Неточные совпадения
«Да как вы там будете ходить — качает?» — спрашивали люди, которые находят, что если заказать карету не у такого-то каретника, так
уж в ней качает.
Я вспомнил, что путь этот
уже не Магелланов путь, что с загадками и страхами справились люди.
Казалось, все страхи, как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло
уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался в путь. Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
Все, что я говорю, очень важно; путешественнику стыдно заниматься будничным делом: он должен посвящать себя преимущественно тому, чего
уж нет давно, или тому, что, может быть, было, а может быть, и нет.
Колонисты не мучат невольников, покупщики и продавцы негров называются
уже не купцами, а разбойниками; в пустынях учреждаются станции, отели; через бездонные пропасти вешают мосты.
Я
уже успел побывать с вами в пальмовых лесах, на раздолье океанов, не выехав из Кронштадта.
Это был Фаддеев, с которым я
уже давно познакомил вас.
С этой минуты мы
уже с ним неразлучны до сих пор.
«Вы, верно, не обедали, — сказал Болтин, — а мы
уже кончили свой обед: не угодно ли закусить?» Он привел меня в кают-компанию, просторную комнату внизу, на кубрике, без окон, но с люком наверху, чрез который падает обильный свет.
Я немного приостановился жевать при мысли, что подо мной
уже лежит пятьсот пудов пороху и что в эту минуту вся «авральная работа» сосредоточена на том, чтобы подложить еще пудов триста.
Я
уже придумал, как мне отделаться от участия в ней.
«Как же так, — говорил он всякому, кому и дела не было до маяка, между прочим и мне, — по расчету
уж с полчаса мы должны видеть его.
Плавание становилось однообразно и, признаюсь, скучновато: все серое небо, да желтое море, дождь со снегом или снег с дождем — хоть кому надоест. У меня
уж заболели зубы и висок. Ревматизм напомнил о себе живее, нежели когда-нибудь. Я слег и несколько дней пролежал, закутанный в теплые одеяла, с подвязанною щекой.
Ни на одной военной верфи не строят больших парусных судов; даже старые переделываются на паровые. При нас в портсмутском адмиралтействе розняли
уже совсем готовый корабль пополам и вставили паровую машину.
Я в это время читал замечательную книгу, от которой нельзя оторваться, несмотря на то, что читал
уже не совсем новое.
А оно
уже было лишено своего разума и воли, то есть людей, и, следовательно, перестало бороться.
Да, несколько часов пробыть на море скучно, а несколько недель — ничего, потому что несколько недель
уже есть капитал, который можно употребить в дело, тогда как из нескольких часов ничего не сделаешь.
«Разумеется, вперед: к Галлоперскому маяку, — отвечает дед, —
уж, чай, и виден!» Вследствие этого на столе чаще стала появляться солонина; состаревшиеся от морских треволнений куры и утки и поросята, выросшие до степени свиней, поступили в число тонких блюд.
Я зачерпнул воды-то,
уж и на трап пошел, а он откуда-то и подвернулся, вырвал кувшин, вылил воду назад да как треснет по затылку, я на трап, а он сзади вдогонку лопарем по спине съездил!» И опять засмеялся.
Я
уж писал вам, как радовала Фаддеева всякая неудача, приключившаяся кому-нибудь, полученный толчок, даже им самим, как в настоящем случае.
«Поверьте, — продолжал он, — что если б я среди моря умирал от жажды, я бы отдал вам последний стакан: вы верите этому?» — «Да», —
уже нерешительно отвечал я, начиная подозревать, что не получу воды.
Уж я теперь забыл, продолжал ли Фаддеев делать экспедиции в трюм для добывания мне пресной воды, забыл даже, как мы провели остальные пять дней странствования между маяком и банкой; помню только, что однажды, засидевшись долго в каюте, я вышел часов в пять после обеда на палубу — и вдруг близехонько увидел длинный, скалистый берег и пустые зеленые равнины.
Так, например, я не постиг
уже поэзии моря, может быть, впрочем, и оттого, что я еще не видал ни «безмолвного», ни «лазурного» моря и, кроме холода, бури и сырости, ничего не знаю.
Я отчаялся
уже и видеть реку, но дохнул ветерок, и Темза явилась во всем своем некрасивом наряде, обстроенная кирпичными неопрятными зданиями, задавленная судами.
Осмотрев тщательно дворцы, парки, скверы, биржу, заплатив эту дань официальному любопытству, я
уже все остальное время жил по-своему.
Здесь
уже я видел не мумии и не чучелы животных, как в музеуме, а живую тварь, собранную со всего мира.
Глядя, как англичане возятся с своим умершим дюком вот
уж третью неделю, кажется, что они высидели и эту редкость.
