Неточные совпадения
Вам хочется знать, как я вдруг из своей покойной комнаты, которую оставлял только в случае крайней надобности и всегда с сожалением, перешел на зыбкое лоно морей, как, избалованнейший из всех вас городскою жизнию, обычною суетой дня и мирным спокойствием ночи, я вдруг, в один день, в один час, должен
был ниспровергнуть этот порядок и ринуться в беспорядок
жизни моряка?
«Подал бы я, — думалось мне, — доверчиво мудрецу руку, как дитя взрослому, стал бы внимательно слушать, и, если понял бы настолько, насколько ребенок понимает толкования дядьки, я
был бы богат и этим скудным разумением». Но и эта мечта улеглась в воображении вслед за многим другим. Дни мелькали,
жизнь грозила пустотой, сумерками, вечными буднями: дни, хотя порознь разнообразные, сливались в одну утомительно-однообразную массу годов.
И вдруг неожиданно суждено
было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед за ними иду вокруг света! Я радостно содрогнулся при мысли: я
буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и
жизнь моя не
будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Наконец 7 октября фрегат «Паллада» снялся с якоря. С этим началась для меня
жизнь, в которой каждое движение, каждый шаг, каждое впечатление
были не похожи ни на какие прежние.
Потом, вникая в устройство судна, в историю всех этих рассказов о кораблекрушениях, видишь, что корабль погибает не легко и не скоро, что он до последней доски борется с морем и носит в себе пропасть средств к защите и самохранению, между которыми
есть много предвиденных и непредвиденных, что, лишась почти всех своих членов и частей, он еще тысячи миль носится по волнам, в виде остова, и долго хранит
жизнь человека.
«Завтра на вахту рано вставать, — говорит он, вздыхая, — подложи еще подушку, повыше, да постой, не уходи, я, может
быть, что-нибудь вздумаю!» Вот к нему-то я и обратился с просьбою, нельзя ли мне отпускать по кружке пресной воды на умыванье, потому-де, что мыло не распускается в морской воде, что я не моряк, к морскому образу
жизни не привык, и, следовательно, на меня, казалось бы, строгость эта распространяться не должна.
Я
был один в этом океане и нетерпеливо ждал другого дня, когда Лондон выйдет из ненормального положения и заживет своею обычною
жизнью.
Да, путешествовать с наслаждением и с пользой — значит пожить в стране и хоть немного слить свою
жизнь с
жизнью народа, который хочешь узнать: тут непременно проведешь параллель, которая и
есть искомый результат путешествия.
Бродя среди живой толпы, отыскивая всюду
жизнь, я, между прочим, наткнулся на великолепное прошедшее: на Вестминстерское аббатство, и
был счастливее в это утро.
Между тем общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? —
жизни, то
есть ее бурного брожения.
Все бы это
было очень хорошо, то
есть эта практичность, но, к сожалению, тут
есть своя неприятная сторона: не только общественная деятельность, но и вся
жизнь всех и каждого сложилась и действует очень практически, как машина.
Этот маленький эпизод напомнил мне, что пройден только вершок необъятного, ожидающего впереди пространства; что этот эпизод
есть обыкновенное явление в этой
жизни; что в три года может случиться много такого, чего не выживешь в шестьдесят лет
жизни, особенно нашей русской
жизни!
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая
жизнь и, стало
быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
Кажется, ни за что не умрешь в этом целебном, полном неги воздухе, в теплой атмосфере, то
есть не умрешь от болезни, а от старости разве, и то когда заживешь чужой век. Однако здесь оканчивает
жизнь дочь бразильской императрицы, сестра царствующего императора. Но она прибегла к целительности здешнего воздуха уже в последней крайности, как прибегают к первому знаменитому врачу — поздно: с часу на час ожидают ее кончины.
И это же солнце вызовет здесь
жизнь из самого камня, когда тропический ливень хоть на несколько часов
напоит землю.
