Неточные совпадения
— А мостик-то у ворот! видно, только что сколотили? что, слышу,
не пляшут доски под колесами? смотрю, ан
новый!
Если, наконец, встретятся незнакомые, еще
не видавшие друг друга, то вдруг лица обоих превращаются в знаки вопроса; они остановятся и оборотятся назад раза два, а пришедши домой, опишут и костюм и походку
нового лица, и пойдут толки и догадки, и кто, и откуда, и зачем.
—
Не в том дело; ты, может быть, вдесятеро умнее и лучше меня… да у тебя, кажется, натура
не такая, чтоб поддалась
новому порядку; а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен и избалован матерью; где тебе выдержать все, что я выдержал? Ты, должно быть, мечтатель, а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать.
— Полно! какая тут добродетель. От скуки там всякому мерзавцу рады: «Милости просим, кушай, сколько хочешь, только займи как-нибудь нашу праздность, помоги убить время да дай взглянуть на тебя — все-таки что-нибудь
новое; а кушанья
не пожалеем это нам здесь ровно ничего
не стоит…» Препротивная добродетель!
Поскрипев, передает родительницу с
новым чадом пятому — тот скрипит в свою очередь пером, и рождается еще плод, пятый охорашивает его и сдает дальше, и так бумага идет, идет — никогда
не пропадает: умрут ее производители, а она все существует целые веки.
— «Заплачу́! — сказал он, — заплачу́». Это будет четвертая глупость. Тебе, я вижу, хочется рассказать о своем счастии. Ну, нечего делать. Если уж дяди обречены принимать участие во всяком вздоре своих племянников, так и быть, я даю тебе четверть часа: сиди смирно,
не сделай какой-нибудь пятой глупости и рассказывай, а потом, после этой
новой глупости, уходи: мне некогда. Ну… ты счастлив… так что же? рассказывай же поскорее.
— Как, дядюшка? это
новое; я никогда
не слыхал.
Как жалок, напротив, кто
не умеет и боится быть с собою, кто бежит от самого себя и всюду ищет общества, чуждого ума и духа…» Подумаешь, мыслитель какой-нибудь открывает
новые законы строения мира или бытия человеческого, а то просто влюбленный!
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, — думал он, —
не она, а я виноват: как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь против себя; чужой человек,
новое знакомство… очень натурально, что она, как хозяйка… А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет ждать…»
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он
не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и
не взглянула на него. Он сел подле нее. Она
не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой,
не вышло ли чего-нибудь
нового? О прошлом ни слова.
Наденька ушла в сад; граф
не пошел с ней. С некоторого времени и он и Наденька как будто избегали друг друга при Александре. Он иногда застанет их в саду или в комнате одних, но потом они разойдутся и при нем уже
не сходятся более.
Новое, страшное открытие для Александра: знак, что они в заговоре.
Француз усовершенствовал наконец воспитание Юлии тем, что познакомил ее уже
не теоретически, а практически с
новой школой французской литературы. Он давал ей наделавшие в свое время большого шуму: «Le manuscrit wert», «Les sept péchés capitaux», «L’âne mort» [«Зеленая рукопись» (Гюстава Друино), «Семь смертных грехов» (Эжена Сю), «Мертвый осел» (Жюля Жанена) (франц.)] и целую фалангу книг, наводнявших тогда Францию и Европу.
«Дружба, — подумал он, — другая глупость! Все изведано,
нового ничего нет, старое
не повторится, а живи!»
—
Новый лекарь; года два как приехал. Дока такой, что чудо! Лекарств почти никаких
не прописывает; сам делает какие-то крохотные зернышки — и помогают. Вон у нас Фома животом страдал; трои сутки ревмя ревел: он дал ему три зернышка, как рукой сняло! Полечись, голубчик!
«Ах! если б я мог еще верить в это! — думал он. — Младенческие верования утрачены, а что я узнал
нового, верного?.. ничего: я нашел сомнения, толки, теории… и от истины еще дальше прежнего… К чему этот раскол, это умничанье?.. Боже!.. когда теплота веры
не греет сердца, разве можно быть счастливым? Счастливее ли я?»
Всякое явление в мире науки и искусства, всякая
новая знаменитость будили в нем вопрос: «Почему это
не я, зачем
не я?» Там на каждом шагу он встречал в людях невыгодные для себя сравнения… там он так часто падал, там увидал как в зеркале свои слабости… там был неумолимый дядя, преследовавший его образ мыслей, лень и ни на чем
не основанное славолюбие; там изящный мир и куча дарований, между которыми он
не играл никакой роли.
—
Не все ли равно? Вы вскользь сделали ваше замечание, да и забыли, а я с тех пор слежу за ней пристально и с каждым днем открываю в ней
новые, неутешительные перемены — и вот три месяца
не знаю покоя. Как я прежде
не видал —
не понимаю! Должность и дела отнимают у меня и время, и здоровье… а вот теперь, пожалуй, и жену.
— А может быть, и ничего нет. Подозрительных симптомов решительно никаких! Это так… вы засиделись слишком долго здесь в этом болотистом климате. Ступайте на юг: освежитесь, наберитесь
новых впечатлений и посмотрите, что будет. Лето проживите в Киссингене, возьмите курс вод, а осень в Италии, зиму в Париже: уверяю вас, что накопления слизей, раздражительности… как
не бывало!
Неточные совпадения
Проклятый купчишка Абдулин — видит, что у городничего старая шпага,
не прислал
новой.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому
не учите, это я делаю
не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть
нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. //
Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего //
Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. //
Не дивно ли?
не страшно ли? // О время, время
новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому // Пределы
не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски
новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..
— По-нашему ли, Климушка? // А Глеб-то?.. — // Потолковано // Немало: в рот положено, // Что
не они ответчики // За Глеба окаянного, // Всему виною: крепь! // — Змея родит змеенышей. // А крепь — грехи помещика, // Грех Якова несчастного, // Грех Глеба родила! // Нет крепи — нет помещика, // До петли доводящего // Усердного раба, // Нет крепи — нет дворового, // Самоубийством мстящего // Злодею своему, // Нет крепи — Глеба
нового //
Не будет на Руси!