Неточные совпадения
Приехала и Марья Карповна
с дочерью, полной и румяной девушкой,
с улыбкой и заплаканными
глазами.
С кем ни встретишься — поклон да пару слов, а
с кем и не кланяешься, так знаешь, кто он, куда и зачем идет, и у того в
глазах написано: и я знаю, кто вы, куда и зачем идете.
«Вот кончается улица, сейчас будет приволье
глазам, — думал он, — или горка, или зелень, или развалившийся забор», — нет, опять начинается та же каменная ограда одинаких домов,
с четырьмя рядами окон.
— Тебе решительно улыбается фортуна, — говорил Петр Иваныч племяннику. — Я сначала целый год без жалованья служил, а ты вдруг поступил на старший оклад; ведь это семьсот пятьдесят рублей, а
с наградой тысяча будет. Прекрасно на первый случай! Начальник отделения хвалит тебя; только говорит, что ты рассеян: то запятых не поставишь, то забудешь написать содержание бумаги. Пожалуйста, отвыкни: главное дело — обращай внимание на то, что у тебя перед
глазами, а не заносись вон куда.
В
глазах блистали самоуверенность и отвага — не та отвага, что слышно за версту, что глядит на все нагло и ухватками и взглядами говорит встречному и поперечному: «Смотри, берегись, не задень, не наступи на ногу, а не то — понимаешь?
с нами расправа коротка!» Нет, выражение той отваги, о которой говорю, не отталкивает, а влечет к себе.
— Ну,
с цветка, что ли, — сказал Петр Иваныч, — может быть, еще
с желтого, все равно; тут что попадется в
глаза, лишь бы начать разговор; так-то слова
с языка нейдут. Ты спросил, нравится ли ей цветок; она отвечала да; почему, дескать? «Так», — сказала она, и замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое, и разговор не вязался. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.
— Нет, дядюшка, пусть же я буду вечно глуп в ваших
глазах, но я не могу существовать
с такими понятиями о жизни, о людях. Это больно, грустно! тогда мне не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях — слышите ли? я не хочу.
Гребцы машут веслами медленно, мерно, как машина. Пот градом льет по загорелым лицам; им и нужды нет, что у Александра сердце заметалось в груди, что, не спуская
глаз с одной точки, он уж два раза в забытьи заносил через край лодки то одну, то другую ногу, а они ничего: гребут себе
с тою же флегмой да по временам отирают рукавом лицо.
Как они принялись работать, как стали привскакивать на своих местах! куда девалась усталость? откуда взялась сила? Весла так и затрепетали по воде. Лодка — что скользнет, то саженей трех как не бывало. Махнули раз десяток — корма уже описала дугу, лодка грациозно подъехала и наклонилась у самого берега. Александр и Наденька издали улыбались и не сводили друг
с друга
глаз. Адуев ступил одной ногой в воду вместо берега. Наденька засмеялась.
Они бросились невольно друг к другу, но остановились и глядели друг на друга
с улыбкой, влажными
глазами и не могли ничего сказать. Так прошло несколько минут.
Но если кто пристально вглядывался в ее черты, тот долго не сводил
с нее
глаз.
Вот Александр тихо коснулся ее талии. Она тихо отвела локтем его руку. Он дотронулся опять, она отвела слабее, не спуская
глаз с Невы. В третий раз не отвела.
Дни шли за днями, дни беспрерывных наслаждений для Александра. Он счастлив был, когда поцелует кончик пальца Наденьки, просидит против нее в картинной позе часа два, не спуская
с нее
глаз, млея и вздыхая или декламируя приличные случаю стихи.
Александр не уснул целую ночь, не ходил в должность. В голове у него вертелся завтрашний день; он все придумывал, как говорить
с Марьей Михайловной, сочинил было речь, приготовился, но едва вспомнил, что дело идет о Наденькиной руке, растерялся в мечтах и опять все забыл. Так он приехал вечером на дачу, не приготовившись ни в чем; да и не нужно было: Наденька встретила его, по обыкновению, в саду, но
с оттенком легкой задумчивости в
глазах и без улыбки, а как-то рассеянно.
Адуев не совсем покойно вошел в залу. Что за граф? Как
с ним вести себя? каков он в обращении? горд? небрежен? Вошел. Граф первый встал и вежливо поклонился. Александр отвечал принужденным и неловким поклоном. Хозяйка представила их друг другу. Граф почему-то не нравился ему; а он был прекрасный мужчина: высокий, стройный блондин,
с большими выразительными
глазами,
с приятной улыбкой. В манерах простота, изящество, какая-то мягкость. Он, кажется, расположил бы к себе всякого, но Адуева не расположил.
