Неточные совпадения
И люди тоже, даже незнакомые,
в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на
лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
В одном я — скромный чиновник,
в форменном фраке, робеющий перед начальническим взглядом, боящийся простуды, заключенный
в четырех стенах с несколькими десятками похожих друг на друга
лиц, вицмундиров.
Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит с палубы вдаль,
в неизвестное будущее: английский лоцман,
в синей куртке,
в кожаных панталонах, с красным
лицом, да русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия.
В Австралии есть кареты и коляски; китайцы начали носить ирландское полотно;
в Ост-Индии говорят все по-английски; американские дикари из леса порываются
в Париж и
в Лондон, просятся
в университет;
в Африке черные начинают стыдиться своего цвета
лица и понемногу привыкают носить белые перчатки.
Мудрено ли, что при таких понятиях я уехал от вас с сухими глазами, чему немало способствовало еще и то, что, уезжая надолго и далеко, покидаешь кучу надоевших до крайности
лиц, занятий, стен и едешь, как я ехал,
в новые, чудесные миры,
в существование которых плохо верится, хотя штурман по пальцам рассчитывает, когда должны прийти
в Индию, когда
в Китай, и уверяет, что он был везде по три раза.
Филантропия возведена
в степень общественной обязанности, а от бедности гибнут не только отдельные
лица, семейства, но целые страны под английским управлением.
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть с черными как смоль волосами и глазами, и
в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое
лицо, и, наконец, те нежные
лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией
в позе и движениях, с горделивою стыдливостью
в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
Мужчины подходят почти под те же разряды, по цвету волос и
лица, как женщины. Они отличаются тем же ростом, наружным спокойствием, гордостью, важностью
в осанке, твердостью
в поступи.
Какое счастье, что они не понимали друг друга! Но по одному
лицу, по голосу Фаддеева можно было догадываться, что он третирует купца en canaille, как какого-нибудь продавца баранок
в Чухломе. «Врешь, не то показываешь, — говорил он, швыряя штуку материи. — Скажи ему, ваше высокоблагородие, чтобы дал той самой, которой отрезал Терентьеву да Кузьмину». Купец подавал другой кусок. «Не то, сволочь, говорят тебе!» И все
в этом роде.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые
лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши
лица искажаются
в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Матросы иначе
в третьем
лице друг друга не называют, как они или матросиком, тогда как, обращаясь один к другому прямо, изменяют тон.
Не спишь, потому что не хочется спать, а забываешься от утомления
в полудремоте, и
в этом состоянии опять носятся над головой уродливые грезы, опять галлюцинации; знакомые
лица являются, как мифологические боги и богини.
И вдруг эти франты и женщины завоют, заскрипят;
лица у них вытянулись, разложились — хлоп, полетели куда-то
в бездну…
Он напоминает собою тех созданных Купером
лиц, которые родились и воспитались на море или
в глухих лесах Америки и на которых природа, окружавшая их, положила неизгладимую печать.
Пока мы шли к консулу, нас окружила толпа португальцев, очень пестрая и живописная костюмами, с смуглыми
лицами, черными глазами,
в шапочках, колпаках или просто с непокрытой головой, красавцев и уродов, но больше красавцев.
Внезапно развернувшаяся перед нами картина острова, жаркое солнце, яркий вид города, хотя чужие, но ласковые
лица — все это было нежданным, веселым, праздничным мгновением и влило живительную каплю
в однообразный, долгий путь.
Переход от качки и холода к покою и теплу был так ощутителен, что я с радости не читал и не писал, позволял себе только мечтать — о чем? о Петербурге, о Москве, о вас? Нет, сознаюсь, мечты опережали корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова — все это вертелось у меня
в голове, как у пьяного неясные
лица его собеседников.
Если б не эти черные, лоснящиеся
лица, не курчавые, точно напудренные березовым углем волосы, я бы подумал, что я вдруг зашел
в какую-нибудь провинциальную лакейскую.
От одной прогулки все измучились, изнурились; никто не был похож на себя:
в поту,
в пыли, с раскрасневшимися и загорелыми
лицами; но все как нельзя более довольные: всякий видел что-нибудь замечательное.
