Неточные совпадения
— Как вы, дядюшка, можете так холодно издеваться над
тем, что есть лучшего на земле? ведь это преступление…
Любовь… святые волнения!
— Знаю я эту святую
любовь: в твои лета только увидят локон, башмак, подвязку, дотронутся до руки — так по всему телу и побежит святая, возвышенная
любовь, а дай-ка волю, так и
того… Твоя
любовь, к сожалению, впереди; от этого никак не уйдешь, а дело уйдет от тебя, если не станешь им заниматься.
О
любви он
того же мнения, с небольшими оттенками: не верит в неизменную и вечную
любовь, как не верит в домовых — и нам не советует верить.
— За
тех, кого они любят, кто еще не утратил блеска юношеской красоты, в ком и в голове и в сердце — всюду заметно присутствие жизни, в глазах не угас еще блеск, на щеках не остыл румянец, не пропала свежесть — признаки здоровья; кто бы не истощенной рукой повел по пути жизни прекрасную подругу, а принес бы ей в дар сердце, полное
любви к ней, способное понять и разделить ее чувства, когда права природы…
— Знаю, знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить не позволила. И верующие в вечную и неизменную
любовь делают
то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не люди, а ангелы — глупость!
Ему противно было слушать, как дядя, разбирая
любовь его, просто, по общим и одинаким будто бы для всех законам, профанировал это высокое, святое, по его мнению, дело. Он таил свои радости, всю эту перспективу розового счастья, предчувствуя, что чуть коснется его анализ дяди,
то,
того и гляди, розы рассыплются в прах или превратятся в назем. А дядя сначала избегал его оттого, что вот, думал, малый заленится, замотается, придет к нему за деньгами, сядет на шею.
Он похудел, сделался бледен. Ревность мучительнее всякой болезни, особенно ревность по подозрениям, без доказательств. Когда является доказательство, тогда конец и ревности, большею частию и самой
любви, тогда знают по крайней мере, что делать, а до
тех пор — мука! и Александр испытывал ее вполне.
— Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже
того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл… вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор,
любовь, я думаю…
Не удалась одна
любовь, оно только замирает, молчит до другой; в другой помешали, разлучили — способность любить опять останется неупотребленной до третьего, до четвертого раза, до
тех пор, пока наконец сердце не положит всех сил своих в одной какой-нибудь счастливой встрече, где ничто не мешает, а потом медленно и постепенно охладеет.
Желание удалить соперника мне понятно: тут хлопочешь из
того, чтоб сберечь себе любимую женщину, предупреждаешь или отклоняешь опасность — очень натурально! но бить его за
то, что он внушил
любовь к себе, — это все равно что ушибиться и потом ударить
то место, о которое ушибся, как делают дети.
— Да так. Ведь страсть значит, когда чувство, влечение, привязанность или что-нибудь такое — достигло до
той степени, где уж перестает действовать рассудок? Ну что ж тут благородного? я не понимаю; одно сумасшествие — это не по-человечески. Да и зачем ты берешь одну только сторону медали? я говорю про
любовь — ты возьми и другую и увидишь, что
любовь не дурная вещь. Вспомни-ка счастливые минуты: ты мне уши прожужжал…
Лизавета Александровна вынесла только
то грустное заключение, что не она и не
любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы, еще не зная своей жены. О
любви он ей никогда не говорил и у ней не спрашивал; на ее вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с ней он заговорил о свадьбе, как будто давая знать, что
любовь тут сама собою разумеется и что о ней толковать много нечего…
Лизавета Александровна иногда обманывала себя, мечтая, что, может быть, Петр Иваныч действует стратегически; что не в
том ли состоит его таинственная метода, чтоб, поддерживая в ней всегда сомнение,
тем поддерживать и самую
любовь. Но при первом отзыве мужа о
любви она тотчас же разочаровывалась.
Скоро Александр перестал говорить и о высоких страданиях и о непонятой и неоцененной
любви. Он перешел к более общей
теме. Он жаловался на скуку жизни, пустоту души, на томительную тоску.
Ей удалось уже раз укротить беспокойные порывы в сердце племянника, но
то было в деле
любви.
