Неточные совпадения
— «Я все
буду делать, как делают там», — кротко
отвечал я.
Мысль ехать, как хмель, туманила голову, и я беспечно и шутливо
отвечал на все предсказания и предостережения, пока еще событие
было далеко.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», —
отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам шла шлюпка; долго кувыркалась она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это
был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Они
ответят на дельный вопрос, сообщат вам сведение, в котором нуждаетесь, укажут дорогу и т. п., но не
будут довольны, если вы к ним обратитесь просто так, поговорить.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей в лесу: она
отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в глаз. Но и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка
была для Мотыгина не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор, хотя синее пятно на глазу Мотыгина уже пожелтело.
«Дедушка! — спросил кто-то нашего Александра Антоновича, — когда же
будем в океане?» — «Мы теперь в нем», —
отвечал он.
Недоставало только, чтоб ты мне супу налил сюда!» — «Нельзя
было, —
отвечал он простодушно, — того гляди, прольешь».
«Воды горячей не
было — бриться, —
отвечал он, — да и сапоги не чищены».
«Господи! —
отвечал я, — как тебе, должно
быть, занимательно и путешествовать, и жить на свете, младенец с исполинскими кулаками!
«Успеешь, ваше высокоблагородие, —
отвечал он, — вот — на, прежде умойся!» Я боялся улыбнуться: мне жаль
было портить это костромское простодушие европейской цивилизацией, тем более что мы уже и вышли из Европы и подходили… к Костроме, в своем роде.
«Вино-то и помогает: без него устали бы», —
отвечали они и, вероятно на основании этой гигиены, через полчаса остановились на горе у другого виноградника и другой лавочки и опять
выпили.
«Ну что, Петр Александрович: вот мы и за экватор шагнули, — сказал я ему, — скоро на мысе Доброй Надежды
будем!» — «Да, —
отвечал он, глубоко вздохнув и равнодушно поглядывая на бирюзовую гладь вод, — оно, конечно, очень приятно…
«Что сегодня, Петр Александрович?» Он только
было разинул рот
отвечать, как вышел капитан и велел поставить лиселя.
Я никак не ожидал, чтоб Фаддеев способен
был на какую-нибудь любезность, но, воротясь на фрегат, я нашел у себя в каюте великолепный цветок: горный тюльпан, величиной с чайную чашку, с розовыми листьями и темным, коричневым мхом внутри, на длинном стебле. «Где ты взял?» — спросил я. «В Африке, на горе достал», —
отвечал он.
Чересчур жесткая солонина и слишком мягкая яичница в «Halfway» еще
были присущи у меня в памяти или в желудке, и я
отвечал: «Не знаю».
Что у него ни спрашивали или что ни приказывали ему, он прежде всего
отвечал смехом и обнаруживал ряд чистейших зубов. Этот смех в привычке негров. «Что ж,
будем ужинать, что ли?» — заметил кто-то. «Да я уж заказал», —
отвечал барон. «Уже? — заметил Вейрих. — Что ж вы заказали?» — «Так, немного, безделицу: баранины, ветчины, курицу, чай, масла, хлеб и сыр».
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться, как хозяйки не отеля, а частного дома. Больше никого не
было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», —
отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет; у нас
есть ма», — сказала другая.
«Изучаю нравы, —
отвечал он, — n’est ce pas que c’est pittoresque?» — «Гм! pittoresque, — думалось мне, — да, пожалуй, но собственного, местного, негритянского тут
было только: черные тела да гримасы, все же прочее…
«Нет, не свалимся, —
отвечал Вандик, — на камень, может
быть, попадем не раз, и в рытвину колесо заедет, но в овраг не свалимся: одна из передних лошадей куплена мною недели две назад в Устере: она знает дорогу».
«Тут должна
быть близко канава, —
отвечал он, — слышите, как лягушки квакают, точно стучат чем-нибудь; верно, не такие, как у нас; хочется поймать одну».
— «Как же, мальчишка все
будет ехать сзади, каждый раз на новой лошади?» — «Yes», —
отвечал Вандик с уcмешкой.
«Неправда ли, что похоже
было, как будто в доме пожар?» — спросил он опять полковницу. «Yes, yes», —
отвечала она.
Вскоре она заговорила со мной о фрегате, о нашем путешествии. Узнав, что мы
были в Портсмуте, она живо спросила меня, не знаю ли я там в Southsea церкви Св. Евстафия. «Как же, знаю, —
отвечал я, хотя и не знал, про которую церковь она говорит: их там не одна. — Прекрасная церковь», — прибавил я. «Yes… oui, oui», — потом прибавила она. «Семь, — считал отец Аввакум, довольный, что разговор переменился, — я уж кстати и «oui» сочту», — шептал он мне.
Я только что проснулся, Фаддеев донес мне, что приезжали голые люди и подали на палке какую-то бумагу. «Что ж это за люди?» — спросил я. «Японец, должно
быть», —
отвечал он. Японцы остановились саженях в трех от фрегата и что-то говорили нам, но ближе подъехать не решались; они пятились от высунувшихся из полупортиков пушек. Мы махали им руками и платками, чтоб они вошли.
Мы уже
были предупреждены, что нас встретят здесь вопросами, и оттого приготовились
отвечать, как следует, со всею откровенностью. Они спрашивали: откуда мы пришли, давно ли вышли, какого числа, сколько у нас людей на каждом корабле, как матросов, так и офицеров, сколько пушек и т. п.