Граф скрыл улыбку, закусив немного нижнюю губу. Наденька переглянулась
с матерью, покраснела и потупила
глаза.
И все пропало; слышен был только лошадиный топот, да пыль облаком поднялась
с дороги. Александр остался
с Любецкой. Он молча смотрел на нее, как будто спрашивал
глазами: «Что это значит?» Та не заставила долго ждать ответа.
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить
с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала
глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
— Вы будете к нам завтра? — спросила она холодно, но
глаза ее устремились на него
с жадным любопытством.
Она молчала, но
глаза ее в одно мгновение
с его ответом опустились вниз, и что было в них? отуманила ли их грусть, или блеснула в них молния радости, — ничего нельзя было прочесть на этом мраморном, прекрасном лице.
Она
с ужасом смотрела на него.
Глаза его сверкали, губы побелели.
Она хотела что-то сказать, но не могла и, потупив
глаза, начала ударять пальцем по одному клавишу. Видно было, что она сильно боролась сама
с собой. «Ах!» — произнесла она наконец
с тоской. Адуев отер платком лоб.
Адуев только что спустился
с лестницы, как силы изменили ему: он сел на последней ступени, закрыл
глаза платком и вдруг начал рыдать громко, но без слез. В это время мимо сеней проходил дворник. Он остановился и послушал.
— Оспоривать
с дубиной в руках! — перебил дядя, — мы не в киргизской степи. В образованном мире есть другое орудие. За это надо было взяться вовремя и иначе, вести
с графом дуэль другого рода, в
глазах твоей красавицы.
Не нужно унижать соперника и прибегать к клевете: этим вооружишь красавицу против себя… надо только стряхнуть
с него те блестки, которыми он ослепляет
глаза твоей возлюбленной, сделать его перед ней простым, обыкновенным человеком, а не героем…
Через час он вышел задумчив, но
с улыбкой и уснул в первый раз покойно после многих бессонных ночей. Она воротилась в спальню
с заплаканными
глазами. Петр Иваныч давным-давно храпел.
— Для меня, — продолжал он
с блистающими
глазами, — она должна жертвовать всем: презренными выгодами, расчетами, свергнуть
с себя деспотическое иго матери, мужа, бежать, если нужно, на край света, сносить энергически все лишения, наконец, презреть самую смерть — вот любовь! а эта…
Она закрыла
глаза и пробыла так несколько минут, потом открыла их, оглянулась вокруг, тяжело вздохнула и тотчас приняла обыкновенный, покойный вид. Бедняжка! Никто не знал об этом, никто не видел этого. Ей бы вменили в преступление эти невидимые, неосязаемые, безыменные страдания, без ран, без крови, прикрытые не лохмотьями, а бархатом. Но она
с героическим самоотвержением таила свою грусть, да еще находила довольно сил, чтоб утешать других.
— Нашел кого поставить
с ним наравне! это насмешка судьбы. Она всегда, будто нарочно, сведет нежного, чувствительного человека
с холодным созданием! Бедный Александр! У него ум нейдет наравне
с сердцем, вот он и виноват в
глазах тех, у кого ум забежал слишком вперед, кто хочет взять везде только рассудком…
— Целая семья животных! — перебил Александр. — Один расточает вам в
глаза лесть, ласкает вас, а за
глаза… я слышал, что он говорит обо мне. Другой сегодня
с вами рыдает о вашей обиде, а завтра зарыдает
с вашим обидчиком; сегодня смеется
с вами над другим, а завтра
с другим над вами… гадко!
Александр ничего не отвечал, но на лице у него мелькнуло выражение тонкой, едва заметной иронии. Он улыбнулся. Ни это выражение, ни улыбка не ускользнули от Петра Иваныча. Он переглянулся
с женой, та потупила
глаза.
Стали читать. Петр Иваныч ни разу не вздремнул, слушал, не сводя
глаз с Александра, даже редко мигал, а два раза так одобрительно кивнул головой.
Какая разница между ними: один целой головой выше, стройный, полный, человек крепкой и здоровой натуры,
с самоуверенностью в
глазах и в манерах.
