совсем под фрегат
и перед вами палуба стоит стоймя, то вдруг скроется палуба
и вместо нее очутится стена воды, которая так
и лезет на вас.
Но смеяться на
море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по полу; он не успеет наклониться —
и, смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило о косяк двери,
и он начинает бранить бог знает кого.
Уж такое сердитое
море здесь!» — прибавил он, глядя с непростительным равнодушием в окно, как волны вставали
и падали, рассыпаясь пеною
и брызгами.
«Боже мой! кто это выдумал путешествия? — невольно с горестью воскликнул я, — едешь четвертый месяц, только
и видишь серое небо
и качку!» Кто-то засмеялся. «Ах, это вы!» — сказал я, увидя, что в каюте стоит, держась рукой за потолок, самый высокий из моих товарищей, К.
И. Лосев. «Да право! — продолжал я, — где же это синее
море, голубое небо да теплота, птицы какие-то да рыбы, которых, говорят, видно на самом дне?» На ропот мой как тут явился
и дед.
Он напоминает собою тех созданных Купером лиц, которые родились
и воспитались на
море или в глухих лесах Америки
и на которых природа, окружавшая их, положила неизгладимую печать.
И он тоже с тринадцати лет ходит в
море и двух лет сряду никогда не жил на берегу.