Неточные совпадения
Только единственный сын Анны Павловны, Александр Федорыч, спал, как следует спать двадцатилетнему юноше, богатырским сном; а
в доме все суетились и хлопотали.
Люди ходили на цыпочках и говорили шепотом, чтобы не разбудить молодого барина. Чуть кто-нибудь стукнет, громко заговорит, сейчас, как раздраженная львица, являлась Анна Павловна и наказывала неосторожного строгим выговором, обидным прозвищем, а иногда, по мере гнева и сил своих, и толчком.
А суматоха была оттого, что Анна Павловна отпускала сына
в Петербург на службу, или, как она говорила,
людей посмотреть и себя показать.
— Полезь-ка, так узнает! Разве нет
в дворне женского пола, кроме меня? С Прошкой свяжусь! вишь, что выдумал! Подле него и сидеть-то тошно — свинья свиньей! Он, того и гляди, норовит ударить
человека или сожрать что-нибудь барское из-под рук — и не увидишь.
Навстречу Анне Павловне шел и сам Александр Федорыч, белокурый молодой
человек,
в цвете лет, здоровья и сил. Он весело поздоровался с матерью, но, увидев вдруг чемодан и узлы, смутился, молча отошел к окну и стал чертить пальцем по стеклу. Через минуту он уже опять говорил с матерью и беспечно, даже с радостью смотрел на дорожные сборы.
Нищи ли вы духом и умом, отметила ли вас природа клеймом безобразия, точит ли жало недуга ваше сердце или тело, наконец отталкивают вас от себя
люди и нет вам места между ними — тем более места
в сердце матери.
Куда
в хорошие
люди пойдешь, и надень, да не садись зря, как ни попало, вон как твоя тетка, словно нарочно, не сядет на пустой стул или диван, а так и норовит плюхнуть туда, где стоит шляпа или что-нибудь такое; намедни на тарелку с вареньем села — такого сраму наделала!
Еще, пожалуй, служба помешает или засидишься поздно
в хороших
людях и проспишь.
Вот Михайло Михайлыч и умным
человеком считается, а что
в нем?
Нет
человека из его знакомых, который бы у него отобедал, отужинал или выпил чашку чаю, но нет также
человека, у которого бы он сам не делал этого по пятидесяти раз
в год.
Еще Антона Иваныча употребляют
в таких делах, которые считают неудобным поручить
человеку.
Дальше ничего нельзя было разобрать.
В эту минуту послышался звук другого колокольчика: на двор влетела телега, запряженная тройкой. С телеги соскочил, весь
в пыли, какой-то молодой
человек, вбежал
в комнату и бросился на шею Александру.
В Петербурге он слыл за
человека с деньгами, и, может быть, не без причины; служил при каком-то важном лице чиновником особых поручений и носил несколько ленточек
в петлице фрака; жил на большой улице, занимал хорошую квартиру, держал троих
людей и столько же лошадей.
Однажды утром, когда он проснулся и позвонил,
человек, вместе с чаем, принес ему три письма и доложил, что приходил какой-то молодой барин, который называл себя Александром Федорычем Адуевым, а его — Петра Иваныча — дядей, и обещался зайти часу
в двенадцатом.
Впрочем, когда я дома обедаю, то милости прошу и тебя, а
в другие дни — здесь молодые
люди обыкновенно обедают
в трактире, но я советую тебе посылать за своим обедом: дома и покойнее и не рискуешь столкнуться бог знает с кем.
«Что это за житье здесь, — ворчал он, — у Петра Иваныча кухня-то, слышь, раз
в месяц топится, люди-то у чужих обедают… Эко, господи! ну, народец! нечего сказать, а еще петербургские называются! У нас и собака каждая из своей плошки лакает».
Александр сначала с провинциальным любопытством вглядывался
в каждого встречного и каждого порядочно одетого
человека, принимая их то за какого-нибудь министра или посланника, то за писателя: «Не он ли? — думал он, — не этот ли?» Но вскоре это надоело ему — министры, писатели, посланники встречались на каждом шагу.
— Дело, кажется, простое, — сказал дядя, — а они бог знает что заберут
в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там. Прожил бы ты век свой славно: был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым
человеком, верил бы
в вечную и неизменную дружбу и любовь,
в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и
в самом деле был бы по-своему счастлив; а по-здешнему ты счастлив не будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
Любви и дружбе тоже верит, только не думает, что они упали с неба
в грязь, а полагает, что они созданы вместе с
людьми и для
людей, что их так и надобно понимать и вообще рассматривать вещи пристально, с их настоящей стороны, а не заноситься бог знает куда.
