Неточные совпадения
— Матушка, Аграфена Ивановна! — повторил он, — будет ли Прошка любить вас
так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст. А я-то! э-эх! Вы у меня,
что синь-порох в глазу! Если б не барская воля,
так… эх!..
— Полезь-ка,
так узнает! Разве нет в дворне женского пола, кроме меня? С Прошкой свяжусь! вишь,
что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно — свинья свиньей! Он, того и гляди, норовит ударить человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук — и не увидишь.
— Как же это
так, маменька? собрался — и вдруг опять!
Что скажут…
— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в
таких летах,
что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза. А дочка Марьи Карповны, Сонюшка?
Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не спит!
— Вот, маменька,
что вы! она
так…
Как не увидишь петербургского житья,
так и покажется тебе, живучи здесь,
что ты первый в мире; и во всем
так, мой милый!
Погляди-ка, озеро:
что за великолепие! истинно небесное! рыба
так и ходит; одну осетрину покупаем, а то ерши, окуни, караси кишмя-кишат: и на себя и на людей идет.
—
Так вот
что! — проговорила она, наконец, уныло. — Ну, мой друг, бог с тобой! поезжай, уж если тебя
так тянет отсюда: я не удерживаю! По крайней мере не скажешь,
что мать заедает твою молодость и жизнь.
Александр был избалован, но не испорчен домашнею жизнью. Природа
так хорошо создала его,
что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества. Это же самое, может быть, расшевелило в нем и самолюбие; но ведь самолюбие само по себе только форма; все будет зависеть от материала, который вольешь в нее.
— Вот, Сашенька, заметь хорошенько, куда я
что кладу, — говорила она. — В самый низ, на дно чемодана, простыни: дюжина. Посмотри-ка,
так ли записано?
Там немного
таких рубашек увидишь; пожалуй, и подменят; есть ведь этакие мерзавки,
что бога не боятся.
Не заводи роскоши никакой, ничего
такого, но и не отказывай себе в
чем можно; захочется полакомиться — не скупись.
Есть
такие бесстыдницы,
что сами на шею будут вешаться, как увидят этакого-то…
Разве
что у начальника твоего или у какого-нибудь знатного да богатого вельможи разгорятся на тебя зубы и он захочет выдать за тебя дочь — ну, тогда можно, только отпиши: я кое-как дотащусь, посмотрю, чтоб не подсунули
так какую-нибудь, лишь бы с рук сбыть: старую девку или дрянь.
— Ну, ну, друг мой, успокойся! ведь я
так только. Послужи, воротись сюда, и тогда
что бог даст; невесты не уйдут! Коли не забудешь,
так и того… Ну, а…
— Да
что это не едет никто? — сказала она, — ни Марья Карповна, ни Антон Иваныч, ни священник нейдет? уж, чай, обедня кончилась! Ах, вон кто-то и едет! кажется, Антон Иваныч…
так и есть: легок на помине.
С виду он полный, потому
что у него нет ни горя, ни забот, ни волнений, хотя он прикидывается,
что весь век живет чужими горестями и заботами; но ведь известно,
что чужие горести и заботы не сушат нас: это
так заведено у людей.
И обед не в обед. Тогда уж к нему даже кого-нибудь и отправят депутатом проведать,
что с ним, не заболел ли, не уехал ли? И если он болен, то и родного не порадуют
таким участьем.
—
Что такое? — с испугом спросила Анна Павловна.
— Уж не погневайтесь,
что потревожила вас — вместе размыкать горе; вы нас
так любите, как родной.
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас
таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся… а как, думаю, не поехать?..
что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
— Дай бог вам здоровья, Антон Иваныч,
что не забываете нас! И подлинно сама не своя:
такая пустота в голове, ничего не вижу! в горле совсем от слез перегорело. Прошу закусить: вы и устали и, чай, проголодались.
—
Так тогда перина будет скатываться, коли чемодан вдоль: лучше поперек.
Что еще? уклали ли сапоги-то?
—
Что бишь это
такое? что-то знакомое… ба, вот прекрасно — ведь брат женат был на Горбатовой; это ее сестра, это та… а! помню…
— Василий! — сказал он, — когда придет мой племянник, то не отказывай. Да поди узнай, занята ли здесь вверху комната,
что отдавалась недавно, и если не занята,
так скажи,
что я оставляю ее за собой. А! это гостинцы! Ну
что мы станем с ними делать?
Александр не знал,
что и подумать —
так его сразили эти отзывы.
«
Так вот как здесь, в Петербурге… — думал Александр, сидя в новом своем жилище, — если родной дядя
так,
что ж прочие?..»
