Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной
комнаты, которую оставлял только
в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг,
в один день,
в один час, должен был ниспровергнуть этот порядок и ринуться
в беспорядок жизни моряка?
«Вы, верно, не обедали, — сказал Болтин, — а мы уже кончили свой обед: не угодно ли закусить?» Он привел меня
в кают-компанию, просторную
комнату внизу, на кубрике, без окон, но с люком наверху, чрез который падает обильный свет.
Между тем этот нравственный народ по воскресеньям ест черствый хлеб, не позволяет вам
в вашей
комнате заиграть на фортепиано или засвистать на улице.
И многое, что сочтешь там, на берегу, сидя на диване,
в теплой
комнате, отступлением от разума, — здесь истина.
Вижу где-то далеко отсюда,
в просторной
комнате, на трех перинах, глубоко спящего человека: он и обеими руками, и одеялом закрыл себе голову, но мухи нашли свободные места, кучками уселись на щеке и на шее.
А как удивится гость, приехавший на целый день к нашему барину, когда, просидев утро
в гостиной и не увидев никого, кроме хозяина и хозяйки, вдруг видит за обедом целую ватагу каких-то старичков и старушек, которые нахлынут из задних
комнат и занимают «привычные места»!
Воротясь с прогулки, мы зашли
в здешнюю гостиницу «Fountain hotel»: дом голландской постройки с навесом,
в виде балкона, с чисто убранными
комнатами,
в которых полы были лакированы.
Вот что: из темной
комнаты буфета
в светлые сени выходило большое окно;
в нем, как
в рамке, вставлена была прекрасная картинка: хорошенькая девушка, родственница m-rs Welch, Кэролейн, то есть Каролина, та самая, которую мы встретили на лестнице.
Но, видно, было еще рано:
комнаты пусты, только
в бильярдной собралось человек пятнадцать.
Мы занялись рассматриванием
комнаты:
в ней неизбежные — резной шкап с посудой, другой с чучелами птиц; вместо ковра шкуры пантер, потом старинные массивные столы, массивные стулья.
Так и
в этой, и подобных ей
комнатах все приветливо и приютно.
Только что мы осмотрели все углы, чучел птиц и зверей, картинки, как хозяин пригласил нас
в другую
комнату, где уже стояли ветчина с яичницей и кофе.
Но я услышал голоса и через коридор прошел
в боковую
комнату.
После ужина нас повели
в другие
комнаты, без лакированных полов, без обоев, но зато с громадными, как катафалки, постелями.
Зеленый, спавший
в одной
комнате со мной, не успел улечься и уснул быстро, как будто утонул.
Собираемся, ищем барона — нет; заглянули
в одну
комнату направо, род гостиной: там две какие-то путешественницы, а
в столовой барон уже завтракает.
Мы вошли
в пустые, прохладные
комнаты, убранные просто, почти бедно.
На ночь нас развели по разным
комнатам. Но как особых
комнат было только три, и
в каждой по одной постели, то пришлось по одной постели на двоих. Но постели таковы, что на них могли бы лечь и четверо. На другой день, часу
в восьмом, Ферстфельд явился за нами
в кабриолете, на паре прекрасных лошадей.
Наши еще разговаривали с Беном, когда мы пришли. Зеленый, по обыкновению, залег спать с восьми часов и проснулся только поесть винограду за ужином. Мы поужинали и легли. Здесь было немного
комнат, и те маленькие.
В каждой было по две постели, каждая для двоих.
Окон
в их
комнатах не было, да и жарко было бы от солнца.
Мне пришел на память древний замок и мрачная
комната,
в которой гостил и ночевал какой-нибудь Плантагенет или Стюарт.
И с тех пор
комната чтится, как святыня: она наглухо заперта, и постель оставлена
в своем тогдашнем виде; никто не дотрогивался до нее, а я вдруг лягу!
Мы постучались: негритянка отворила нам двери, и мы вошли почти ощупью
в темные
комнаты.
Мы вошли к доктору,
в его маленький домик, имевший всего
комнаты три-четыре, но очень уютный и чисто убранный. Хозяин предложил нам капского вина и сигар. У него была небольшая коллекция предметов натуральной истории.
Но дом был весь занят: из Капштата ехали какие-то новобрачные домой, на ферму, и ночевали
в той самой
комнате, где мы спали с Зеленым.
Хозяйка для спанья заняла
комнаты в доме напротив, и мы шумно отправились на новый ночлег,
в огромную, с несколькими постелями,
комнату, не зная, чей дом, что за люди живут
в нем.
Жизнь наша опять потекла прежним порядком. Ранним утром всякий занимался чем-нибудь
в своей
комнате: кто приводил
в порядок коллекцию собранных растений, животных и минералов, кто записывал виденное и слышанное, другие читали описание Капской колонии. После тиффинга все расходились по городу и окрестностям, потом обедали, потом смотрели на «картинку» и шли спать.
«Да, — с упреком отвечал я ей, — и
в моей
комнате тоже».
Я выскочил из-за стола, гляжу, он бежит по коридору прямо
в мою
комнату;
в руках у него гром и молния, а около него распространяется облако смрадного дыма.