Кичибе суетился: то побежит в приемную залу, то на крыльцо, то опять к нам. Между прочим, он пришел спросить, можно ли позвать музыкантов отдохнуть. «Хорошо, можно», —
отвечали ему и в то же время послали офицера предупредить музыкантов, чтоб они больше одной рюмки вина не
пили.
В бумаге заключалось согласие горочью принять письмо. Только
было, на вопрос адмирала, я разинул рот
отвечать, как губернатор взял другую бумагу, таким же порядком прочел ее; тот же старик, секретарь, взял и передал ее, с теми же церемониями, Кичибе. В этой второй бумаге сказано
было, что «письмо
будет принято, но что скорого ответа на него
быть не может».
Посьет, по приказанию адмирала,
отвечал, что ведь законы их не вечны, а всего существуют лет двести, то
есть стеснительные законы относительно иностранцев, и что пора их отменить, уступая обстоятельствам.
Эйноске очень умно и основательно
отвечал: «Вы понимаете, отчего у нас эти законы таковы (тут он показал рукой, каковы они, то
есть стеснительны, но сказать не смел), нет сомнения, что они должны измениться.
Я
отвечал жестом, что они далеко
будут кататься.
Но это все неважное: где же важное? А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я
был там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва
отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Кичибе извивался, как змей, допрашиваясь, когда идем, воротимся ли, упрашивая сказать день, когда выйдем, и т. п. Но ничего не добился. «Спудиг (скоро), зер спудиг», —
отвечал ему Посьет. Они просили сказать об этом по крайней мере за день до отхода — и того нет. На них, очевидно, напала тоска. Наступила их очередь
быть игрушкой. Мы мистифировали их, ловко избегая
отвечать на вопросы. Так они и уехали в тревоге, не добившись ничего, а мы сели обедать.
Между тем мы заметили,
бывши еще в каюте капитана, что то один, то другой переводчик выходили к своим лодкам и возвращались. Баниосы
отвечали, что «они доведут об этом заявлении адмирала до сведения губернатора и…»
Я только
было собрался
отвечать, но пошевелил нечаянно ногой: круглое седалище, с винтом, повернулось, как по маслу, подо мной, и я очутился лицом к стене.
«Долго останетесь здесь?» — «Смотря по обстоятельствам», —
отвечал я, держа рукой подушку стула, которая опять
было зашевелилась подо мной.
— «У него
будет особенно хороший обед, — задумчиво
отвечал барон Крюднер, — званый, и обедать
будут, вероятно, в большой столовой.
На вопрос француза, как намерено действовать новое правительство, если оно утвердится, Тайпин-Ван
отвечал, что подданные его, как христиане, приходятся европейцам братьями и
будут действовать в этом смысле, но что обязательствами себя никакими не связывают.
«Разве это
едят?» — спросил я своего соседа. «Yes, o yes!» —
отвечал он, взял один померанец, срезал верхушку, выдавил всю внутренность, с косточками, на тарелку, а пустую кожу съел.
Гончаров!» — закричал он детским голосом, увидев меня, и засмеялся; но его остановил серьезный вопрос: «Тут ли полномочные?» — «
Будут, чрез три дня», —
отвечал он чрез Сьозу.
На это приказано
отвечать, что если губернатор поручится, что в четверг назначено
будет свидание, тогда мы подождем, в противном случае уйдем в Едо.
В этот день вместе с баниосами явился новый чиновник, по имени Синоуара Томотаро, принадлежащий к свите полномочных и приехавших будто бы вперед, а вернее, вместе с ними. Все они привезли уверение, что губернатор
отвечает за свидание, то
есть что оно состоится в четверг. Итак, мы остаемся.
Чрез час каюты наши завалены
были ящиками: в большом рыба, что подавали за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «
Есть душок, а хороша», —
отвечал он.
«А если другой адмирал придет сюда, — спросил Эйноске заботливо, — тогда
будете палить?» — «Мы не предвидим, чтобы пришел сюда какой-нибудь адмирал, —
отвечали ему, — оттого и не полагаем, чтоб понадобилось палить».
В Новый год, вечером, когда у нас все уже легли, приехали два чиновника от полномочных, с двумя второстепенными переводчиками, Сьозой и Льодой, и привезли ответ на два вопроса. К. Н. Посьет спал; я ходил по палубе и встретил их. В бумаге сказано
было, что полномочные теперь не могут
отвечать на предложенные им вопросы, потому что у них
есть ответ верховного совета на письмо из России и что, по прочтении его, адмиралу, может
быть, ответы на эти вопросы и не понадобятся. Нечего делать, надо
было подождать.
Им намекнули
было о деле, о завтрашнем свидании; но полномочные
отвечали, что они увлеклись нашим праздником, сделанным им приемом и приятной беседой, а о деле и забыли совсем.
На вопрос,
есть ли у них меха, они
отвечали, что
есть звери: выдры и лисицы, но что мехов почти никто не носит.
Накамура преблагополучно доставил его по адресу. Но на другой день вдруг явился, в ужасной тревоге, с пакетом, умоляя взять его назад… «Как взять? Это не водится, да и не нужно, причины нет!» — приказал
отвечать адмирал. «
Есть,
есть, — говорил он, — мне не велено возвращаться с пакетом, и я не смею уехать от вас. Сделайте милость, возьмите!»
«Что там написано? прочтите», — спросили мы Гошкевича. «Не вижу, высоко», —
отвечал он. Мы забыли, что он
был близорук.
— Нет, нет! у нас производится всего этого только для самих себя, — с живостью
отвечал он, — и то рис
едим мы, старшие, а низший класс питается бобами и другими овощами.