Присутственные места —
так и видно,
что присутственные места: близко без надобности никто не подходит.
— Нужды нет, все-таки оно не годится, на днях я завезу тебя к своему портному; но это пустяки. Есть о
чем важнее поговорить. Скажи-ка, зачем ты сюда приехал?
— Мать пишет,
что она дала тебе тысячу рублей: этого мало, — сказал Петр Иваныч. — Вот один мой знакомый недавно приехал сюда, ему тоже надоело в деревне; он хочет пользоваться жизнию,
так тот привез пятьдесят тысяч и ежегодно будет получать по стольку же. Он точно будет пользоваться жизнию в Петербурге, а ты — нет! ты не за тем приехал.
— О
чем же он
так говорил?
— Попроще, как все, а не как профессор эстетики. Впрочем, этого вдруг растолковать нельзя; ты после сам увидишь. Ты, кажется, хочешь сказать, сколько я могу припомнить университетские лекции и перевести твои слова,
что ты приехал сюда делать карьеру и фортуну, —
так ли?
— Не в том дело; ты, может быть, вдесятеро умнее и лучше меня… да у тебя, кажется, натура не
такая, чтоб поддалась новому порядку; а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен и избалован матерью; где тебе выдержать все,
что я выдержал? Ты, должно быть, мечтатель, а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать.
Впрочем, не думай, чтоб я тебе отказывал: нет, если придется
так,
что другого средства не будет,
так ты, нечего делать, обратись ко мне…
Так Александр лег спать и старался разгадать,
что за человек его дядя. Он припомнил весь разговор; многого не понял, другому не совсем верил.
«Нехорошо говорю! — думал он, — любовь и дружба не вечны? не смеется ли надо мною дядюшка? Неужели здесь
такой порядок?
Что же Софье и нравилось во мне особенно, как не дар слова? А любовь ее неужели не вечна?.. И неужели здесь в самом деле не ужинают?»
—
Что ж! если есть способности,
так он пойдет здесь… ведь и вы не с большего начали, а вот, слава богу…
— Спрячь, спрячь свой секрет, — сказал Петр Иваныч, — я отвернусь. Ну, спрятал? А это
что выпало?
что это
такое?
— Кажется, волосы! Подлинно ничего! уж я видел одно,
так покажи и то,
что спрятал в руке.
— Очень. Время проходит, а ты до сих пор мне еще и не помянул о своих намерениях: хочешь ли ты служить, избрал ли другое занятие — ни слова! а все оттого,
что у тебя Софья да знаки на уме. Вот ты, кажется, к ней письмо пишешь?
Так?
— Должно. Не брось я твоих залогов,
так, пожалуй,
чего доброго, ты помнил бы ее лишний месяц. Я оказал тебе вдвойне услугу. Через несколько лет эти знаки напомнили бы тебе глупость, от которой бы ты краснел.
— Какая поэзия в том,
что глупо? поэзия, например, в письме твоей тетки! желтый цветок, озеро, какая-то тайна… как я стал читать — мне
так стало нехорошо,
что и сказать нельзя! чуть не покраснел, а уж я ли не отвык краснеть!
— Как вы, дядюшка, можете
так холодно издеваться над тем,
что есть лучшего на земле? ведь это преступление… Любовь… святые волнения!
— Нашел-таки случай! — сказал дядя, вытирая щеку, — как это я не остерегся! Ну,
так слушай же. Скажи,
что ты знаешь, к
чему чувствуешь себя способным.
— Да, почти — вот только две строки осталось, — сейчас дочитаю; а
что? ведь тут секретов нет, иначе бы оно не валялось
так…
— Потому
что в этом поступке разума, то есть смысла, нет, или, говоря словами твоего профессора, сознание не побуждает меня к этому; вот если б ты был женщина —
так другое дело: там это делается без смысла, по другому побуждению.
Он думает и чувствует по-земному, полагает,
что если мы живем на земле,
так и не надо улетать с нее на небо, где нас теперь пока не спрашивают, а заниматься человеческими делами, к которым мы призваны.
Любви и дружбе тоже верит, только не думает,
что они упали с неба в грязь, а полагает,
что они созданы вместе с людьми и для людей,
что их
так и надобно понимать и вообще рассматривать вещи пристально, с их настоящей стороны, а не заноситься бог знает куда.
— Нужды нет, ты все-таки пошли: может быть, он поумнее станет: это наведет его на разные новые мысли; хоть вы кончили курс, а школа ваша только
что начинается.
— Не-уже-ли? — воскликнул дядя, — да как это я? и не заметил; смотри, пожалуй, сжег
такую драгоценность… А впрочем, знаешь
что? оно даже, с одной стороны, хорошо…