Неточные совпадения
— Я было приготовил тебя, а ты, я вижу, все-таки хочешь начать с обыкновенных прелюдий. Это значит, что рассказ продолжится целый час; мне некогда: почта
не будет
ждать. Постой, уж я лучше сам расскажу.
— Я
ждала? и
не думала! — отвечала Наденька, качая головой, — вы знаете, я всегда в саду.
Ах да: что ж вы к обеду
не пришли? мы вас
ждали до пяти часов.
— Я! ах, ах, maman, что вы!
Не я ли говорю: «Пора, maman, обедать», а вы сказали: «Нет, надо
подождать; Александр Федорыч давно
не был: верно, придет к обеду».
— Я говорю: «Ну где теперь Александру Федорычу быть? — продолжала Марья Михайловна, — уж половина пятого». — «Нет, говорит, maman, надо
подождать, — он будет». Смотрю, три четверти: «Воля твоя, говорю я, Наденька: Александр Федорыч, верно, в гостях,
не будет; я проголодалась». — «Нет, говорит, еще
подождать надо, до пяти часов». Так и проморила меня. Что, неправда, сударыня?
—
Не сто́ите вы! заставить так долго
ждать себя! — говорила Наденька, — я два часа у решетки стояла: вообразите! едет кто-то; я думала — вы, и махнула платком, вдруг незнакомые, какой-то военный. И он махнул, такой дерзкий!..
А Адуев все
ждал: вот граф уйдет, и он наконец успеет переговорить с матерью. Но пробило десять, одиннадцать часов, граф
не уходит и все говорит.
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, — думал он, —
не она, а я виноват: как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь против себя; чужой человек, новое знакомство… очень натурально, что она, как хозяйка… А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет
ждать…»
Две недели: какой срок для влюбленного! Но он все
ждал: вот пришлют человека узнать, что с ним?
не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего
не напишет от себя! Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
И все пропало; слышен был только лошадиный топот, да пыль облаком поднялась с дороги. Александр остался с Любецкой. Он молча смотрел на нее, как будто спрашивал глазами: «Что это значит?» Та
не заставила долго
ждать ответа.
— Что ж это с вами? А я все
жду да
жду, думаю: что ж это значит, и сам
не едет и книжек французских
не везет? Помните, вы обещали что-то: «Peau de chagrin», [«Шагреневая кожа» (1831) — роман Оноре Бальзака (1799–1850)] что ли?
Жду,
жду — нет! разлюбил, думаю, Александр Федорыч нас, право разлюбил.
— Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот
не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча
не видать, что
не едет? и все
поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать
не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы
ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
— Да почти каждый день, а иногда по два раза в один день; такой добрый, так полюбил нас… Ну вот, говорит Наденька: «Есть хочу да и только! пора за стол». — «А как Александр Федорыч, говорю я, будет?..» — «
Не будет, говорит она, хотите пари, что
не будет? нечего
ждать…» — Любецкая резала Александра этими словами, как ножом.
— Да, так-таки и говорит и торопит. Я ведь строга, даром что смотрю такой доброй. Я уж бранила ее: «То
ждешь, мол, его до пяти часов,
не обедаешь, то вовсе
не хочешь
подождать — бестолковая! нехорошо! Александр Федорыч старый наш знакомый, любит нас, и дяденька его Петр Иваныч много нам расположения своего показал… нехорошо так небрежничать! он, пожалуй, рассердится да
не станет ходить…»
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он
не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит.
Ждал,
ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и
не взглянула на него. Он сел подле нее. Она
не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой,
не вышло ли чего-нибудь нового? О прошлом ни слова.
— Надежда Александровна! — сказал он уныло, —
подождите, уделите мне пять минут,
не более.
— Но, может быть, его стали бы
ждать, — заметила тетка, — приличия
не позволили…
Вот я
жду час, два, он
не подходит ко мне; я выхожу из терпения.
Настала зима. Александр обыкновенно обедал по пятницам у дяди. Но вот уж прошло четыре пятницы, он
не являлся,
не заходил и в другие дни. Лизавета Александровна сердилась; Петр Иваныч ворчал, что он заставлял понапрасну
ждать себя лишние полчаса.
Он постукивал тростью по тротуару, весело кланялся со знакомыми Проходя по Морской, он увидел в окне одного дома знакомое лицо. Знакомый приглашал его рукой войти. Он поглядел. Ба! да это Дюмэ! И вошел, отобедал, просидел до вечера, вечером отправился в театр, из театра ужинать. О доме он старался
не вспоминать: он знал, что́ там
ждет его.
— Помню, как ты вдруг сразу в министры захотел, а потом в писатели. А как увидал, что к высокому званию ведет длинная и трудная дорога, а для писателя нужен талант, так и назад. Много вашей братьи приезжают сюда с высшими взглядами, а дела своего под носом
не видят. Как понадобится бумагу написать — смотришь, и того… Я
не про тебя говорю: ты доказал, что можешь заниматься, а со временем и быть чем-нибудь. Да скучно, долго
ждать. Мы вдруг хотим;
не удалось — и нос повесили.
Я
ждал тогда от жизни так много, и,
не рассмотрев ее пристально,
ждал бы там от нее чего-нибудь еще и до сих пор.
Лиза всякий раз с нетерпением
поджидала прихода приятелей. Костякову каждый вечер готовилась чашка душистого чаю с ромом — и, может быть, Лиза отчасти обязана была этой хитрости тем, что они
не пропускали ни одного вечера. Если они опаздывали, Лиза с отцом шла им навстречу. Когда ненастная погода удерживала приятелей дома, на другой день упрекам, и им, и погоде,
не было конца.
Лиза
ждала его целый день с трепетом удовольствия, а потом сердце у ней сжалось; она оробела, сама
не зная отчего, стала грустна и почти
не желала прихода Александра. Когда же урочный час настал, а Александра
не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску. С последним лучом солнца исчезла всякая надежда; она заплакала.
— Уж я вас
ждала,
ждала, Антон Иваныч, — начала Анна Павловна, — думала, что
не будете, — отчаялась было.
— Спасибо вам, Антон Иваныч: бог вас наградит! А я другую ночь почти
не сплю и людям
не даю спать: неравно приедет, а мы все дрыхнем — хорошо будет! Вчера и третьего дня до рощи пешком ходила, и нынче бы пошла, да старость проклятая одолевает. Ночью бессонница истомила. Садитесь-ка, Антон Иваныч. Да вы все перемокли:
не хотите ли выпить и позавтракать? Обедать-то, может быть, поздно придется: станем
поджидать дорогого гостя.
— Куда ей, матушка, за этакого сокола!
Жду не дождусь, как бы взглянуть: чай, красавец какой! Я что-то смекаю, Анна Павловна:
не высватал ли он там себе какую-нибудь княжну или графиню, да
не едет ли просить вашего благословения да звать на свадьбу?
— Вот, ma tante, — сказал он, — доказательство, что дядюшка
не всегда был такой рассудительный, насмешливый и положительный человек. И он ведал искренние излияния и передавал их
не на гербовой бумаге, и притом особыми чернилами. Четыре года таскал я этот лоскуток с собой и все
ждал случая уличить дядюшку. Я было и забыл о нем, да вы же сами напомнили.