Очнувшись, со вздохом скажешь себе: ах, если б всегда и везде такова
была природа, так же горяча и так величаво и глубоко покойна! Если б такова
была и
жизнь!.. Ведь бури, бешеные страсти не норма природы и
жизни, а только переходный момент, беспорядок и зло, процесс творчества, черная работа — для выделки спокойствия и счастия в лаборатории природы…
Город посредством водопроводов снабжается отличной водой из горных ключей. За это платится жителями известная подать, как, впрочем, за все удобства
жизни. Англичане ввели свою систему сборов, о чем также
будет сказано в своем месте.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и
жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как смотрели на нее. Я попробовал
было подойти к окну, но места
были ангажированы, и я пошел писать к вам письма, а часа в три отнес их сам на почту.
Они посредством его, как другие посредством военных или административных мер, достигли чего хотели, то
есть заняли земли, взяли в невольничество, сколько им нужно
было, черных, привили земледелие, добились умеренного сбыта продуктов и зажили, как живут в Голландии, тою
жизнью, которою жили столетия тому назад, не задерживая и не подвигая успеха вперед.
На очистившихся местах поселены
были мирные готтентоты, обнаружившие склонность к оседлой
жизни.
Венецианские граждане (если только слово «граждане» не насмешка здесь) делали все это; они сидели на бархатных, но жестких скамьях, спали на своих колючих глазетовых постелях, ходили по своим великолепным площадям ощупью, в темноте, и едва ли имели хоть немного приблизительное к нынешнему, верное понятие об искусстве жить, то
есть извлекать из
жизни весь смысл, весь здоровый и свежий сок.
Замечу еще, что здесь кроме различия, которое кладут между простым и непростым народом образ
жизни, пища, воспитание и занятия,
есть еще другое, резкое, несомненно племенное различие.
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что нет в этой массе людей постоянной идеи и цели, какая должна
быть в мыслящей толпе, что они
едят, спят и больше ничего не делают, что привыкли к этой
жизни и любят ее.
У них вообще
есть обычай менять имена по нескольку раз в
жизни, в разные эпохи, например при женитьбе и тому подобных обстоятельствах.
7-го октября
был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я в первый раз вступил на море и зажил новою
жизнью, как из покойной комнаты и постели перешел в койку и на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с друзьями…
В Англии
есть клубы; там вы видитесь с людьми, с которыми привыкли
быть вместе, а здесь европейская
жизнь так быстро перенеслась на чужую почву, что не успела пустить корней, и оттого, должно
быть, скучно.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской
жизни; опять охватили нас разные запахи, в ушах раздавались крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги, сидел на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок
ели, брились.
Ходят ли они, улыбаются ли,
поют ли, пляшут ли? знают ли нашу человеческую
жизнь, наше горе и веселье, или забыли в долгом сне, как живут люди?
Но пока она
будет держаться нынешней своей системы, увертываясь от влияния иностранцев, уступая им кое-что и держа своих по-прежнему в страхе, не позволяя им брать без позволения даже пустой бутылки, она еще
будет жить старыми своими началами, старой религией, простотой нравов, скромностью и умеренностью образа
жизни.
Ум везде одинаков: у умных людей
есть одни общие признаки, как и у всех дураков, несмотря на различие наций, одежд, языка, религий, даже взгляда на
жизнь.
Я любовался тем, что вижу, и дивился не тропической растительности, не теплому, мягкому и пахучему воздуху — это все
было и в других местах, а этой стройности, прибранности леса, дороги, тропинок, садов, простоте одежд и патриархальному, почтенному виду стариков, строгому и задумчивому выражению их лиц, нежности и застенчивости в чертах молодых; дивился также я этим земляным и каменным работам, стоившим стольких трудов: это муравейник или в самом деле идиллическая страна, отрывок из
жизни древних.
Они делают такие же материи, такие же лакированные вещи, только все грубее и проще;
едят то же самое, как те, — вся японская
жизнь и сама Япония в миньятюре.
