Неточные совпадения
Если путешествуешь не для специальной
цели, нужно, чтобы впечатления нежданно и незванно сами собирались
в душу; а к кому они так не ходят, тот лучше не путешествуй.
Мы
целое утро осматривали ниневийские древности, этрусские, египетские и другие залы, потом змей, рыб, насекомых — почти все то, что есть и
в Петербурге,
в Вене,
в Мадрите.
Это вглядыванье, вдумыванье
в чужую жизнь,
в жизнь ли
целого народа или одного человека, отдельно, дает наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни
в книгах, ни
в каких школах не отыщешь.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за то, что он поглотил меня на
целое утро
в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий, смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница,
в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не одним фактом?
Перед четырехаршинными зеркальными стеклами можно стоять по
целым часам и вглядываться
в эти кучи тканей, драгоценных камней, фарфора, серебра.
В человеке подавляется его уклонение от прямой
цели; от этого, может быть, так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные.
Филантропия возведена
в степень общественной обязанности, а от бедности гибнут не только отдельные лица, семейства, но
целые страны под английским управлением.
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к столу, кладет ноги
в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же,
в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он будет глух и нем
целый день.
Сильно бы вымыли ему голову, но Егорка принес к обеду
целую корзину карасей, сотни две раков да еще барчонку сделал дудочку из камыша, а барышне достал два водяных цветка, за которыми, чуть не с опасностью жизни, лазил по горло
в воду на средину пруда.
Барин помнит даже, что
в третьем году Василий Васильевич продал хлеб по три рубля,
в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То
в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или
целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь
в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
А как удивится гость, приехавший на
целый день к нашему барину, когда, просидев утро
в гостиной и не увидев никого, кроме хозяина и хозяйки, вдруг видит за обедом
целую ватагу каких-то старичков и старушек, которые нахлынут из задних комнат и занимают «привычные места»!
Опираясь на него, я вышел «на улицу»
в тот самый момент, когда палуба вдруг как будто вырвалась из-под ног и скрылась, а перед глазами очутилась
целая изумрудная гора, усыпанная голубыми волнами, с белыми, будто жемчужными, верхушками, блеснула и тотчас же скрылась за борт. Меня стало прижимать к пушке, оттуда потянуло к люку. Я обеими руками уцепился за леер.
В одном месте кроется
целый лес
в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь следить за этой игрой света, как
в диораме.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они.
В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими
целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли,
в том числе и наш.
К нам приехал чиновник, негр,
в форменном фраке, с галунами. Он, по обыкновению, осведомился о здоровье людей, потом об имени судна, о числе людей, о
цели путешествия и все это тщательно, но с большим трудом, с гримасами, записал
в тетрадь. Я стоял подле него и смотрел, как он выводил каракули. Нелегко далась ему грамота.
Плавание
в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже идти было нельзя: диагональ отводила нас
в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь
в поту, одетый
в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно
целыми стаями начали реять над поверхностью воды летучие рыбы.
В этом спокойствии, уединении от
целого мира,
в тепле и сиянии фрегат принимает вид какой-то отдаленной степной русской деревни.
Мы нашли
целый музеум между каменьями,
в которые яростно бьет прибой: раковин, моллюсков, морских ежей и раков.
В сенях, на круглом столе, я увидел
целый строй медных подсвечников и — о ужас, сальных свеч!
В городе и за городом беспрестанно встречаешь всадников, иногда
целые кавалькады.
Приехав на место, рыщут по этому жару
целый день, потом являются на сборное место к обеду, и каждый выпивает по нескольку бутылок портера или элю и после этого приедут домой как ни
в чем не бывало; выкупаются только и опять готовы есть.
По-английски большинство нашей публики почти не читает, между тем
в Англии, а еще более здесь,
в Капе, описание Капа и его колонии образует почти
целую особую литературу.
Но португальский король Иоанн II, радуясь открытию нового, ближайшего пути
в Индию, дал мысу Бурь нынешнее его название. После того посещали мыс,
в 1497 году, Васко де Гама, а еще позже бразильский вице-король Франциско де Альмейда, последний — с
целью войти
в торговые сношения с жителями. Но люди его экипажа поссорились с черными, которые умертвили самого вице-короля и около 70 человек португальцев.
Гористая и лесистая местность Рыбной реки и нынешней провинции Альбани способствовала грабежу и манила их селиться
в этих местах. Здесь возникли первые неприязненные стычки с дикими, вовлекшие потом белых и черных
в нескончаемую доселе вражду. Всякий, кто читал прежние известия о голландской колонии, конечно помнит, что они были наполнены бесчисленными эпизодами о схватках поселенцев с двумя неприятелями: кафрами и дикими зверями, которые нападали с одной
целью: похищать скот.
Между фермерами, чиновниками и другими лицами колонии слышатся фамилии Руже, Лесюер и т. п.; всматриваешься
в них, ожидая встретить что-нибудь напоминающее французов, и видишь чистейшего голландца. Есть еще и доселе
в западной стороне
целое местечко, населенное потомками этих эмигрантов и известное под названием French Hoek или Hook.