Рассчитывали на дующие около того времени вестовые ветры, но и это ожидание не оправдалось.
В воздухе мертвая тишина, нарушаемая только хлопаньем грота. Ночью с 21 на 22 февраля я от жара ушел спать
в кают-компанию и лег на диване под открытым люком. Меня разбудил неистовый топот, вроде трепака, свист и крики. На
лицо упало несколько брызг. «Шквал! — говорят, — ну, теперь задует!» Ничего не бывало, шквал прошел, и фрегат опять задремал
в штиле.
Вот, например, на одной картинке представлена драка солдат с контрабандистами: герои режут и колют друг друга, а
лица у них сохраняют такое спокойствие, какого
в подобных случаях не может быть даже у англичан, которые тут изображены, что и составляет истинный комизм такого изображения.
Взгляд далеко обнимает пространство и ничего не встречает, кроме белоснежного песку, разноцветной и разнообразной травы да однообразных кустов, потом неизбежных гор, которые группами, беспорядочно стоят, как люди, на огромной площади, то
в кружок, то рядом, то
лицом или спинами друг к другу.
Кроме черных и малайцев встречается много коричневых
лиц весьма подозрительного свойства, напоминающих не то голландцев, не то французов или англичан: это помесь этих народов с африканками. Собственно же коренных и известнейших племен: кафрского, готтентотского и бушменского, особенно последнего,
в Капштате не видать, кроме готтентотов — слуг и кучеров. Они упрямо удаляются
в свои дикие убежища, чуждаясь цивилизации и оседлой жизни.
Вы только намереваетесь сказать ему слово, он открывает глаза, как будто ожидая услышать что-нибудь чрезвычайно важное; и когда начнете говорить, он поворачивает голову немного
в сторону, а одно ухо к вам;
лицо все, особенно лоб, собирается у него
в складки, губы кривятся на сторону, глаза устремляются к потолку.
Нехороша — Бог с ней: лет тридцати, figure chiffonne [
лицо в мелких морщинках — фр.].
Мы пристальнее всмотрелись
в него:
лицо бледное, волосы русые, профиль… профиль точно еврейский — сомнения нет.
Между фермерами, чиновниками и другими
лицами колонии слышатся фамилии Руже, Лесюер и т. п.; всматриваешься
в них, ожидая встретить что-нибудь напоминающее французов, и видишь чистейшего голландца. Есть еще и доселе
в западной стороне целое местечко, населенное потомками этих эмигрантов и известное под названием French Hoek или Hook.
Казенные земли приобретаются частными
лицами с платою по два шиллинга за акр, считая
в моргене два акра.
Первый встретил нас у дверей баран, который метил во всякого из нас рогами, когда мы проходили мимо его, за ним
в дверях показался хозяин, голландец, невысокого роста, с беспечным
лицом.
Гляжу и не могу разглядеть, кто еще сидит с ними: обезьяна не обезьяна, но такое же маленькое существо, с таким же маленьким, смуглым
лицом, как у обезьяны, одетое
в большое пальто и широкую шляпу.
Ему также все равно, где ни быть: придут ли
в прекрасный порт или станут на якорь у бесплодной скалы; гуляет ли он на берегу или смотрит на корабле за работами — он или делает дело, тогда молчит и делает комическое
лицо, или поет и хохочет.
Они ласково смотрели на нас и походили,
в своих, старинного покроя, платьях, с бледными
лицами и грустными взглядами, на полинявшие портреты добрых предков.
Не успели мы расположиться
в гостиной, как вдруг явились, вместо одной, две и даже две с половиною девицы: прежняя, потом сестра ее, такая же зрелая дева, и еще сестра, лет двенадцати. Ситцевое платье исчезло, вместо него появились кисейные спенсеры, с прозрачными рукавами, легкие из муслинь-де-лень юбки. Сверх того, у старшей была синева около глаз, а у второй на носу и на лбу по прыщику; у обеих вид невинности на
лице.
