Неточные совпадения
Иногда на
другом конце заведут стороной, вполголоса, разговор, что вот зелень не свежа, да и
дорога, что кто-нибудь будто был на берегу и видел лучше, дешевле.
Когда захотят похвастаться
другом, как хвастаются китайским сервизом или
дорогою собольей шубой, то говорят: «Это истинный
друг», даже выставляют цифру XV, XX, XXX-летний
друг и таким образом жалуют
друг другу знак отличия и составляют ему очень аккуратный формуляр.
Мы видели даже несколько очень бедных рыбачьих хижин, по
дороге от Саймонстоуна до Капштата, построенных из костей выброшенных на берег китов и
других животных.
На половине
дороги другая гостиница, так и называется «Halfway» («Половина пути»).
Остальная половина
дороги, начиная от гостиницы, совершенно изменяется: утесы отступают в сторону, мили на три от берега, и путь, веселый, оживленный, тянется между рядами дач, одна
другой красивее. Въезжаешь в аллею из кедровых, дубовых деревьев и тополей: местами деревья образуют непроницаемый свод; кое-где
другие аллеи бегут в сторону от главной, к дачам и к фермам, а потом к Винбергу, маленькому городку, который виден с
дороги.
Живущие далеко от границы фермеры радуются войне, потому что скорее и
дороже сбывают свои продукты; но, с
другой стороны, военные действия, сосредоточивая все внимание колониального правительства на защиту границ, парализуют его действия во многих
других отношениях.
Мы переговаривались с ученой партией, указывая
друг другу то на красивый пейзаж фермы, то на гору или на выползшую на
дорогу ящерицу; спрашивали название трав, деревьев и в свою очередь рассказывали про птиц, которых видели по
дороге, восхищались их разнообразием и красотой.
Верно, она не ладит с
другой, все шалит
дорогой».
Из хозяев никто не говорил по-английски, еще менее по-французски. Дед хозяина и сам он, по словам его, отличались нерасположением к англичанам, которые «наделали им много зла», то есть выкупили черных, уняли и унимают кафров и
другие хищные племена, учредили новый порядок в управлении колонией, провели
дороги и т. п. Явился сын хозяина, здоровый, краснощекий фермер лет двадцати пяти, в серой куртке, серых панталонах и сером жилете.
Взгляд не успевал ловить подробностей этой большой, широко раскинувшейся картины. Прямо лежит на отлогости горы местечко, с своими идущими частью правильным амфитеатром, частью беспорядочно перегибающимися по холмам улицами, с утонувшими в зелени маленькими домиками, с виноградниками, полями маиса, с близкими и дальними фермами, с бегущими во все стороны
дорогами. Налево гора Паарль, которая, картинною разнообразностью пейзажей, яркой зеленью, не похожа на
другие здешние горы.
По
дороге от Паарля готтентот-мальчишка, ехавший на вновь вымененной в Паарле лошади, беспрестанно исчезал
дорогой в кустах и гонялся за маленькими черепахами. Он поймал две: одну дал в наш карт, а
другую ученой партии, но мы и свою сбыли туда же, потому что у нас за ней никто не хотел смотреть, а она ползала везде, карабкаясь вон из экипажа, и падала.
На
другой день по возвращении в Капштат мы предприняли прогулку около Львиной горы. Точно такая же
дорога, как в Бенсклюфе, идет по хребту Льва, начинаясь в одной части города и оканчиваясь в
другой. Мы взяли две коляски и отправились часов в одиннадцать утра. День начинался солнечный, безоблачный и жаркий донельзя.
Дорога шла по берегу моря мимо дач и ферм.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить:
других потребностей и целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино, заводит
дороги, домы, прорубается в глушь…
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней
дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать,
другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Он прислал мне в ответ два маленькие ящика: один лакированный, с инкрустацией из перламутра,
другой деревянный, обтянутый кожей акулы, миньятюрный поставец, в каком возят в
дороге пищу.
Вид берега. — Бо-Тсунг. — Базиль Галль. — Идиллия. —
Дорога в столицу. — Столица Чуди. — Каменные работы. — Пейзажи. — Жители, домы и храмы. — Поля. — Королевский замок. — Зависимость островов. — Протестантский миссионер. —
Другая сторона идиллии. — Напа-Киян. — Жилище миссионера. — Напакиянский губернатор. — Корабль с китайскими эмигрантами. — Прогулки и отплытие.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все было и в
других местах, а этой стройности, прибранности леса,
дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из жизни древних.
Дорога пошла в гору. Жарко. Мы сняли пальто: наши узкие костюмы, из сукна и
других плотных материй, просто невозможны в этих климатах. Каков жар должен быть летом! Хорошо еще, что ветер с моря приносит со всех сторон постоянно прохладу! А всего в 26-м градусе широты лежат эти благословенные острова. Как не взять их под покровительство? Люди Соединенных Штатов совершенно правы, с своей стороны.
А вот мой приятель, барон Крюднер, воротяся из Парижа, рассказывал, что ему на парижской
дороге, в одном вагоне, было до крайности весело, а в
другом до крайности страшно.
В Маниле, как и в Сингапуре, в магазине корабельных запасов продаются русские пеньковые снасти, предпочитаемые всяким
другим на свете; но они
дороже древесных.
«Все это неправда, — возразила одна дама (тоже бывалая, потому что там
других нет), — я сама ехала в качке, и очень хорошо. Лежишь себе или сидишь; я даже вязала
дорогой. А верхом вы измучитесь по болотам; якутские седла мерзкие…»
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два раза, один раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас, в
другой раз на половине
дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
На
другой стороне я нашел свежих лошадей и быстро помчался по отличной
дороге, то есть гладкой луговине, но без колей: это еще была последняя верховая станция.
Я не уехал ни на
другой, ни на третий день.
Дорогой на болотах и на реке Мае, едучи верхом и в лодке, при легких утренних морозах, я простудил ноги. На третий день по приезде в Якутск они распухли. Доктор сказал, что водой по Лене мне ехать нельзя, что надо подождать, пока пройдет опухоль.
«Где же вы бывали?» — спрашивал я одного из них. «В разных местах, — сказал он, — и к северу, и к югу, за тысячу верст, за полторы, за три». — «Кто ж живет в тех местах, например к северу?» — «Не живет никто, а кочуют якуты, тунгусы, чукчи. Ездят по этим
дорогам верхом, большею частью на одних и тех же лошадях или на оленях. По колымскому и
другим пустынным трактам есть, пожалуй, и станции, но какие расстояния между ними: верст по четыреста, небольшие — всего по двести верст!»
Вот нас едет четыре экипажа, мы и сидим теперь: я здесь, на Каменской станции, чиновник с женой и инженер — на Жербинской,
другой чиновник — где-то впереди, а едущий сзади купец сидит, говорят, не на станции, а на
дороге.