У него загорелась целая тысяча спичек, и он до того оторопел, что, забывшись, по-русски требовал воды, тогда как во всех
комнатах,
в том числе и у него, всегда стояло по целому кувшину.
Они не знали, куда деться от жара, и велели мальчишке-китайцу махать привешенным к потолку, во всю длину столовой, исполинским веером. Это просто широкий кусок полотна с кисейной бахромой; от него к дверям протянуты снурки, за которые слуга дергает и освежает
комнату. Но, глядя на эту затею, не можешь отделаться от мысли, что это — искусственная, временная прохлада, что вот только перестанет слуга дергать за веревку, сейчас на вас опять как будто наденут
в бане шубу.
Некоторым нужно было что-то купить, и мы велели везти себя
в европейский магазин; но собственно европейских магазинов нет: европейцы ведут оптовую торговлю, привозят и увозят грузы, а розничная торговля вся
в руках китайцев. Лавка была большая,
в две
комнаты: и чего-чего
в ней не было! Полотна, шелковые материи, сигары, духи, мыло, помада, наконец, китайские резные вещи, чай и т. п.
Из просторных сеней с резными дверями мы поднялись по деревянной, устланной циновками лестнице вверх,
в полумрачные от жалюзи
комнаты, сообщающиеся круглыми дверьми. Везде стены и мебель тонкой резной работы, золоченые ширмы, длинные крытые галереи со всеми затеями утонченной роскоши; бронза, фарфор; по стенам фигуры, арабески.
Все
комнаты оживлены чьим-то таинственным присутствием: много цветов, китайская библиотека, вазы, ларчики. Мы приездом своим как будто спугнули кого-то. Но
в доме не слыхать ни шороха, ни шелеста. А вон два-три туалета: нет сомнения, у Вампоа есть жена, может быть, две-три. Где ж они?
Мы стали сбираться домой, обошли еще раз все
комнаты, вышли на идущие кругом дома галереи: что за виды! какой пламенный закат! какой пожар на горизонте!
в какие краски оделись эти деревья и цветы! как жарко дышат они!
В закрытой от жара
комнате нам подали на завтрак, он же и обед, вкусной, нежной рыбы и жесткой ветчины, до которой, однако, мы не дотрогивались.
Мы вошли
в одну из
комнат,
в которой мебель, посуда — все подтвердило то, что говорят о роскоши образа жизни офицеров.
«После разговора о делах, — продолжал Кичибе, — губернатор пойдет к себе отдохнуть, и вы тоже пойдете отдохнуть
в другую
комнату, — прибавил он, вертясь на стуле и судорожно смеясь, — да и… позавтракаете».
У нас стали думать, чем бы оказать им внимание, чтоб смягчить отказы, и придумали сшить легкие полотняные или коленкоровые башмаки, чтоб надеть их, сверх сапог, входя
в японские
комнаты.
В сенях, или первой
комнате, устланной белыми циновками, мы увидели и наших переводчиков.
Вот целые ряды
в большой
комнате; вот две массивные фигуры седых стариков посажены
в маленьком проходе, как фарфоровые куклы; далее тянутся опять длинные шеренги.
Сидевшие
в этой
комнате фигуры продолжали сидеть так же смирно и без нас, как при нас; они и не взглянули на меня.
В отдыхальне, как мы прозвали
комнату,
в которую нас повели и через которую мы проходили, уже не было никого: сидящие фигуры убрались вон. Там стояли привезенные с нами кресло и четыре стула. Мы тотчас же и расположились на них. А кому недостало, те присутствовали тут же, стоя. Нечего и говорить, что я пришел
в отдыхальню без башмаков: они остались
в приемной зале, куда я должен был сходить за ними. Наконец я положил их
в шляпу, и дело там и осталось.
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я
в первый раз вступил на море и зажил новою жизнью, как из покойной
комнаты и постели перешел
в койку и на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
Чрез полчаса мы сидели
в чистой
комнате отели, у камина, за столом, уставленным, по английскому обычаю, множеством блюд.
Впрочем, всем другим нациям простительно не уметь наслаждаться хорошим чаем: надо знать, что значит чашка чаю, когда войдешь
в трескучий, тридцатиградусный мороз
в теплую
комнату и сядешь около самовара, чтоб оценить достоинство чая. С каким наслаждением пили мы чай, который привез нам
в Нагасаки капитан Фуругельм! Ящик стоит 16 испанских талеров;
в нем около 70 русских фунтов; и какой чай! У нас он продается не менее 5 руб. сер. за фунт.
Вечером мы собрались
в клубе, то есть
в одной из самых больших
комнат, где жило больше постояльцев, где светлее горела лампа, не дымил камин и куда приносили больше каменного угля, нежели
в другие номера.
Только П. А. Тихменев, оставаясь один
в Шанхае, перебрался
в лучшую
комнату и, общий баловень на фрегате, приобрел и тут как-то внимание целого дома.
У него лучше и раньше прибиралась
комната,
в корзинке было больше угля, нежели у других.
Переводчики ползали по полу: напрасно я приглашал их
в другую
комнату, они и руками и ногами уклонились от обеда, как от дела, совершенно невозможного
в присутствии grooten herren, важных особ.