Неточные совпадения
— «Ковшами, я сам видел, я
был на
корабле», — прибавил кто-то.
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах
корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна
была когда-то под водою, а вот это дно
было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени, народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из ученых авторитетов, откуда, что и как?
В океане, в мгновенных встречах, тот же образ виден
был на палубе
кораблей, насвистывающий сквозь зубы: «Rule, Britannia, upon the sea».
Но эта первая буря мало подействовала на меня: не
бывши никогда в море, я думал, что это так должно
быть, что иначе не бывает, то
есть что
корабль всегда раскачивается на обе стороны, палуба вырывается из-под ног и море как будто опрокидывается на голову.
Не ездите, Христа ради!» Вслушавшись в наш разговор, Фаддеев заметил, что качка ничего, а что
есть на море такие места, где «крутит», и когда
корабль в эдакую «кручу» попадает, так сейчас вверх килем повернется.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что
корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми
есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит жизнь человека.
Через день, по приходе в Портсмут, фрегат втянули в гавань и ввели в док, а людей перевели на «Кемпердоун» — старый
корабль, стоящий в порте праздно и назначенный для временного помещения команд. Там поселились и мы, то
есть туда перевезли наши пожитки, а сами мы разъехались. Я уехал в Лондон, пожил в нем, съездил опять в Портсмут и вот теперь воротился сюда.
В последнее время я жил близко, в одной огромной каюте английского
корабля, пока наш фрегат
был в доке, с четырьмя товарищами.
Все размещены
были очень удобно по многочисленным каютам стопушечного старого английского
корабля.
Утром мы все четверо просыпались в одно мгновение, ровно в восемь часов, от пушечного выстрела с «Экселента», другого английского
корабля, стоявшего на мертвых якорях, то
есть неподвижно, в нескольких саженях от нас.
Корабль был буквально покрыт, почти задавлен пассажирами, все эмигрантами, едущими из Европы в Америку или Австралию.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы
были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно, как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки —
корабли, в том числе и наш.
Когда мы сели в шлюпку,
корабль наш
был верстах в пяти; он весь день то подходил к берегу, то отходил от него. Теперь чуть видны
были паруса.
Переход от качки и холода к покою и теплу
был так ощутителен, что я с радости не читал и не писал, позволял себе только мечтать — о чем? о Петербурге, о Москве, о вас? Нет, сознаюсь, мечты опережали
корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова — все это вертелось у меня в голове, как у пьяного неясные лица его собеседников.
Шлюпка наша уже приставала к
кораблю, когда вдруг Савич закричал с палубы гребцам: «Живо, скорей, ступайте туда, вон огромная черепаха плавает поверх воды, должно
быть спит, — схватите!» Мы поворотили, куда указал Савич, но черепаха проснулась и погрузилась в глубину, и мы воротились ни с чем.
Выйдешь на палубу, взглянешь и ослепнешь на минуту от нестерпимого блеска неба, моря; от меди на
корабле, от железа отскакивают снопы лучей; палуба и та нестерпимо блещет и уязвляет глаз своей белизной. Скоро обедать; а что
будет за обедом? Кстати, Тихменев на вахте: спросить его.
Ему также все равно, где ни
быть: придут ли в прекрасный порт или станут на якорь у бесплодной скалы; гуляет ли он на берегу или смотрит на
корабле за работами — он или делает дело, тогда молчит и делает комическое лицо, или
поет и хохочет.
Конечно, всякий представлял, как она упадет, как положит судно на бок, пришибет сетки (то
есть край
корабля), как хлынут волны на палубу: удастся ли обрубить скоро подветренные ванты, чтобы вдруг избавить судно от напора тяжести на один бок.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он
был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный
корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник
был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Мы уже
были предупреждены, что нас встретят здесь вопросами, и оттого приготовились отвечать, как следует, со всею откровенностью. Они спрашивали: откуда мы пришли, давно ли вышли, какого числа, сколько у нас людей на каждом
корабле, как матросов, так и офицеров, сколько пушек и т. п.
Но
корабли европейские, — прибавил он, — начали посещать, прилежно и во множестве, Нагасаки всего лет десять, и потому не
было надобности менять».
На Крысьем острове избиты
были некогда испанцы и сожжены их
корабли с товарами.
Был туман и свежий ветер, потом пошел дождь. Однако ж мы в трубу рассмотрели, что судно
было под английским флагом. Адмирал сейчас отправил навстречу к нему шлюпку и штурманского офицера отвести от мели. Часа через два
корабль стоял уже близ нас на якоре.
После обеда наши уехали на берег чай
пить in’s Grune [на лоне природы — нем.]. Я прозевал, но зато из привезенной с английского
корабля газеты узнал много новостей из Европы, особенно интересных для нас. Дела с Турцией завязались; Англия с Францией продолжают интриговать против нас. Вся Европа в трепетном ожидании…
Тут мы застали шкипера вновь прибывшего английского
корабля с женой, страдающей зубной болью женщиной, но еще молодой и некрасивой; тут же
была жена нового миссионера, тоже молодая и некрасивая, без передних зубов.
Есть и балкон или просто крыша над сараями, огороженная бортами, как на
кораблях, или, лучше сказать, как на… балконах.
Это зависит от привычки или непривычки к морю, то
есть от знакомства или незнакомства с его характером, с устройством и управлением
корабля и, наконец, от нервозности характера или от воспитания плавателя.
Например, моряки говорят и пишут «приглубый берег», то
есть имеющий достаточную глубину для
кораблей.
Это очень хорошо выходит по-русски, так же как, например, выражение «остойчивый», «остойчивость», то
есть прочное, надлежащее сиденье
корабля в воде; «наветренная» и «подветренная» сторона или еще «отстояться на якоре», то
есть воспротивиться напору ветра и т. д.
Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям, как почти и ко всему, невозмутимо-покойно и даже скептически. Как он сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни на море, ни на суше, ни в людях, ни в
кораблях. У него
была вражда только к одной большой пушке, как совершенно ненужному в его глазах предмету, которая стояла в его каюте и отнимала у него много простора и свету.
Но никогда гибель
корабля не имела такой грандиозной обстановки, как гибель «Дианы», где великолепный спектакль
был устроен самой природой. Не раз на судах бывали ощущаемы колебания моря от землетрясения, — но, сколько помнится, больших судов от этого не погибало.