Сегодня мы ушли и вот качаемся теперь в Тихом океане; но если б и остались здесь, едва ли бы я собрался на берег. Одна природа да животная, хотя и своеобразная,
жизнь, не наполнят человека, не поглотят внимания: остается большая пустота. Для того даже, чтобы испытывать глубже новое, не похожее ни на что свое, нужно, чтоб тут же рядом, для сравнения,
была параллель другой, развитой
жизни.
Может
быть, ярче и жарче колорита, более грез поэзии и побольше
жизни, незнакомой нам всем, европейцам,
жизни своеобычной: и нашел, что здесь танцуют, и много танцуют, спят тоже много и краснеют всего, что похоже на свое.
Мы толпой стояли вокруг, матросы теснились тут же, другие взобрались на ванты, все наблюдали, не обнаружит ли акула признаков
жизни, но признаков не
было. «Нет, уж кончено, — говорили некоторые, — она вся изранена и издохла». Другие, напротив, сомневались и приводили примеры живучести акул, и именно, что они иногда, через три часа после мнимой смерти, судорожно откусывали руки и ноги неосторожным.
Нельзя
было Китаю жить долее, как он жил до сих пор. Он не шел, не двигался, а только конвульсивно дышал, пав под бременем своего истощения. Нет единства и целости, нет условий органической государственной
жизни, необходимой для движения такого огромного целого. Политическое начало не скрепляет народа в одно нераздельное тело, присутствие религии не согревает тела внутри.
Все это странно, хотя не совсем ново, если вспомнить браминскую Индию и языческий Египет: они одряхлели, и надо
было занять им сил и
жизни у других, как истощенному полю нужно переменить посев.
В них успело развиться и закоренеть индивидуальное и семейное начало и не дозрело до
жизни общественной и государственной или если и созрело когда-нибудь, то, может
быть, затерялось в безграничном размножении народной массы, делающем невозможною — ни государственную, ни какую другую централизацию.
12-го апреля, кучами возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали в пять. Я не видал их; говорят,
ели много. Ойе
ел мясо в первый раз в
жизни и в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел лоб и выступили слезы. Губернатору послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря, идти к берегам Сибири.
Но их мало,
жизни нет, и пустота везде. Мимо фрегата редко и робко скользят в байдарках полудикие туземцы. Только Афонька, доходивший в своих охотничьих подвигах, через леса и реки, и до китайских, и до наших границ и говорящий понемногу на всех языках, больше смесью всех, между прочим и наречиями диких, не робея, идет к нам и всегда норовит прийти к тому времени, когда команде раздают вино. Кто-нибудь поднесет и ему: он
выпьет и не благодарит
выпивши, не скажет ни слова, оборотится и уйдет.
Но кто бы ожидал, что в их скромной и, по-видимому, неподвижной
жизни было не меньше движения и трудов, нежели во всяких путешествиях?
Еду я все еще по пустыне и долго
буду ехать: дни, недели, почти месяцы. Это не поездка, не путешествие, это особая
жизнь: так длинен этот путь, так однообразно тянутся дни за днями, мелькают станции за станциями, стелются бесконечные снежные поля, идут по сторонам Лены высокие горы с красивым лиственничным лесом.
Но не на море только, а вообще в
жизни, на всяком шагу, грозят нам опасности, часто, к спокойствию нашему, не замечаемые. Зато, как будто для уравновешения хорошего с дурным, всюду рассеяно много «страшных» минут, где воображение подозревает опасность, которой нет. На море в этом отношении много клеплют напрасно, благодаря «страшным», в глазах непривычных людей, минутам. И я бывал в числе последних, пока не
был на море.
Вот эти два числа — 11 декабря, день землетрясения, и 6 января, высадки на берег, как знаменательные дни в
жизни плавателей, и
были поводом к собранию нашему за двумя вышеупомянутыми обедами.