Цитаты со словом «её»
В Англии и
ее колониях письмо есть заветный предмет, который проходит чрез тысячи рук, по железным и другим дорогам, по океанам, из полушария в полушарие, и находит неминуемо того, к кому послано, если только он жив, и так же неминуемо возвращается, откуда послано, если он умер или сам воротился туда же.
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в
ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
«Да как вы там будете ходить — качает?» — спрашивали люди, которые находят, что если заказать карету не у такого-то каретника, так уж в
ней качает.
Еще барыня, умная, милая, заплакала, когда я приехал с
ней прощаться.
Я изумился: я видался с
нею всего раза три в год и мог бы не видаться три года, ровно столько, сколько нужно для кругосветного плавания, она бы не заметила.
«Мне жаль вас», — сказала
она, отирая слезы.
«А вы много сделали для моего развлечения?» — сказала
она.
Я стал в тупик: о чем же
она плачет?
«Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, — сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь и мечтать трудно, что мне открывается вся великая книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил
ей хорошим слогом.
«Полноте, — сказала
она печально, — я знаю все; но какою ценою достанется вам читать эту книгу?
Впрочем, вы не верите слезам, — прибавила
она, — но я плачу не для вас: мне просто плачется».
Я все мечтал — и давно мечтал — об этом вояже, может быть с той минуты, когда учитель сказал мне, что если ехать от какой-нибудь точки безостановочно, то воротишься к
ней с другой стороны: мне захотелось поехать с правого берега Волги, на котором я родился, и воротиться с левого; хотелось самому туда, где учитель указывает пальцем быть экватору, полюсам, тропикам.
«Нет, не в Париж хочу, — помните, твердил я вам, — не в Лондон, даже не в Италию, как звучно бы о
ней ни пели [А. Н. Майков — примеч.
И люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из
нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
И теперь воды морской нет,
ее делают пресною, за пять тысяч верст от берега является блюдо свежей зелени и дичи; под экватором можно поесть русской капусты и щей.
Экспедиция в Японию — не иголка:
ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это одно и то же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
Вскоре обнаружилась морская болезнь у молодых и подверженных
ей или не бывших давно в походе моряков.
Пока барон Шлипенбах водворял меня в
ней, Болтин привел молодого, коренастого, гладко остриженного матроса.
Я уже придумал, как мне отделаться от участия в
ней.
О
ней был длинный разговор за ужином, «а об водке ни полслова!» Не то рассказывал мне один старый моряк о прежних временах!
Заговорив о парусах, кстати скажу вам, какое впечатление сделала на меня парусная система. Многие наслаждаются этою системой, видя в
ней доказательство будто бы могущества человека над бурною стихией. Я вижу совсем противное, то есть доказательство его бессилия одолеть воду.
Парусное судно похоже на старую кокетку, которая нарумянится, набелится, подденет десять юбок и затянется в корсет, чтобы подействовать на любовника, и на минуту иногда успеет; но только явится молодость и свежесть сил — все
ее хлопоты разлетятся в прах.
В. А. Корсаков читал
ее и дал мне прочесть «для успокоения воображения», как говорил он.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина,
ее затягивают на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы, идет ко дну: люди бросаются в шлюпку и на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
На
ней не только безопасно, но даже волнение не так чувствительно.
На
ней стараются особенно держаться голландские рыбачьи суда.
Я взглядом спросил кого-то: что это? «Англия», — отвечали мне. Я присоединился к толпе и молча, с другими, стал пристально смотреть на скалы. От берега прямо к нам шла шлюпка; долго кувыркалась
она в волнах, наконец пристала к борту. На палубе показался низенький, приземистый человек в синей куртке, в синих панталонах. Это был лоцман, вызванный для провода фрегата по каналу.
Удовольствуйтесь беглыми заметками, не о стране, не о силах и богатстве
ее; не о жителях, не о их нравах, а о том только, что мелькнуло у меня в глазах.
Дружба, как бы
она ни была сильна, едва ли удержит кого-нибудь от путешествия. Только любовникам позволительно плакать и рваться от тоски, прощаясь, потому что там другие двигатели: кровь и нервы; оттого и боль в разлуке. Дружба вьет гнездо не в нервах, не в крови, а в голове, в сознании.
