Неточные совпадения
«Нет, не в Париж
хочу, — помните, твердил я вам, — не в Лондон, даже не в Италию, как звучно бы о ней ни
пели [А. Н. Майков — примеч.
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я
был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали, жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни,
хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
«Да, право, я не
хочу: так что-то…» — «Нет, верно, нехорош суп: недаром вы не
едите.
Вы, может
быть, подумаете, что я не желаю, не
хочу… (и он пролил поток синонимов).
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится,
хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он
был везде по три раза.
Да, путешествовать с наслаждением и с пользой — значит пожить в стране и хоть немного слить свою жизнь с жизнью народа, который
хочешь узнать: тут непременно проведешь параллель, которая и
есть искомый результат путешествия.
Вот я думал бежать от русской зимы и прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество
была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не
хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно
было заставлять работать своих.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в глаз. Но и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка
была для Мотыгина не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор,
хотя синее пятно на глазу Мотыгина уже пожелтело.
Я
был в каюте один, встал,
хотел побежать, но неодолимая тяжесть гнула меня к полу, а свеча вспыхивала сильнее, вот того гляди вспыхнет и карта.
«Не
хочу!» —
был один ответ.
Меня сорвало с него и ударило грудью о кресло так сильно, что кресло
хотя и осталось на месте, потому что
было привязано к полу, но у него подломилась ножка, а меня перебросило через него и повлекло дальше по полу.
Однако я устал идти пешком и уже не насильно лег в паланкин, но вдруг вскочил опять: подо мной что-то
было: я лег на связку с бананами и раздавил их. Я
хотел выбросить их, но проводники взяли, разделили поровну и съели.
Прежде нежели я сел на лавку, проводники мои держали уже по кружке и
пили. «A signor не
хочет вина?» — спросил хозяин.
Внезапно развернувшаяся перед нами картина острова, жаркое солнце, яркий вид города,
хотя чужие, но ласковые лица — все это
было нежданным, веселым, праздничным мгновением и влило живительную каплю в однообразный, долгий путь.
И все
было ново нам: мы знакомились с декорациею не наших деревьев, не нашей травы, кустов и жадно
хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это в последний раз,
хотя нам только это и предстояло видеть на долгое время.
«Завтра, так и
быть, велю зарезать свинью…» — «На вахте не разговаривают: опять лисель-спирт
хотите сломать!» — вдруг раздался сзади нас строгий голос воротившегося капитана.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время
было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
7-го или 8-го марта, при ясной, теплой погоде, когда качка унялась, мы увидели множество какой-то красной массы, плавающей огромными пятнами по воде. Наловили ведра два — икры. Недаром видели стаи рыбы, шедшей незадолго перед тем тучей под самым носом фрегата. Я
хотел продолжать купаться, но это уже
были не тропики: холодно, особенно после свежего ветра. Фаддеев так с радости и покатился со смеху, когда я вскрикнул, лишь только он вылил на меня ведро.
Спутники мои беспрестанно съезжали на берег, некоторые уехали в Капштат, а я глядел на холмы, ходил по палубе, читал
было, да не читается,
хотел писать — не пишется. Прошло дня три-четыре, инерция продолжалась.
Мы сели у окна за жалюзи, потому что
хотя и
было уже (у нас бы надо сказать еще) 15 марта, но день
был жаркий, солнце пекло, как у нас в июле или как здесь в декабре.
Хотя погода
была жаркая, но уже не летняя здесь.
День
был удивительно хорош: южное солнце,
хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими
елями, наклоненными в противоположную от Столовой горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих с этой горы на город и залив.
Ночь
была теплая, темная такая, что ни зги не видать,
хотя и звездная.
Ведь вы тоже пробыли долго в море,
хотите развлечься, однако ж никто из вас не
выпил даже бутылки вина: это просто удивительно!» Такой отзыв нас удивил немного: никто не станет так говорить о своих соотечественниках, да еще с иностранцами.
«Вы, что ли, просили старуху Вельч и Каролину чай
пить вместе…» — «Нет, не я, а Посьет, — сказал он, — а что?» — «Да чай готов, и Каролина ждет…» Я
хотел обратиться к Посьету, чтоб убедить его идти, но его уже не
было.
Теперь на мысе Доброй Надежды, по берегам, европейцы пустили глубоко корни; но кто
хочет видеть страну и жителей в первобытной форме, тот должен проникнуть далеко внутрь края, то
есть почти выехать из колонии, а это не шутка: граница отодвинулась далеко на север и продолжает отодвигаться все далее и далее.
Они посредством его, как другие посредством военных или административных мер, достигли чего
хотели, то
есть заняли земли, взяли в невольничество, сколько им нужно
было, черных, привили земледелие, добились умеренного сбыта продуктов и зажили, как живут в Голландии, тою жизнью, которою жили столетия тому назад, не задерживая и не подвигая успеха вперед.
Голландцы многочисленны, сказано выше: действительно так,
хотя они уступили первенствующую роль англичанам, то
есть почти всю внешнюю торговлю, навигацию, самый Капштат, который из Капштата превратился в Кэптоун, но большая часть местечек заселена ими, и фермы почти все принадлежат им, за исключением только тех, которые находятся в некоторых восточных провинциях — Альбани, Каледон, присоединенных к колонии в позднейшие времена и заселенных английскими, шотландскими и другими выходцами.
И
хотя между двумя нациями нет открытой вражды, но нет и единодушия, стало
быть, и успеха в той мере, в какой бы можно
было ожидать его при совокупных действиях.
Хотя этот участок в 1819 году
был уступлен при Гаике колонии, но Макомо жил там беспрепятственно до 1829 года, а в этом году положено
было его вытеснить, частью по причине грабежей, производимых его племенем, частью за то, что он, воюя с своими дикими соседями, переступал границы колонии.
Может
быть, к этому присоединились и другие причины, но дело в том, что племя
было вытеснено
хотя и без кровопролития, но не без сопротивления.
Горы не смотрели так угрюмо и неприязненно, как накануне; они старались выказать, что
было у них получше,
хотя хорошего, правду сказать,
было мало, как солнце ни золотило их своими лучами.
Между тем ночь сошла быстро и незаметно. Мы вошли в гостиную, маленькую, бедно убранную, с портретами королевы Виктории и принца Альберта в парадном костюме ордена Подвязки. Тут же
был и портрет хозяина: я узнал таким образом, который настоящий: это — небритый, в рубашке и переднике; говорил в нос, топал, ходя, так, как будто
хотел продавить пол. Едва мы уселись около круглого стола, как вбежал хозяин и объявил, что г-н Бен желает нас видеть.
«И что за пропасти: совсем нестрашные, — говорил он, — этаких у нас, в Псковской губернии, сколько
хочешь!» День
был жаркий и тихий.
Хотя горы
были еще невысоки, но чем более мы поднимались на них, тем заметно становилось свежее. Легко и отрадно
было дышать этим тонким, прохладным воздухом. Там и солнце ярко сияло, но не пекло. Наконец мы остановились на одной площадке. «Здесь высота над морем около 2000 футов», — сказал Бен и пригласил выйти из экипажей.
Вывели и прочих бушменов: точно такие же малорослые, загнанные, с бессмысленным лицом, старички,
хотя им
было не более как по тридцати лет.
Я
хотел было заснуть, но вдруг мне пришло в голову сомнение: ведь мы в Африке; здесь вон и деревья, и скот, и люди, даже лягушки не такие, как у нас; может
быть, чего доброго, и мыши не такие: может
быть, они…
Оказалось, что Бен
хотел осмотреть поле для новой дороги, которую должен
был прокладывать от ущелья до Устера.
Ричард сначала сморщился, потом осклабился от радости, неимоверно скривил рот и нос на сторону,
хотел было и лоб туда же, но не мог, видно платок на голове крепко завязан: у него только складки на лбу из горизонтальных сделались вертикальными.
Вскоре она заговорила со мной о фрегате, о нашем путешествии. Узнав, что мы
были в Портсмуте, она живо спросила меня, не знаю ли я там в Southsea церкви Св. Евстафия. «Как же, знаю, — отвечал я,
хотя и не знал, про которую церковь она говорит: их там не одна. — Прекрасная церковь», — прибавил я. «Yes… oui, oui», — потом прибавила она. «Семь, — считал отец Аввакум, довольный, что разговор переменился, — я уж кстати и «oui» сочту», — шептал он мне.
Но как на мое покойное и сухое место давно уж
было три или четыре кандидата, то я и
хотел досидеть тут до ночи; но не удалось.
Но это
было нелегко, при качке, без Фаддеева, который где-нибудь стоял на брасах или присутствовал вверху, на ноках рей: он один знал, где что у меня лежит. Я отворял то тот, то другой ящик, а ящики лезли вон и толкали меня прочь.
Хочешь сесть на стул — качнет, и сядешь мимо. Я лег и заснул. Ветер смягчился и задул попутный; судно понеслось быстро.
И ночи не приносили прохлады,
хотя и
были великолепны.
Я
хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль
была мне не к лицу. Однако ж пора
было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и
хотя шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но
было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал
есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол.
Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Хотели ходить, но не
было никакой возможности.
Хотя у нас еще не успел пробудиться аппетит, однако ж мы с бароном Крюднером отправились «посмотреть, что
едят», как он говорил.
Всякий брал, чего
хотел, а выбрать
было из чего: стояло блюд десять.
Роскошь садится на инкрюстированном, золоченом кресле,
ест на золоте и на серебре; комфорт требует не золоченого, но мягкого, покойного кресла,
хотя и не из редкого дерева; для стола он довольствуется фаянсом или, много, фарфором.
Везде он
хочет находить то сукно и шелк, в которое одевается в Париже, в Лондоне, в Петербурге; везде к его услугам должен
быть готов сапожник, портной, прачка.