Неточные совпадения
«Я понял бы ваши слезы, если б это
были слезы зависти, — сказал я, — если б вам
было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает
быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть
первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Но эта
первая буря мало подействовала на меня: не
бывши никогда в море, я думал, что это так должно
быть, что иначе не бывает, то
есть что корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову.
Первая часть упрека совершенно основательна, то
есть в недостатке любопытства; что касается до второй, то англичане нам не пример.
Благодаря настойчивым указаниям живых и печатных гидов я в
первые пять-шесть дней успел осмотреть большую часть официальных зданий, музеев и памятников и, между прочим, национальную картинную галерею, которая величиною
будет с прихожую нашего Эрмитажа.
В человеке подавляется его уклонение от прямой цели; от этого, может
быть, так много встречается людей, которые с
первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные.
От
первой жены у него
есть взрослый сын, которого он обещал показать нам за обедом.
Кажется, ни за что не умрешь в этом целебном, полном неги воздухе, в теплой атмосфере, то
есть не умрешь от болезни, а от старости разве, и то когда заживешь чужой век. Однако здесь оканчивает жизнь дочь бразильской императрицы, сестра царствующего императора. Но она прибегла к целительности здешнего воздуха уже в последней крайности, как прибегают к
первому знаменитому врачу — поздно: с часу на час ожидают ее кончины.
По крайней мере со мной, а с вами, конечно, и подавно, всегда так
было: когда фальшивые и ненормальные явления и ощущения освобождали душу хоть на время от своего ига, когда глаза, привыкшие к стройности улиц и зданий, на минуту, случайно, падали на
первый болотный луг, на крутой обрыв берега, всматривались в чащу соснового леса с песчаной почвой, — как полюбишь каждую кочку, песчаный косогор и поросшую мелким кустарником рытвину!
Море… Здесь я в
первый раз понял, что значит «синее» море, а до сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там
есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы не видали никогда.
Она ужасно рассердилась и взяла
было назад и
первую корзину.
Долго станете вглядываться и кончите тем, что, с наступлением вечера, взгляд ваш
будет искать его
первого, потом, обозрев все появившиеся звезды, вы опять обратитесь к нему и
будете почасту и подолгу покоить на нем ваши глаза.
Гористая и лесистая местность Рыбной реки и нынешней провинции Альбани способствовала грабежу и манила их селиться в этих местах. Здесь возникли
первые неприязненные стычки с дикими, вовлекшие потом белых и черных в нескончаемую доселе вражду. Всякий, кто читал прежние известия о голландской колонии, конечно помнит, что они
были наполнены бесчисленными эпизодами о схватках поселенцев с двумя неприятелями: кафрами и дикими зверями, которые нападали с одной целью: похищать скот.
Колониальное правительство принуждено
было между тем вытеснить некоторые наиболее враждебные племена, сильно тревожившие колонию своими мелкими набегами и грабежом, из занятых ими мест. Все это повело к
первой, вспыхнувшей в 1834 году, серьезной войне с кафрами.
Полковники Смит и Соммерсет (
первый был потом губернатором) с февраля начали свои действия.
В декабре 1850 г., за день до праздника Рождества Христова, кафры
первые начали войну, заманив англичан в засаду, и после стычки, по обыкновению, ушли в горы. Тогда началась не война, а наказание кафров, которых губернатор объявил уже не врагами Англии, а бунтовщиками, так как они
были великобританские подданные.
Может
быть, оно так бы и случилось у другого кучера, но Вандик заберет в руки и расположит все вожжи между полуаршинными своими пальцами и начнет играть ими, как струнами, трогая то
первую, то третью или четвертую.
Зеленый только
было запел: «Не бил барабан…», пока мы взбирались на холм, но не успел кончить
первой строфы, как мы вдруг остановились, лишь только въехали на вершину, и очутились перед широким крыльцом большого одноэтажного дома, перед которым уже стоял кабриолет Ферстфельда.
Тут
была третья и последняя тюрьма, меньше
первых двух; она состояла из одного только флигеля, окруженного решеткой; за ней толпились черные.
Но трава
была так густа, кусты так непроницаемы, Змеиная горка так близка и рассказы о змеях так живы, что молодой наш спутник, обыкновенно не робкий, хохочущий и среди опасностей, пустился, однако ж, такими скачками вперед, вслед за
первой партией, что мы с бароном остановились и преследовали его дружным хохотом.