Бен высокого роста, сложен плотно и сильно; ходит много, шагает крупно и твердо, как слон,
в гору ли, под гору ли — все равно. Ест много, как рабочий, пьет еще больше; с
лица красноват и лыс. Он от ученых разговоров легко переходит к шутке, поет так, что мы хором не могли перекричать его.
Кафры, не уступая им
в пропорциональности членов, превышают их ростом. Это самое рослое племя — атлеты. Но
лицом они не так красивы, как первые; у них лоб и виски плоские, скулы выдаются;
лицо овальное, взгляд выразительный и смелый; они бледнее негров; цвет более темно-шоколадный, нежели черный.
Тип француза не исчез
в нем: черты, оклад
лица ясно говорили о его происхождении, но
в походке,
в движениях уж поселилась не то что флегма, а какая-то принужденность.
К обеду, то есть часов
в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед широким крыльцом «Welch’s hotel»
в Капштате и застали
в сенях толпу наших. Каролина была
в своей рамке,
в своем черном платье, которое было ей так к
лицу, с сеточкой на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
Но
в одно прекрасное утро приходите и, вместо шумного общества или вместо знакомых, обедаете
в кругу новых
лиц; вместо веселого разговора царствует печальное, принужденное молчание.
Я вспомнил, что некоторые из моих товарищей, видевшие уже Сейоло, говорили, что жена у него нехороша собой, с злым
лицом и т. п., и удивлялся, как взгляды могут быть так различны
в определении даже наружности женщины! «Видели Сейоло?» — с улыбкой спросил нас Вандик.
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него было прежде другое, больше ему к
лицу. И
в самом деле, редкое судно не испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Я хотел было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал первый, то мораль была мне не к
лицу. Однако ж пора было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли
в тени леса, все
в белом с ног до головы и легком платье, но было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо
в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Купец, седой китаец,
в синем халате, с косой,
в очках и туфлях, да два приказчика, молодые, с длинными-предлинными, как черные змеи, косами, с длинными же, смугло-бледными, истощенными
лицами и с ногтистыми, как у птиц когти, пальцами.
Утро. Солнце блещет, и все блещет с ним. Какие картины вокруг! Какая жизнь, суматоха, шум! Что за
лица! Какие языки! Кругом нас острова, все
в зелени; прямо, за лесом мачт, на возвышенностях, видны городские здания.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался
в эти новые для меня
лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Первые стройны, развязны, свободны
в движениях; у них
в походке,
в мимике есть какая-то торжественная важность, лень и грация. Говорят они горлом, почти не шевеля губами. Грация эта неизысканная, неумышленная: будь тут хоть капля сознания, нельзя было бы не расхохотаться, глядя, как они медленно и осторожно ходят, как гордо держат голову, как размеренно машут руками. Но это к ним идет: торопливость была бы им не к
лицу.
Китайцы светлее индийцев, которые все темно-шоколадного цвета, тогда как те просто смуглы; у них тело почти как у нас, только глаза и волосы совершенно черные. Они тоже ходят полуголые. У многих старческие физиономии, бритые головы, кроме затылка, от которого тянется длинная коса, болтаясь
в ногах. Морщины и отсутствие усов и бороды делают их чрезвычайно похожими на старух. Ничего мужественного, бодрого.
Лица точно вылиты одно
в другое.
Не было возможности дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по
лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя
в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли
в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
Вот выступают,
в белых кисейных халатах, персияне; вот парси с бледным, матовым цветом
лица и лукавыми глазами; далее армянин
в европейском пальто; там карета промчалась с китайцами из лавок
в их квартал; тут англичанин едет верхом.
В самом деле, тонкий, нежный, матовый цвет кожи, голубые глаза, с трепещущей влагой задумчивости, кудри мягкие, как лен, легкие, грациозно вьющиеся и осеняющие нежное
лицо; голос тихий.
Но глаз — несмотря на все разнообразие
лиц и пестроту костюмов, на наготу и разноцветность тел, на стройность и грацию индийцев, на суетливых желтоватых китайцев, на коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож на трубку, из которой лет десять курили жуковский табак, на груды товаров, фруктов, на богатую и яркую зелень, несмотря на все это, или, пожалуй, смотря на все, глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит:
в этой толпе нет самой живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин.