Неточные совпадения
Заговорив о парусах, кстати скажу вам, какое впечатление сделала на меня парусная система. Многие наслаждаются этою системой,
видя в ней доказательство будто бы могущества
человека над бурною стихией. Я
вижу совсем противное, то есть доказательство его бессилия одолеть воду.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях,
видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь
человека.
Вижу где-то далеко отсюда, в просторной комнате, на трех перинах, глубоко спящего
человека: он и обеими руками, и одеялом закрыл себе голову, но мухи нашли свободные места, кучками уселись на щеке и на шее.
Я тут же прилег и раз десять вскакивал ночью, пробуждаясь от скрипа, от какого-нибудь внезапного крика, от топота
людей, от свистков; впросонках
видел, как дед приходил и уходил с веселым видом.
А все на русского
человека говорят, что просит на водку: он точно просит; но если поднесут, так он и не попросит; а жителю юга, как
вижу теперь, и не поднесут, а он выпьет и все-таки попросит на водку.
Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его
увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и
человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью.
Он ожидал, кажется,
увидеть богатырей, а может быть,
людей немного зверской наружности и удивился, когда узнал, что Гошкевич занимается тоже геологией, что у нас много ученых, есть литература.
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы
видели, как и сам Устер лучше всех местечек и городов по нашему пути. В гостиной, куда входишь прямо с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного
человека: прекрасная новая мебель, крашеные полы, круглый стол, на нем два большие бронзовые канделябра и ваза с букетом цветов.
Лодки, с семействами, стоят рядами на одном месте или разъезжают по рейду, занимаясь рыбной ловлей, торгуют, не то так перевозят
людей с судов на берег и обратно. Все они с навесом, вроде кают. Везде
увидишь семейные сцены: обедают, занимаются рукодельем, или мать кормит грудью ребенка.
Я думал, что исполнится наконец и эта моя мечта —
увидеть необитаемый остров; но напрасно: и здесь живут
люди, конечно всего
человек тридцать разного рода Робинзонов, из беглых матросов и отставных пиратов, из которых один до сих пор носит на руке какие-то выжженные порохом знаки прежнего своего достоинства. Они разводят ям, сладкий картофель, таро, ананасы, арбузы. У них есть свиньи, куры, утки. На другом острове они держат коров и быков, потому что на Пиле скот портит деревья.
Но с странным чувством смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно
видеть этот сон, отсутствие движения.
Люди появляются редко; животных не видать; я только раз слышал собачий лай. Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
Вон и другие тоже скучают: Савич не знает, будет ли уголь, позволят ли рубить дрова, пустят ли на берег освежиться
людям? Барон насупился, думая, удастся ли ему… хоть
увидеть женщин. Он уж глазел на все японские лодки, ища между этими голыми телами не такое красное и жесткое, как у гребцов. Косы и кофты мужчин вводили его иногда в печальное заблуждение…
Адмирал не может
видеть праздного
человека; чуть
увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
«Смотри в трубу на луну, — говорил ему Болтин, ходивший по юту, — и как скоро
увидишь там трех-четырех
человек, скажи мне».
Китайцы сами, я
видел, пьют простой, грубый чай, то есть простые китайцы, народ, а в Пекине, как мне сказывал отец Аввакум, порядочные
люди пьют только желтый чай, разумеется без сахару.
Люди стали по реям и проводили нас, по-прежнему, троекратным «ура»; разноцветные флаги опять в одно мгновение развязались и пали на снасти, как внезапно брошенная сверху куча цветов. Музыка заиграла народный гимн. Впечатление было все то же, что и в первый раз. Я ждал с нетерпением салюта: это была новость. Мне хотелось
видеть, что японцы?
В иную минуту казалось, что я ребенок, что няня рассказала мне чудную сказку о неслыханных
людях, а я заснул у ней на руках и
вижу все это во сне.
Я сделал замечание, что нахожу в некоторых блюдах сходство с европейскими и
вижу, что японцы, как
люди порядочные, кухней не пренебрегают.
Грохот орудий, топот
людей, вспышки и удары пистонов, слова команды — все это больно
видеть и не японскому глазу.
— Они бегают оттого, что европейцы редко заходят сюда, и наши не привыкли
видеть их. Притом американцы, бывши здесь, брали иногда с полей горох, бобы: если б один или несколько
человек сделали это, так оно бы ничего, а когда все…
Странно
видеть взрослых
людей, с задумчивыми, иногда с такими деловыми физиономиями, за ребяческой забавой.
Но разговаривать было некогда: на палубу вошло
человек шесть гидальго, но не таких, каких я
видел на балконах и еще на портретах Веласкеца и других; они были столько же гидальго, сколько и джентльмены: все во фраках, пальто и сюртуках, некоторые в белых куртках.
Когда мы садились в катер, вдруг пришли сказать нам, что гости уж едут, что часть общества опередила нас. А мы еще не отвалили! Как засуетились наши молодые
люди! Только что мы выгребли из Пассига, велели поставить паруса и понеслись. Под берегом было довольно тихо, и катер шел покойно, но мы
видели вдали, как кувыркалась в волнах крытая барка с гостями.
Так мы шли версты две, и я отчаялся уже дойти, как вдруг
увидели наших
людей.
Корейцы
увидели образ Спасителя в каюте; и когда, на вопрос их: «Кто это», успели кое-как отвечать им, они встали с мест своих и начали низко и благоговейно кланяться образу. Между тем набралось на фрегат около ста
человек корейцев, так что принуждены были больше не пускать. Долго просидели они и наконец уехали.
Мы
люди низшие, второстепенные,
видим, что вы особые, высшие
люди».
Мы
видели следы рогатого скота, колеи телег: видно, что корейцы домовитые
люди.
Я пробрался как-то сквозь чащу и
увидел двух
человек, сидевших верхом на обоих концах толстого бревна, которое понадобилось для какой-то починки на наших судах.
Видели мы по лесу опять множество бурундучков, опять quasi-соболя, ждали
увидеть медведя, но не видали,
видели только, как якут на станции, ведя лошадей на кормовище в лес, вооружился против «могущего встретиться» медведя ружьем, которое было в таком виде, в каком только первый раз выдумал его
человек.
Я пригласил его пить чай. «У нас чаю и сахару нет, — вполголоса сказал мне мой
человек, — все вышло». — «Как, совсем нет?» — «Всего раза на два». — «Так и довольно, — сказал я, — нас двое». — «А завтра утром что станете кушать?» Но я знал, что он любил всюду находить препятствия. «Давно ли я
видел у тебя много сахару и чаю?» — заметил я. «Кабы вы одни кушали, а то по станциям и якуты, и якутки, чтоб им…» — «Без комплиментов! давай что есть!»
Вы
видите, как по деревьям прыгают мелкие зверки, из-под ног выскакивает испуганная редким появлением
людей дичь.