Между честными
людьми он допускает возможность приязни, которая, от частых сношений и привычки, обращается
в дружбу.
Но он полагает также, что
в разлуке привычка теряет силу и
люди забывают друг друга и что это вовсе не преступление.
— Я смотрю с настоящей — и тебе тоже советую:
в дураках не будешь. С твоими понятиями жизнь хороша там,
в провинции, где ее не ведают, — там и не
люди живут, а ангелы: вот Заезжалов — святой
человек, тетушка твоя — возвышенная, чувствительная душа, Софья, я думаю, такая же дура, как и тетушка, да еще…
Где же разум, оживляющий и двигающий эту фабрику бумаг? — думал Александр, —
в книгах ли,
в самих ли бумагах, или
в головах этих
людей?»
Кто бы узнал нашего провинциала
в этом молодом
человеке с изящными манерами,
в щегольском костюме?
Но все еще, к немалому горю Петра Иваныча, он далеко был от холодного разложения на простые начала всего, что волнует и потрясает душу
человека. О приведении же
в ясность всех тайн и загадок сердца он не хотел и слушать.
— Нет, дядюшка, пусть же я буду вечно глуп
в ваших глазах, но я не могу существовать с такими понятиями о жизни, о
людях. Это больно, грустно! тогда мне не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях — слышите ли? я не хочу.
Ее одевают
в газ,
в блонды, убирают цветами и, несмотря на слезы, на бледность, влекут, как жертву, и ставят — подле кого же? подле пожилого
человека, по большей части некрасивого, который уж утратил блеск молодости.
— Знаю, знаю! Порядочный
человек не сомневается
в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить не позволила. И верующие
в вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не
люди, а ангелы — глупость!
А живучи вместе, живут потом привычкой, которая, скажу тебе на ухо, сильнее всякой любви: недаром называют ее второй натурой; иначе бы
люди не перестали терзаться всю жизнь
в разлуке или по смерти любимого предмета, а ведь утешаются.
— А зато, когда настанет, — перебил дядя, — так подумаешь — и горе пройдет, как проходило тогда-то и тогда-то, и со мной, и с тем, и с другим. Надеюсь, это не дурно и стоит обратить на это внимание; тогда и терзаться не станешь, когда разглядишь переменчивость всех шансов
в жизни; будешь хладнокровен и покоен, сколько может быть покоен
человек.
Был жаркий день, один из редких дней
в Петербурге: солнце животворило поля, но морило петербургские улицы, накаливая лучами гранит, а лучи, отскакивая от камней, пропекали
людей.
Какая тайна пробегает по цветам, деревьям, по траве и веет неизъяснимой негой на душу? зачем
в ней тогда рождаются иные мысли, иные чувства, нежели
в шуме, среди
людей?
«Неприлично! — скажут строгие маменьки, — одна
в саду, без матери, целуется с молодым
человеком!» Что делать! неприлично, но она отвечала на поцелуй.
«Наедине с собою только, — писал он
в какой-то повести, —
человек видит себя как
в зеркале; тогда только научается он верить
в человеческое величие и достоинство.
Александр взбесился и отослал
в журнал, но ему возвратили и то и другое.
В двух местах на полях комедии отмечено было карандашом: «Недурно» — и только.
В повести часто встречались следующие отметки: «Слабо, неверно, незрело, вяло, неразвито» и проч., а
в конце сказано было: «Вообще заметно незнание сердца, излишняя пылкость, неестественность, все на ходулях, нигде не видно
человека… герой уродлив… таких
людей не бывает… к напечатанию неудобно! Впрочем, автор, кажется, не без дарования, надо трудиться!..»
Граф говорил обо всем одинаково хорошо, с тактом, и о музыке, и о
людях, и о чужих краях. Зашел разговор о мужчинах, о женщинах: он побранил мужчин,
в том числе и себя, ловко похвалил женщин вообще и сделал несколько комплиментов хозяйкам
в особенности.
Какая сцена представилась ему! Два жокея,
в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и
человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
Он застал ее с матерью. Там было
человека два из города, соседка Марья Ивановна и неизбежный граф. Мучения Александра были невыносимы. Опять прошел целый день
в пустых, ничтожных разговорах. Как надоели ему гости! Они говорили покойно о всяком вздоре, рассуждали, шутили, смеялись.
Не надо было допускать их сближаться до короткости, а расстроивать искусно, как будто ненарочно, их свидания с глазу на глаз, быть всюду вместе, ездить с ними даже верхом, и между тем тихомолком вызывать
в глазах ее соперника на бой и тут-то снарядить и двинуть вперед все силы своего ума, устроить главную батарею из остроумия, хитрости да и того… открывать и поражать слабые стороны соперника так, как будто нечаянно, без умысла, с добродушием, даже нехотя, с сожалением, и мало-помалу снять с него эту драпировку,
в которой молодой
человек рисуется перед красавицей.
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть
в ров, как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает
человеку честь.
В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает
людьми, а умереть с горя может и животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный
человек…
Ему как-то нравилось играть роль страдальца. Он был тих, важен, туманен, как
человек, выдержавший, по его словам, удар судьбы, — говорил о высоких страданиях, о святых, возвышенных чувствах, смятых и втоптанных
в грязь — «и кем? — прибавлял он, — девчонкой, кокеткой и презренным развратником, мишурным львом. Неужели судьба послала меня
в мир для того, чтоб все, что было во мне высокого, принести
в жертву ничтожеству?»
Муж ее неутомимо трудился и все еще трудится. Но что было главною целью его трудов? Трудился ли он для общей человеческой цели, исполняя заданный ему судьбою урок, или только для мелочных причин, чтобы приобресть между
людьми чиновное и денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули
в дугу нужда, обстоятельства? Бог его знает. О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил сухо и просто, что надо дело делать.
Она пробовала возбудить
в нем ревность, думая, что тогда любовь непременно выскажется… Ничего не бывало. Чуть он заметит, что она отличает
в обществе какого-нибудь молодого
человека, он спешит пригласить его к себе, обласкает, сам не нахвалится его достоинствами и не боится оставлять его наедине с женой.
Она взглянула на роскошную мебель и на все игрушки и дорогие безделки своего будуара — и весь этот комфорт, которым у других заботливая рука любящего
человека окружает любимую женщину, показался ей холодною насмешкой над истинным счастьем. Она была свидетельницею двух страшных крайностей —
в племяннике и муже. Один восторжен до сумасбродства, другой — ледян до ожесточения.
«Да, — сказал я, —
люди обокрали мою душу…» Тут я заговорил о моей любви, о мучениях, о душевной пустоте… я начал было увлекаться и думал, что повесть моих страданий растопит ледяную кору, что еще
в глазах его не высохли слезы…
— Мы очень умны: как нам заниматься такими мелочами? Мы ворочаем судьбами
людей. Смотрят что у
человека в кармане да
в петлице фрака, а до остального и дела нет. Хотят, чтоб и все были такие! Нашелся между ними один чувствительный, способный любить и заставить любить себя…
— Нашел кого поставить с ним наравне! это насмешка судьбы. Она всегда, будто нарочно, сведет нежного, чувствительного
человека с холодным созданием! Бедный Александр! У него ум нейдет наравне с сердцем, вот он и виноват
в глазах тех, у кого ум забежал слишком вперед, кто хочет взять везде только рассудком…
— Не знаю, — сказал Александр сердито. — Смейтесь, дядюшка: вы правы; я виноват один. Поверить
людям, искать симпатии —
в ком? рассыпа́ть бисер — перед кем! Кругом низость, слабодушие, мелочность, а я еще сохранил юношескую веру
в добро,
в доблесть,
в постоянство…
— Что за дело? Разве до меня не долетают брызги этой грязи,
в которой купаются
люди? Вы знаете, что случилось со мною, — и после всего этого не ненавидеть, не презирать
людей!
— Измена
в любви, какое-то грубое, холодное забвение
в дружбе… Да и вообще противно, гадко смотреть на
людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела — все зиждется на песке. Сегодня бегут к одной цели, спешат, сбивают друг друга с ног, делают подлости, льстят, унижаются, строят козни, а завтра — и забыли о вчерашнем и бегут за другим. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны… нет! как посмотришь — страшна, противна жизнь! А
люди!..
— Я не сделал
людям зла! — с достоинством произнес Александр, — я исполнил
в отношении к ним все… У меня сердце любящее; я распахнул широкие объятия для
людей, а они что сделали?