— Зачем, дядюшка, уноситься так далеко? — сказал Александр, — я сам чувствую в себе эту силу
любви и горжусь ею. Мое несчастие состоит в
том только, что я не встретил существа, достойного этой
любви и одаренного такою же силой…
Иногда угасшая
любовь придет на память, он взволнуется — и за перо: и напишет трогательную элегию. В другой раз желчь хлынет к сердцу и поднимет со дна недавно бушевавшую там ненависть и презрение к людям, — смотришь — и родится несколько энергических стихов. В
то же время он обдумывал и писал повесть. Он потратил на нее много размышления, чувства, материального труда и около полугода времени. Вот наконец повесть готова, пересмотрена и переписана набело. Тетка была в восхищении.
Давно ли, три месяца назад
тому, он так гордо, решительно отрекся от
любви, написал даже эпитафию в стихах этому беспокойному чувству, читанную дядей, наконец явно презирал женщин — и вдруг опять у ног женщины!
Первая
любовь — не что иное, как несчастная ошибка сердца, которое требовало пищи, а сердце в
те лета так неразборчиво: принимает первое, что попадается.
Она любила в первый раз — это бы еще ничего — нельзя же полюбить прямо во второй раз; но беда была в
том, что сердце у ней было развито донельзя, обработано романами и приготовлено не
то что для первой, но для
той романической
любви, которая существует в некоторых романах, а не в природе, и которая оттого всегда бывает несчастлива, что невозможна на деле.
Ему было легко учить Юлию: она благодаря гувернантке болтала по-французски, читала и писала почти без ошибок. Месье Пуле оставалось только занять ее сочинениями. Он задавал ей разные
темы:
то описать восходящее солнце,
то определить
любовь и дружбу,
то написать поздравительное письмо родителям или излить грусть при разлуке с подругой.
О будущем они перестали говорить, потому что Александр при этом чувствовал какое-то смущение, неловкость, которой не мог объяснить себе, и старался замять разговор. Он стал размышлять, задумываться. Магический круг, в который заключена была его жизнь
любовью, местами разорвался, и ему вдали показались
то лица приятелей и ряд разгульных удовольствий,
то блистательные балы с толпой красавиц,
то вечно занятой и деловой дядя,
то покинутые занятия…
Эта женщина поддалась чувству без борьбы, без усилий, без препятствий, как жертва: слабая, бесхарактерная женщина! осчастливила своей
любовью первого, кто попался; не будь меня, она полюбила бы точно так же Суркова, и уже начала любить: да! как она ни защищайся — я видел! приди кто-нибудь побойчее и поискуснее меня, она отдалась бы
тому… это просто безнравственно!
— Обыкновенно что: что ты также ее любишь без ума; что ты давно искал нежного сердца; что тебе страх как нравятся искренние излияния и без
любви ты тоже не можешь жить; сказал, что напрасно она беспокоится: ты воротишься; советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить… а
то, говорю, вы наскучите друг другу… ну, обыкновенно, что говорится в таких случаях.
— Про тебя уж начинают поговаривать, что ты
того… этак… тронулся от
любви, делаешь бог знает что, водишься с какими-то чудаками… Я бы для одного этого пошел.
— А может быть, и
то! — сказал он, — может быть, вы не по
любви, а так, от праздности, сбивали с толку бедную девочку, не зная сами, что из этого будет?.. удастся — хорошо, не удастся — нужды нет! В Петербурге много этаких молодцов… Знаете, как поступают с такими франтами?..
— Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке… о ее
любви к вам… ласках?.. Неужели вам не приходило в голову, что, может быть, кто-нибудь и здесь любит вас, если не так, как она,
то, по крайней мере, как сестра или, еще больше, как друг?
— Да; но вы не дали мне обмануться: я бы видел в измене Наденьки несчастную случайность и ожидал бы до
тех пор, когда уж не нужно было бы
любви, а вы сейчас подоспели с теорией и показали мне, что это общий порядок, — и я, в двадцать пять лет, потерял доверенность к счастью и к жизни и состарелся душой. Дружбу вы отвергали, называли и ее привычкой; называли себя, и
то, вероятно, шутя, лучшим моим другом, потому разве, что успели доказать, что дружбы нет.
Петр Иваныч был добр; и если не по
любви к жене,
то по чувству справедливости он дал бы бог знает что, чтоб поправить зло; но как поправить?
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по
любви, — говорил Александр, —
любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по
любви — и придешь к
тому же результату: привыкнешь к жене.
Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…