Он
уж похоронен, а они до сих пор ходят осматривать — что вы думаете? мостки, построенные в церкви Св.
Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а
уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно.
Надо сказать, что и мужчины достойны этих леди по красоте: я
уже сказал, что все, начиная с человека, породисто и красиво в Англии.
Этого я не видал: я не проникал в семейства и знаю только понаслышке и по весьма немногим признакам, между прочим по тому, что англичанин, когда хочет познакомиться с вами покороче, оказать особенное внимание, зовет вас к себе, в свое святилище, обедать: больше
уж он сделать не в состоянии.
Мы
уж «вытянулись» на рейд: подуй N или NO, и в полчаса мы поднимем крылья и вступим в океан, да он не готов, видно, принять нас; он как будто углаживает нам путь вестовыми ветрами.
Сколько благ сулил я себе в вояже и сколько
уж их не осуществилось!
Вот я думал бежать от русской зимы и прожить два лета, а приходится, кажется, испытать четыре осени: русскую, которую
уже пережил, английскую переживаю, в тропики придем в тамошнюю осень. А бестолочь какая: празднуешь два Рождества, русское и английское, два Новые года, два Крещенья. В английское Рождество была крайняя нужда в работе — своих рук недоставало: англичане и слышать не хотят о работе в праздник. В наше Рождество англичане пришли, да совестно было заставлять работать своих.
В Госпорте тоже есть магазины, но
уже второстепенные, фруктовые лавки, очень хорошая гостиница «Indian Arms», где мы приставали, и станция лондонской железной дороги.
Наконец объяснилось, что Мотыгин вздумал «поиграть» с портсмутской леди, продающей рыбу. Это все равно что поиграть с волчицей в лесу: она отвечала градом кулачных ударов, из которых один попал в глаз. Но и матрос в своем роде тоже не овца: оттого эта волчья ласка была для Мотыгина не больше, как сарказм какой-нибудь барыни на неуместную любезность франта. Но Фаддеев утешается этим еще до сих пор, хотя синее пятно на глазу Мотыгина
уже пожелтело.
Неизвестно, когда проснулся бы он сам собою, разве когда не стало бы
уже человеческой мочи спать, когда нервы и мускулы настойчиво потребовали бы деятельности.
Проснулся он, сидит и недоумевает, как он так заспался, и не верит, что его будили, что солнце
уж высоко, что приказчик два раза приходил за приказаниями, что самовар трижды перекипел.
— Как же, нарочно ездил. Слышали,
уж он запродал хлеб. А каковы овсы у вас?
Нет, не отделяет в уме ни копейки, а отделит разве столько-то четвертей ржи, овса, гречихи, да того-сего, да с скотного двора телят, поросят, гусей, да меду с ульев, да гороху, моркови, грибов, да всего, чтоб к Рождеству послать столько-то четвертей родне, «седьмой воде на киселе», за сто верст, куда
уж он посылает десять лет этот оброк, столько-то в год какому-то бедному чиновнику, который женился на сиротке, оставшейся после погорелого соседа, взятой еще отцом в дом и там воспитанной.
А наш барин думал, что, купив жене два платья, мантилью, несколько чепцов, да вина, сахару, чаю и кофе на год, он
уже может закрыть бумажник, в котором опочил изрядный запасный капиталец, годичная экономия.
Губернаторша
уж двоих упрекнула в скупости, и они поспешно взяли еще по нескольку билетов.
За этим некуда
уже тратить денег, только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него нет такой штуки, как выбираться из чужого города без денег, и он не знает, что делать.
Я ведь
уж сказал вам, что искомый результат путешествия — это параллель между чужим и своим.
Прощайте: мы
уже снялись с якоря, но не совсем удачно.
Вы
уже знаете, что мы идем не вокруг Горна, а через мыс Доброй Надежды, потом через Зондский пролив, оттуда к Филиппинским островам и, наконец, в Китай и Японию.
Когда услышите вой ветра с запада, помните, что это только слабое эхо того зефира, который треплет нас, а задует с востока, от вас, пошлите мне поклон — дойдет. Но
уж пристал к борту бот, на который ссаживают лоцмана. Спешу запечатать письмо. Еще последнее «прости»! Увидимся ли? В путешествии, или походе, как называют мои товарищи, пока еще самое лучшее для меня — надежда воротиться.
Я дал ему письмо, которое
уже у меня было готово, он схватил и опустил его в карман, кивнув тоже головой.
«Так
уж из канала вышли?» — спросил другой, глядя по обеим сторонам канала.
Я
уже от поэтов знал, что он «безбрежен, мрачен, угрюм, беспределен, неизмерим и неукротим», а учитель географии сказал некогда, что он просто — Атлантический.