Неточные совпадения
Первая часть упрека совершенно основательна,
то есть в недостатке любопытства; что касается
до второй,
то англичане нам не пример.
Я изучил его недели в три окончательно,
то есть пока шли
до Англии; он меня, я думаю, в три дня.
Я перезнакомился со всеми, и вот с
тех пор
до сей минуты — как дома.
В самом деле,
то от одной,
то от другой группы опрометью бежал матрос с пустой чашкой к братскому котлу и возвращался осторожно, неся полную
до краев чашку.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и
то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших
до крайности лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал, в новые, чудесные миры, в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти в Индию, когда в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
Чем смотреть на сфинксы и обелиски, мне лучше нравится простоять целый час на перекрестке и смотреть, как встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-то иноходь, и эту важность
до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или, по крайней мере, холодности к другому, но благоговения к толпе,
то есть к обществу.
Что касается
до национальных английских кушаньев, например пудинга,
то я где ни спрашивал, нигде не было готового: надо было заказывать.
До сих пор нельзя сделать шагу, чтоб не наткнуться на дюка,
то есть на портрет его, на бюст, на гравюру погребальной колесницы.
Между
тем общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там
до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? — жизни,
то есть ее бурного брожения.
Известно, как англичане уважают общественные приличия. Это уважение к общему спокойствию, безопасности, устранение всех неприятностей и неудобств — простирается даже
до некоторой скуки. Едешь в вагоне, народу битком набито, а тишина, как будто «в гробе
тьмы людей», по выражению Пушкина.
Англичане учтивы
до чувства гуманности,
то есть учтивы настолько, насколько в этом действительно настоит надобность, но не суетливы и особенно не нахальны, как французы.
Цвет глаз и волос
до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки,
то есть с черными как смоль волосами и глазами, и в
то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец,
те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
До вечера: как не
до вечера! Только на третий день после
того вечера мог я взяться за перо. Теперь вижу, что адмирал был прав, зачеркнув в одной бумаге, в которой предписывалось шкуне соединиться с фрегатом, слово «непременно». «На море непременно не бывает», — сказал он. «На парусных судах», — подумал я. Фрегат рылся носом в волнах и ложился попеременно на
тот и другой бок. Ветер шумел, как в лесу, и только теперь смолкает.
11-го января ветер утих, погода разгулялась, море улеглось и немножко посинело, а
то все было
до крайности серо, мутно; только волны, поднимаясь, показывали свои аквамаринные верхушки.
Море… Здесь я в первый раз понял, что значит «синее» море, а
до сих пор я знал об этом только от поэтов, в
том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы не видали никогда.
Мы не заметили, как северный, гнавший нас
до Мадеры ветер слился с пассатом, и когда мы убедились, что этот ветер не случайность, а настоящий пассат и что мы уже его не потеряем,
то адмирал решил остановиться на островах Зеленого Мыса, в пятистах верстах от африканского материка, и именно на о. С.-Яго, в Порто-Прайя, чтобы пополнить свежие припасы. Порт очень удобен для якорной стоянки. Здесь застали мы два американские корвета да одну шкуну, отправляющиеся в Японию же, к эскадре коммодора Перри.
Я трогал его длинным и, как бритва, острым ножом
то с
той,
то с другой стороны, стал резать, и нож ушел в глубину
до половины куска.
На карте показано, что от такого-то градуса и
до такого живут негры
того или другого племени, а по новейшим известиям оказывается, что это племя оттеснено в другое место.
А между
тем, каких усилий стоит каждый сделанный шаг вперед! Черные племена
до сих пор не поддаются ни силе проповеди, ни удобствам европейской жизни, ни очевидной пользе ремесел, наконец, ни искушениям золота — словом, не признают выгод и необходимости порядка и благоустроенности.
Наконец, европеец старается склонить черного к добру мирными средствами: он протягивает ему руку, дарит плуг, топор, гвоздь — все, что полезно
тому; черный, истратив жизненные припасы и военные снаряды, пожимает протянутую руку, приносит за плуг и топор слоновых клыков, звериных шкур и ждет случая угнать скот, перерезать врагов своих, а после этой трагической развязки удаляется в глубину страны —
до новой комедии,
то есть
до заключения мира.
