Неточные совпадения
—
Вот еще выдумал! — накинулась на него Аграфена, — что
ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская! С
тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь… а то выдумал!
— На
вот, подавись! О, чтоб
тебя… да тише, не чавкай на весь дом.
— Так
вот что! — проговорила она, наконец, уныло. — Ну, мой друг, бог с
тобой! поезжай, уж если
тебя так тянет отсюда: я не удерживаю! По крайней мере не скажешь, что мать заедает твою молодость и жизнь.
Бедная мать!
вот тебе и награда за твою любовь!
— Прощай, Евсеюшка, прощай, мой ненаглядный! — говорила мать, обнимая его, —
вот тебе образок; это мое благословение. Помни веру, Евсей, не уйди там у меня в бусурманы! а не то прокляну! Не пьянствуй, не воруй; служи барину верой и правдой. Прощай, прощай!..
— Мать твоя правду пишет, — сказал он, —
ты живой портрет покойного брата: я бы узнал
тебя на улице. Но
ты лучше его. Ну, я без церемонии буду продолжать бриться, а
ты садись
вот сюда — напротив, чтобы я мог видеть
тебя, и давай беседовать.
Еще более взгрустнется провинциалу, как он войдет в один из этих домов, с письмом издалека. Он думает,
вот отворятся ему широкие объятия, не будут знать, как принять его, где посадить, как угостить; станут искусно выведывать, какое его любимое блюдо, как ему станет совестно от этих ласк, как он, под конец, бросит все церемонии, расцелует хозяина и хозяйку, станет говорить им
ты, как будто двадцать лет знакомы, все подопьют наливочки, может быть, запоют хором песню…
— Я был в креслах, куда ж
ты, на колени бы ко мне сел? — сказал Петр Иваныч, —
вот завтра поди себе один.
— А!
вот что! Что ж,
ты наймешь бельэтаж на Невском проспекте, заведешь карету, составишь большой круг знакомства, откроешь у себя дни?
— Мать пишет, что она дала
тебе тысячу рублей: этого мало, — сказал Петр Иваныч. —
Вот один мой знакомый недавно приехал сюда, ему тоже надоело в деревне; он хочет пользоваться жизнию, так тот привез пятьдесят тысяч и ежегодно будет получать по стольку же. Он точно будет пользоваться жизнию в Петербурге, а
ты — нет!
ты не за тем приехал.
—
Вот тебе и урок на первый случай — привыкай.
— Очень. Время проходит, а
ты до сих пор мне еще и не помянул о своих намерениях: хочешь ли
ты служить, избрал ли другое занятие — ни слова! а все оттого, что у
тебя Софья да знаки на уме.
Вот ты, кажется, к ней письмо пишешь? Так?
— А
вот тут лежало письмо, к другу, должно быть. Извини, мне хотелось взглянуть, как
ты пишешь.
— Потому что в этом поступке разума, то есть смысла, нет, или, говоря словами твоего профессора, сознание не побуждает меня к этому;
вот если б
ты был женщина — так другое дело: там это делается без смысла, по другому побуждению.
— Ну,
вот ты пишешь, что я очень добр и умен — может быть, это и правда, может быть, и нет; возьмем лучше середину, пиши: «Дядя мой не глуп и не зол, мне желает добра…»
— Я смотрю с настоящей — и
тебе тоже советую: в дураках не будешь. С твоими понятиями жизнь хороша там, в провинции, где ее не ведают, — там и не люди живут, а ангелы:
вот Заезжалов — святой человек, тетушка твоя — возвышенная, чувствительная душа, Софья, я думаю, такая же дура, как и тетушка, да еще…
— На, отнеси, Евсей, — сказал Петр Иваныч. — Ну,
вот теперь у
тебя в комнате чисто и хорошо: пустяков нет; от
тебя будет зависеть наполнить ее сором или чем-нибудь дельным. Поедем на завод прогуляться, рассеяться, подышать свежим воздухом и посмотреть, как работают.
«Наконец
вот тебе и литературное занятие, — написано было в записке, — я вчера виделся с знакомым мне журналистом; он прислал
тебе для опыта работу».
— Да, этот клапан недаром природа дала человеку — это рассудок, а
ты вот не всегда им пользуешься — жаль! а малый порядочный!
— Как же это
ты бородавки у носа не заметил, а уж узнал, что она добрая и почтенная? это странно. Да позволь… у ней ведь есть дочь — эта маленькая брюнетка. А! теперь не удивляюсь. Так
вот отчего
ты не заметил бородавки на носу!
— Так что ж
ты таким полководцем смотришь? Если нет, так не мешай мне, а
вот лучше сядь да напиши в Москву, к купцу Дубасову, о скорейшей высылке остальных денег. Прочти его письмо: где оно?
вот.
— Так и есть! Как это я сразу не догадался? Так
вот отчего
ты стал лениться, от этого и не видать
тебя нигде. А Зарайские и Скачины пристают ко мне: где да где Александр Федорыч? он вон где — на седьмом небе!
— Потом, — продолжал неумолимый дядя, —
ты начал стороной говорить о том, что вот-де перед
тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на
тебя, как будто слушает неожиданную новость;
ты, я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь
ты узнал цену жизни, что и прежде
ты видал ее… как ее? Марья, что ли?
— Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет
тебя, а еще писатель!
Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею — только, ради бога, не мне. Я
тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например…
—
Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдергивать и покрывало с тайн… но только
ты будешь верить в вечность и неизменность любви, да об одном этом и думать, а
вот это-то и глупо: сам себе готовишь горя более, нежели сколько бы его должно быть.
Тогда как, выбирая,
ты хладнокровно рассудишь, имеет ли такая-то или такая женщина качества, какие хочешь видеть в жене:
вот в чем главный расчет.
Если б мы жили среди полей и лесов дремучих — так, а то жени
вот этакого молодца, как
ты, — много будет проку! в первый год с ума сойдет, а там и пойдет заглядывать за кулисы или даст в соперницы жене ее же горничную, потому что права-то природы, о которых
ты толкуешь, требуют перемены, новостей — славный порядок! а там и жена, заметив мужнины проказы, полюбит вдруг каски, наряды да маскарады и сделает
тебе того… а без состояния так еще хуже! есть, говорит, нечего!
— Это уж не мое, а их дело. Я тоже не раз терял таких товарищей, да
вот не умер от того. Так
ты будешь завтра?
— Я! опомнись, мать моя:
ты спрятала и мне не дала. «
Вот, говорит, Александр Федорыч приедет, тогда и вам дам». Какова?
— Пустяки, — ворчал про себя Евсей, — как не пустяки: у
тебя так
вот пустяки, а я дело делаю. Вишь ведь, как загрязнил сапоги, насилу отчистишь. — Он поставил сапог на стол и гляделся с любовью в зеркальный лоск кожи. — Поди-ка, вычисти кто этак, — примолвил он, — пустяки!
Адуев посмотрел на нее и подумал: «
Ты ли это, капризное, но искреннее дитя? эта шалунья, резвушка? Как скоро выучилась она притворяться? как быстро развились в ней женские инстинкты! Ужели милые капризы были зародышами лицемерия, хитрости?..
вот и без дядиной методы, а как проворно эта девушка образовалась в женщину! и все в школе графа, и в какие-нибудь два, три месяца! О дядя, дядя! и в этом
ты беспощадно прав!»
— Какое горе? Дома у
тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело.
Ты говоришь, что
ты здоров, денег не потерял, не проиграл…
вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю…
— Так
вот видишь ли: мне хочется поужинать. Я было собрался спать без ужина, а теперь, если просидим долго, так поужинаем, да выпьем бутылку вина, а между тем
ты мне все расскажешь.
—
Вот тебе на! — сказал он, — а
ты разве знаешь его?
—
Вот хоть мы с
тобой — чем не порядочные? Граф, если уж о нем зашла речь, тоже порядочный человек; да мало ли? У всех есть что-нибудь дурное… а не все дурно и не все дурны.
—
Вот послушай. Скажи-ка,
ты на кого особенно сердит: на графа или на нее… как ее… Анюта, что ли?
Ну, так
вот видишь ли: с одной стороны, возьми кровь в жилах — это материальное, с другой — самолюбие, привычку — это духовное;
вот тебе и любовь!
— А
вот сейчас скажу.
Ты как действовал до сих пор?
Вот ты жениться хотел: хорош был бы муж, если б стал делать сцены жене, а соперникам показывать дубину — и был бы того…
— Ну, так
вот и страдай, если
тебе сладко, — сказал он.
— Как не сообразить, что она знала о твоем позднем приходе? — сказал он с досадой, — что женщина не уснет, когда через комнату есть секрет между двумя мужчинами, что она непременно или горничную подошлет, или сама… и не предвидеть! глупо! а все
ты да
вот этот проклятый стакан лафиту! разболтался! Такой урок от двадцатилетней женщины…
—
Вот видишь ли?
ты уж вполовину и вылечен. Только правда ли это?
ты, кажется, еще сердишься. Впрочем, презирай, презирай: это самое лучшее в твоем положении. Я хотел было сказать кое-что… да нет…
—
Вот вина-то где: умный вопрос! Ах
ты, дикарь! А зачем
ты ее полюбил? Ну, разлюби поскорее!
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как
ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то,
вот видишь, делает человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с
тобой делает людьми, а умереть с горя может и животное. Были примеры, что собаки умирали на могиле господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это за заслуга? А
ты думал:
ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный человек…
— Воля твоя, не знаю, — сказал Петр Иваныч, —
вот возьми лучше ломбардный билет и распорядись, как
тебе нужно; это вчерашний выигрыш…
—
Вот уж и нагоняй!
Ты объясни ему поласковее, чего можно требовать и ожидать от нынешних друзей; скажи, что друг не так виноват, как он думает… Да мне ли учить
тебя?
ты такой умный… так хорошо хитришь… — прибавила Лизавета Александровна.
— Довольно, ради бога, довольно! — перебил Петр Иваныч, — терпенья нет!
ты рвать хотел: рви же, рви скорей!
вот так!
— Ну
вот: я ведь говорил. Чем же
тебе так противны люди?
Вот ты бы выслужился, нажил бы трудами денег, выгодно женился бы, как большая часть…
— Послушай: ведь
ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже
вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет.
Ты его знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.