То видишь точно
целый город с обрушившимися от какого-нибудь страшного переворота башнями, столбами и основаниями зданий, то толпы слонов, носорогов и других животных, которые дрались
в общей свалке и вдруг окаменели.
Будет велик, когда
в черту его войдут
целые поля!
Будь эти воды
в Европе, около них возникло бы
целое местечко; а сюда из других частей света ездят лечиться одним только воздухом; между тем
в окружности Устера есть около восьми мест с минеральными источниками.
У него загорелась
целая тысяча спичек, и он до того оторопел, что, забывшись, по-русски требовал воды, тогда как во всех комнатах,
в том числе и у него, всегда стояло по
целому кувшину.
Целые каскады начали хлестать
в каюту, на стол, на скамьи, на пол, на нас, не исключая и моего места, и меня самого.
Мы шли по деревне, видели
в первый раз китайцев, сначала ребятишек с полуобритой головой, потом старух с
целым стогом волос на голове, поддерживаемых большою бронзовою булавкой.
Сколько прелести таится
в этом неимоверно ярком блеске звезд и
в этом море, которое тихонько ползет
целой массой то вперед, то назад, движимое течением, — даже
в темных глыбах скал и
в бахроме венчающих их вершины лесов!
Однажды они явились, также
в числе трех-четырех человек, на палубу голландского судна с фруктами, напитанными ядом, и, отравив экипаж, потом нагрянули
целой ватагой и овладели судном.
Я заглянул за борт: там
целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался
в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Карету
в один конец, поближе, нанимают за полдоллара, подальше — за доллар, и на
целый день — тоже доллар.
Я видел, их везли
целый воз на двух буйволах: каждая свинья помещалась
в особой круглой плетенке, сделанной по росту свиньи.
Вот ананасы так всем нам надоели: охотники ели по
целому в день.
Сингапур — один из всемирных рынков, куда пока еще стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку. Здесь необходимые ткани и хлеб, отрава и целебные травы. Немцы, французы, англичане, американцы, армяне, персияне, индусы, китайцы — все приехало продать и купить: других потребностей и
целей здесь нет. Роскошь посылает сюда за тонкими ядами и пряностями, а комфорт шлет платье, белье, кожи, вино, заводит дороги, домы, прорубается
в глушь…
При входе сидел претолстый китаец, одетый, как все они,
в коленкоровую кофту,
в синие шаровары,
в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно ходить, а побежать нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и был хозяин. Лавка похожа на магазины
целого мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Все равно: я хочу только сказать вам несколько слов о Гонконге, и то единственно по обещанию говорить о каждом месте,
в котором побываем, а собственно о Гонконге сказать нечего, или если уже говорить как следует, то надо написать
целый торговый или политический трактат, а это не мое дело: помните уговор — что писать!
— Бог знает, где лучше! — отвечал он. — Последний раз во время урагана потонуло до восьмидесяти судов
в море, а на берегу опрокинуло
целый дом и задавило пять человек;
в гонконгской гавани погибло без счета лодок и с ними до ста человек.
Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один
в другого, и мечутся кверху, а там вдруг
целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и судно летит туда же за ними,
в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
Суда здесь, курьеры здесь, а с ними и письма. Сколько расспросов, новостей! У всех письма
в руках, у меня
целая дюжина.
—
В Тамбове, ваше высокоблагородие, всегда, бывало,
целый день на солнце сидишь и голову подставишь — ничего; ляжешь на траве, спину и брюхо греешь — хорошо. А здесь бог знает что: солнце-то словно пластырь! — отвечал он с досадой.
Переводчиков здесь
целое сословие:
в короткое время у нас перебывало около тридцати, а всех их около шестидесяти человек; немного недостает до счета семидесяти толковников.
За пазухой, по обыкновению, был
целый магазин всякой всячины: там лежала трубка, бумажник, платок для отирания пота и куча листков тонкой, проклеенной, очень крепкой бумаги, на которой они пишут, отрывая по листку,
в которую сморкаются и, наконец, завертывают
в нее, что нужно.
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что нет
в этой массе людей постоянной идеи и
цели, какая должна быть
в мыслящей толпе, что они едят, спят и больше ничего не делают, что привыкли к этой жизни и любят ее.
Вы там
в Европе хлопочете
в эту минуту о том, быть или не быть, а мы
целые дни бились над вопросами: сидеть или не сидеть, стоять или не стоять, потом как и на чем сидеть и т. п.
Вот
целые ряды
в большой комнате; вот две массивные фигуры седых стариков посажены
в маленьком проходе, как фарфоровые куклы; далее тянутся опять длинные шеренги.
Они думают, что мы и не знаем об этом; что вообще
в Европе, как у них, можно утаить, что, например,
целая эскадра идет куда-нибудь или что одно государство может не знать, что другое воюет с третьим.