Первая была, по словам сестры, больна и лежала в постели.
Там шалуна обмыли, дали примочки, и потом Вандик, с
первым встретившимся экипажем, который
был, конечно, знаком ему, отослал сына домой.
На другой день стало потише, но все еще качало, так что в Страстную среду не могло
быть службы в нашей церкви. Остальные дни Страстной недели и утро
первого дня Пасхи прошли покойно. Замечательно, что в этот день мы
были на меридиане Петербурга.
Я хотел
было напомнить детскую басню о лгуне; но как я солгал
первый, то мораль
была мне не к лицу. Однако ж пора
было вернуться к деревне. Мы шли с час все прямо, и хотя шли в тени леса, все в белом с ног до головы и легком платье, но
было жарко. На обратном пути встретили несколько малайцев, мужчин и женщин. Вдруг до нас донеслись знакомые голоса. Мы взяли направо в лес, прямо на голоса, и вышли на широкую поляну.
Первые стройны, развязны, свободны в движениях; у них в походке, в мимике
есть какая-то торжественная важность, лень и грация. Говорят они горлом, почти не шевеля губами. Грация эта неизысканная, неумышленная:
будь тут хоть капля сознания, нельзя
было бы не расхохотаться, глядя, как они медленно и осторожно ходят, как гордо держат голову, как размеренно машут руками. Но это к ним идет: торопливость
была бы им не к лицу.
Комфорт и цивилизация почти синонимы, или, точнее,
первое есть неизбежное, разумное последствие второго.
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели
было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом. Если б мы еще остались день, то не знали бы, что делать от скуки и жара. Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при
первом удобном случае, спасаться от климата на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных ночей, от мест, где нельзя безнаказанно
есть и
пить, как
едят и
пьют англичане.
Иногда бросало так, что надо
было крепко ухватиться или за пушечные тали, или за
первую попавшуюся веревку. Ветер между тем завывал больше и больше. У меня дверь
была полуоткрыта, и я слышал каждый шум, каждое движение на палубе: слышал, как часа в два вызвали подвахтенных брать рифы, сначала два, потом три, спустили брам-реи, а ветер все крепче. Часа в три утра взяли последний риф и спустили брам-стеньги. Начались сильные размахи.
Наконец они решились, и мы толпой окружили их: это
первые наши гости в Японии. Они с боязнью озирались вокруг и, положив руки на колени, приседали и кланялись чуть не до земли. Двое
были одеты бедно: на них
была синяя верхняя кофта, с широкими рукавами, и халат, туго обтянутый вокруг поясницы и ног. Халат держался широким поясом. А еще? еще ничего; ни панталон, ничего…
Наконец мы вошли на
первый рейд и очутились среди островов и холмов. Здесь застал нас штиль, и потом подул противный ветер; надо
было лавировать. «Куда ж вы? — говорили японцы, не понимая лавировки, — вам надо сюда, налево». Наконец вошли и на второй рейд, на указанное место.
Баниосам, на прощанье, сказано
было, что
есть два письма: одно к губернатору, а другое выше; чтоб за
первым он прислал чиновника, а другое принял сам.
Ты, конечно,
будешь из
первых.
Они уехали, сказав, что свидание назначено завтра, 9-го числа, что рентмейстер,
первый после губернатора чиновник в городе, и два губернаторские секретаря приедут известить нас, когда губернатор
будет готов принять.
Хотя табак японский
был нам уже известен, но мы сочли долгом выкурить по трубке, если только можно назвать трубкой эти наперстки, в которые не поместится щепоть нюхательного, не то что курительного табаку. Кажется, я выше сказал, что японский табак чрезвычайно мягок и крошится длинными волокнами. Он так мелок, что в пачке, с
первого взгляда, похож на кучу какой-то темно-красной пыли.
7-го октября
был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я в
первый раз вступил на море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел в койку и на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
Адмирал, между прочим, приказал прибавить в письме, что «это событие случилось до получения
первых наших бумаг и не помешало им распорядиться принятием их, также определить церемониал свидания российского полномочного с губернатором и т. п., стало
быть, не помешает и дальнейшим распоряжениям, так как ход государственных дел в такой большой империи остановиться не может, несмотря ни на какие обстоятельства.
Во-первых, с 20-го на 21-е, ночью
была жестокая гроза.
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху, по карманам, носы у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к берегу, прекрасную бухту, которая лежит налево, как только входишь с моря на
первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят
был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
Часа в три мы снялись с якоря, пробыв ровно три месяца в Нагасаки: 10 августа пришли и 11 ноября ушли. Я лег
было спать, но топот людей, укладка якорной цепи разбудили меня. Я вышел в ту минуту, когда мы выходили на
первый рейд, к Ковальским, так называемым, воротам. Недавно я еще катался тут. Вон и бухта, которую мы осматривали, вон Паппенберг, все знакомые рытвины и ложбины на дальних высоких горах, вот Каменосима, Ивосима, вон, налево, синеет мыс Номо, а вот и простор, беспредельность, море!
Я еще не
был здесь на берегу — не хочется, во-первых, лазить по голым скалам, а во-вторых, не в чем: сапог нет, или, пожалуй, вон их целый ряд, но ни одни нейдут на ногу.
Целый вечер просидели мы все вместе дома, разговаривали о европейских новостях, о вчерашнем пожаре, о лагере осаждающих, о их неудачном покушении накануне сжечь город, об осажденных инсургентах, о правителе шанхайского округа, Таутае Самква, который
был в немилости у двора и которому обещано прощение, если он овладеет городом. В тот же вечер мы слышали пушечные выстрелы, которые повторялись очень часто: это перестрелка императорских войск с инсургентами, безвредная для последних и бесполезная для
первых.
Второй обед
был полнее
первого.
Между ними
была пара живых фазанов, которые, вероятно, в
первый раз попали в такое демократическое общество.
Живо убрали с палубы привезенные от губернатора конфекты и провизию и занялись распределением подарков с нашей стороны. В этот же вечер с баниосами отправили только подарок
первому губернатору, Овосаве Бунго-но: малахитовые столовые часы, с группой бронзовых фигур, да две хрустальные вазы. Кроме того, послали ликеров, хересу и несколько голов сахару. У них рафинаду нет, а
есть только сахарный песок.
Назначено
было отвалить нам от фрегата в одиннадцать часов утра. Но известно, что час и назначают затем, чтоб только знать, насколько приехать позже назначенного времени, — так заведено в хорошем обществе. И мы, как люди хорошего общества, отвалили в половине
первого.
Порядок тот же, как и в
первую поездку в город, то
есть впереди ехал капитан-лейтенант Посьет, на адмиральской гичке, чтоб встретить и расставить на берегу караул; далее, на баркасе, самый караул, в числе пятидесяти человек; за ним катер с музыкантами, потом катер со стульями и слугами; следующие два занимали офицеры: человек пятнадцать со всех судов.
Люди стали по реям и проводили нас, по-прежнему, троекратным «ура»; разноцветные флаги опять в одно мгновение развязались и пали на снасти, как внезапно брошенная сверху куча цветов. Музыка заиграла народный гимн. Впечатление
было все то же, что и в
первый раз. Я ждал с нетерпением салюта: это
была новость. Мне хотелось видеть, что японцы?
Да, я забыл сказать, что за полчаса до назначенного времени приехал, как и в
первый раз, старший после губернатора в городе чиновник сказать, что полномочные ожидают нас. За ним, по японскому обычаю, тянулся целый хвост баниосов и прочего всякого чина. Чиновник
выпил чашку чаю, две рюмки cherry brandy (вишневой наливки) и уехал.
Мы быстро двигались вперед мимо знакомых уже прекрасных бухт, холмов, скал, лесков. Я занялся тем же, чем и в
первый раз, то
есть мысленно уставлял все эти пригорки и рощи храмами, дачами, беседками и статуями, а воды залива — пароходами и чащей мачт; берега населял европейцами: мне уж виделись дорожки парка, скачущие амазонки; а ближе к городу снились фактории, русская, американская, английская…
Мы не успели рассмотреть его хорошенько. Он пошел вперед, и мы за ним. По анфиладе рассажено
было менее чиновников, нежели в
первый раз. Мы толпой вошли в приемную залу. По этим мирным галереям не раздавалось, может
быть, никогда такого шума и движения. Здесь, в белых бумажных чулках, скользили доселе, точно тени, незаметно от самих себя, японские чиновники, пробираясь иногда ползком; а теперь вот уже в другой раз раздаются такие крепкие шаги!
Мы так и впились в него глазами: старик очаровал нас с
первого раза; такие старички
есть везде, у всех наций.