— Нет! она очень умная женщина… прекрасно воспитана… любит музыку… — говорил Александр невнятно,
с расстановкою, и почесал
глаз, хотя он не чесался, погладил левый висок, потом достал платок и отер губы.
— Приобрести право не покидать ее ни на минуту, не уходить домой… быть всюду и всегда
с ней. Быть в
глазах света законным ее обладателем… Она назовет меня громко, не краснея и не бледнея, своим… и так на всю жизнь! и гордиться этим вечно…
Она, прислонясь спиной к камину, стояла, склонив бледное лицо к плечу, и следила
глазами за Александром, но не
с выражением недоверчивости и допроса, а неги, любви и счастья. Она, по-видимому, боролась
с тайным ощущением,
с сладкой мечтой и казалась утомленной.
Я теперь независима, могу делать, что хочу, поехать куда
глаза глядят, а тогда ничто здесь не тронется
с места без вашего приказания; я сама буду связана вашей волей; но какая прекрасная цепь!
Она взяла его за руку и — опять полилась нежная, пламенная речь, мольбы, слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, — стоял точно деревянный, переминаясь
с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал в ней кроткую, слабонервную женщину? Локоны у ней распустились,
глаза горели лихорадочным блеском, щеки пылали, черты лица странно разложились. «Как она нехороша!» — думал Александр, глядя на нее
с гримасой.
Она заплакала и не могла продолжать. Волнение истощило ее, она упала на диван, закрыла
глаза, зубы ее стиснулись, рот судорожно искривился.
С ней сделался истерический припадок. Через час она опомнилась, пришла в себя. Около нее суетилась горничная. Она огляделась кругом. «А где же?..» — спросила она.
Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись счастьем ложным,
Я приучусь к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я сердца усмирю заботы,
Я думам не велю летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю
глазам своим взирать,
и проч.
На некоторое время свобода, шумные сборища, беспечная жизнь заставили его забыть Юлию и тоску. Но все одно да одно, обеды у рестораторов, те же лица
с мутными
глазами; ежедневно все тот же глупый и пьяный бред собеседников и, вдобавок к этому, еще постоянно расстроенный желудок: нет, это не по нем. Слабый организм тела и душа Александра, настроенная на грустный, элегический тон, не вынесли этих забав.
Сумасшедшие! беспрерывно ссорятся, дуются друг на друга, ревнуют, потом мирятся на минуту, чтоб сильнее поссориться: это у них любовь, преданность! а всё вместе,
с пеной на устах, иногда со слезами отчаяния на
глазах, упрямо называют счастьем!
Александр обернулся. В двух шагах от них стоял старик, под руку
с ним хорошенькая девушка, высокого роста,
с открытой головой и
с зонтиком в руках. Брови у ней слегка нахмурились. Она немного нагнулась вперед и
с сильным участием следила
глазами за каждым движением Костякова. Она даже не заметила Александра.
Александр долго не мог отвести
глаз от нее и почувствовал, что по телу его пробежала лихорадочная дрожь. Он отвернулся от соблазна и стал прутом срывать головки
с цветов.
Они пошли. Александр не сводил
глаз с ее плеч, стройной талии и чувствовал лихорадочную дрожь.
А Лиза все ждала: ей непременно нужно было поговорить
с Александром: открыть ему тайну. Она все сидела на скамье, под деревом, в кацавейке. Она похудела;
глаза у ней немного впали; щеки были подвязаны платком. Так застал ее однажды отец.
Как стал я сегодня вдруг мелок, ничтожен в собственных
глазах,
с своей тоской, страданиями!..
Недели через две Александр вышел в отставку и пришел проститься
с дядей и теткой. Тетка и Александр были грустны и молчаливы. У Лизаветы Александровны висели слезы на
глазах. Петр Иваныч говорил один.
Анна Павловна
с пяти часов сидит на балконе. Что ее вызвало: восход солнца, свежий воздух или пение жаворонка? Нет! она не сводит
глаз с дороги, что идет через рощу. Пришла Аграфена просить ключей. Анна Павловна не поглядела на нее и, не спуская
глаз с дороги, отдала ключи и не спросила даже зачем. Явился повар: она, тоже не глядя на него, отдала ему множество приказаний. Другой день стол заказывался на десять человек.
Анна Павловна осталась опять одна. Вдруг
глаза ее заблистали; все силы ее души и тела перешли в зрение: на дороге что-то зачернело. Кто-то едет, но тихо, медленно. Ах! это воз спускается
с горы. Анна Павловна нахмурилась.