Решением этого вопроса решится и предыдущий,
то есть о
том, будут ли вознаграждены усилия европейца, удастся ли, с помощью уже недиких братьев, извлечь из скупой почвы, посредством искусства, все, что может только она дать человеку за труд? усовершенствует ли он всеми средствами, какими обладает цивилизация, продукты и промыслы? возведет ли последние в степень систематического занятия туземцев? откроет ли или привьет новые отрасли,
до сих пор чуждые стране?
Путешественник почти совсем не видит деревень и хижин диких да и немного встретит их самих: все занято пришельцами,
то есть европейцами и малайцами, но не
теми малайцами, которые заселяют Индийский архипелаг: африканские малайцы распространились будто бы, по словам новейших изыскателей, из Аравии или из Египта
до мыса Доброй Надежды.
Они
до сих пор еще пашут
тем же тяжелым, огромным плугом, каким пахали за двести лет, впрягая в него
до двенадцати быков;
до сих пор у них
та же неуклюжая борона.
Это род тайного совета губернатора, который, впрочем, сам не только не подчинен ни
тому, ни другому советам, но он может даже пустить предложенный им закон в ход, хотя бы Законодательный совет и не одобрил его, и применять
до утверждения английского колониального министра.
Англичане, по примеру других своих колоний, освободили черных от рабства, несмотря на
то что это повело за собой вражду голландских фермеров и что земледелие много пострадало тогда, и страдает еще
до сих пор, от уменьшения рук.
До 30 000 черных невольников обработывали землю, но сделать их добровольными земледельцами не удалось: они работают только для удовлетворения крайних своих потребностей и затем уже ничего не делают.
С одной стороны, эти войны оживляют колонию: присутствие войск и сопряженное с
тем увеличение потребления разных предметов
до некоторой степени усиливает торговое движение.
Кафры, или амакоза, со времени беспокойств 1819 года, вели себя довольно смирно. Хотя и тут не обходилось без набегов и грабежей, которые вели за собой небольшие военные экспедиции в Кафрарию; но эти грабежи и военные стычки с грабителями имели такой частный характер, что вообще можно назвать весь период, от 1819
до 1830 года, если не мирным,
то спокойным.
Хотя этот участок в 1819 году был уступлен при Гаике колонии, но Макомо жил там беспрепятственно
до 1829 года, а в этом году положено было его вытеснить, частью по причине грабежей, производимых его племенем, частью за
то, что он, воюя с своими дикими соседями, переступал границы колонии.
До 1846 г. колония была покойна,
то есть войны не было; но это опять не значило, чтоб не было грабежей. По мере
того как кафры забывали о войне, они делались все смелее; опять поднялись жалобы с границ. Губернатор созвал главных мирных вождей на совещание о средствах к прекращению зла. Вожди, обнаружив неудовольствие на эти грабежи, объявили, однако же, что они не в состоянии отвратить беспорядков. Тогда в марте 1846 г. открылась опять война.
Провиант и прочее доставлялось
до сих пор на место военных действий сухим путем, и плата за один только провоз составляла около 170 000 фунт. ст. в год, между
тем как все припасы могли быть доставляемы морем
до самого устья Буйволовой реки, что наконец и приведено в исполнение, и Берклей у этого устья расположил свою главную квартиру.
Напрасно, однако ж, я глазами искал этих лесов: они растут по морским берегам, а внутри, начиная от самого мыса и
до границ колонии,
то есть верст на тысячу, почва покрыта мелкими кустами на песчаной почве да искусственно возделанными садами около ферм, а за границами, кроме редких оазисов, и этого нет.
Он с ранних лет живет в ней и четыре раза
то один,
то с товарищами ходил за крайние пределы ее, за Оранжевую реку,
до 20˚ (южной) широты, частью для геологических исследований, частью из страсти к путешествиям и приключениям.
И с
тех пор комната чтится, как святыня: она наглухо заперта, и постель оставлена в своем тогдашнем виде; никто не дотрогивался
до нее, а я вдруг лягу!
Он напоминал мне старые наши провинциальные нравы: одного из
тех гостей, которые заберутся с утра, сидят
до позднего вечера и от которого не знают, как освободиться.
Но как на мое покойное и сухое место давно уж было три или четыре кандидата,
то я и хотел досидеть тут
до ночи; но не удалось.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый,
то мораль была мне не к лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с ног
до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг
до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Мы прошли каменные ряды и дошли наконец
до деревянных, которые в
то же время и домы китайцев.
Это, кажется, походило на
то, как у нас щекотят пятки или перебирают суставы в банях охотникам
до таких удовольствий.
Но этого не бывает; надо искусственно дойти
до потери сознания о ней, забывать ее,
то есть беспрестанно помнить, что надо забывать.
До дачи было мили три,
то есть около четырех верст.
На высотах горы, в разных местах вы видите
то одиноко стоящий каменный дом,
то расчищенное для постройки место: труд и искусство дотронулись уже
до скал.
В домах не видать признака жизни, а между
тем в них и из них вбегают и выбегают кули, тащат товары, письма, входят и выходят англичане, под огромными зонтиками, в соломенных или полотняных шляпах, и все
до одного, и мы тоже, в белых куртках, без жилета, с едва заметным признаком галстуха.
Мы вышли из Гонконга 26 июня и
до 5-го июля сделали всего миль триста,
то есть
то, что могли бы сделать в сутки с небольшим, — так задержал нас противный восточный ветер.
Надоело нам лавировать, делая от восьми
до двадцати верст в сутки, и мы спустились несколько к югу, в надежде встретить там другой ветер и, между прочим, зайти на маленькие острова Баши, лежащие к югу от Формозы, посмотреть, что это такое, запастись зеленью, фруктами и
тому подобным.
Но вот мы вышли в Великий океан. Мы были в 21˚ северной широты: жарко
до духоты. Работать днем не было возможности. Утомишься от жара и заснешь после обеда, чтоб выиграть поболее времени ночью. Так сделал я 8-го числа, и спал долго, часа три, как будто предчувствуя беспокойную ночь. Капитан подшучивал надо мной, глядя, как я проснусь, посмотрю сонными глазами вокруг и перелягу на другой диван, ища прохлады. «Вы
то на правый,
то на левый галс ложитесь!» — говорил он.
Орудия закрепили тройными талями и, сверх
того, еще занесли кабельтовым, и на этот счет были довольно покойны. Качка была ужасная. Вещи, которые крепко привязаны были к стенам и к полу, отрывались и неслись в противоположную сторону, оттуда назад. Так задумали оторваться три массивные кресла в капитанской каюте. Они рванулись, понеслись, домчались
до средины; тут крен был так крут, что они скакнули уже по воздуху, сбили столик перед диваном и, изломав его, изломавшись сами, с треском упали все на диван.
Матросы, как мухи, тесной кучкой сидят на вантах, тянут, крутят веревки, колотят деревянными молотками. Все это делается не так, как бы делалось стоя на якоре. Невозможно: после бури идет сильная зыбь, качка, хотя и не прежняя, все продолжается.
До берега еще добрых 500 миль,
то есть 875 верст.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин,
то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки
до палатки было так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в
то же мгновение вскочил: уж не
то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
От островов Бонинсима
до Японии — не путешествие, а прогулка, особенно в августе: это лучшее время года в
тех местах. Небо и море спорят друг с другом, кто лучше, кто тише, кто синее, — словом, кто более понравится путешественнику. Мы в пять дней прошли 850 миль. Наше судно, как старшее, давало сигналы другим трем и одно из них вело на буксире. Таща его на двух канатах, мы могли видеться с бывшими там товарищами; иногда перемолвим и слово, написанное на большой доске складными буквами.
А так как у японцев строже, нежели где-нибудь, соблюдается нетерпимость смешения одних слоев общества с другими,
то и немудрено, что поработившее племя
до сих пор остается не слитым с порабощенным.