Чаще всего называют дружбу бескорыстным чувством; но настоящее понятие о
ней до того затерялось в людском обществе, что такое определение сделалось общим местом, под которым собственно не знают, что надо разуметь.
Что это, проклятие дружбы? непонимание или непризнание
ее прав и обязанностей?
Сам я только что собрался обещать вам — не писать об Англии, а вы требуете, чтоб я писал, сердитесь, что до сих пор не сказал о
ней ни слова.
Зелень очень зелена, даже зеленее, говорят, нежели летом: тогда
она желтая.
С любопытством смотрю, как столкнутся две кухарки, с корзинами на плечах, как несется нескончаемая двойная, тройная цепь экипажей, подобно реке, как из
нее с неподражаемою ловкостью вывернется один экипаж и сольется с другою нитью, или как вся эта цепь мгновенно онемеет, лишь только полисмен с тротуара поднимет руку.
Мало того: тут же в зале есть замечательный географический музей, преимущественно Англии и
ее колоний.
Да, не красны углами их таверны: голые, под дуб сделанные или дубовые стены и простые столы; но опрятность доведена до роскоши:
она превышает необходимость.
Между тем общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? — жизни, то есть
ее бурного брожения.
А как еще хочется посмотреть и погулять в этой разумной толпе, чтоб потом перейти к невозделанной природе и к таким же невозделанным
ее детям!
Про природу Англии я ничего не говорю: какая там природа!
ее нет, она возделана до того, что все растет и живет по программе.
Люди овладели
ею и сглаживают ее вольные следы.
Добродетель лишена своих лучей;
она принадлежит обществу, нации, а не человеку, не сердцу.
Но зато есть щели, куда не всегда протеснится сила закона, где бессильно и общественное мнение, где люди находят способ обойтись без этих важных посредников и ведаются сами собой: вот там-то машина общего движения оказывается неприложимою к мелким, индивидуальным размерам и колеса
ее вертятся на воздухе.
Ей очень практически сделают верную оценку и найдут надлежащее приспособление.
Женщина же урод не имеет никакой цены, если только за
ней нет какого-нибудь особенного таланта, который нужен и в Англии.
Они в ссоре за какие-то пять шиллингов и так поглощены
ею, что, о чем ни спросишь, они сейчас переходят к жалобам одна на другую.
Берег верстах в трех; впереди ныряет в волнах низенькая портсмутская стена, сбоку у
ней тянется песчаная мель, сзади нас зеленеет Вайт, а затем все море с сотней разбросанных по неизмеримому рейду кораблей, ожидающих, как и мы, попутного ветра.
У нас об Англии помину нет; мы распрощались с
ней, кончили все дела, а ездить гулять мешает ветер.
Я придерживал одной рукой шляпу, чтоб
ее не сдуло в море, а другую прятал — то за пазуху, то в карманы от холода.
Вам неловко, потому что нельзя же заставить себя верить в уклонения или в местную истину, хотя
она и оправдывается необходимостью.
Только в пользу одной шерстяной материи, называемой «английской кожей» и употребляемой простым народом на платье, он сделал исключение, и то потому, что панталоны из
нее стоили всего два шиллинга.
Цитаты из русской классики со словом «её»
Предложения со словом «её»
- – Зачем так говорить, господин. Я всегда даю вам хороший товар, – сказала она уже менее уверенно, смущённая моим долгим молчанием.
- Я, конечно, не могла видеть её лица по телефону, но догадывалась, что оно сияет, как медный таз.
- Но как настоящей охотнице пойманный трофей становится ей уже неинтересным.
- (все предложения)
Афоризмы русских писателей со словом «её»
- Никогда мы не знаем, что именно может повернуть нашу жизнь, скривить ее линию. Нам это не дано.
- Как часто бывает, уцелели самые слабые и беспомощные: жизнь порой прячется в оболочке, где ее меньше всего рассчитывает отыскать смерть.
- Любовь бывает разная и у всех по-разному, но ее неотъемлемый признак — именно категоричность. И самая категоричная — первая любовь.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно