Неточные совпадения
Старик шутил, рассказывал сам направо и налево анекдоты, говорил каламбуры, особенно любил с сверстниками жить воспоминаниями минувшей молодости и своего времени. Они с восторгом припоминали, как граф Борис или Денис проигрывал кучи золота; терзались
тем, что сами тратили так мало, жили так мизерно; поучали внимательную молодежь великому
искусству жить.
Но, кроме
того, я выбрал себе дело: я люблю
искусство и… немного занимаюсь… живописью, музыкой… пишу… — досказал он тихо и смотрел на конец своего сапога.
Между
тем затеяли пирушку, пригласили Райского, и он слышал одно:
то о колорите,
то о бюстах, о руках, о ногах, о «правде» в
искусстве, об академии, а в перспективе — Дюссельдорф, Париж, Рим. Отмеривали при нем года своей практики, ученичества, или «мученичества», прибавлял Райский. Семь, восемь лет — страшные цифры. И все уже взрослые.
И опять задумался, с палитрою на пальце, с поникшей головой, с мучительной жаждой овладеть тайной
искусства, создать на полотне
ту Софью, какая снится ему теперь.
— Полноте, полноте лукавить! — перебил Кирилов, — не умеете делать рук, а поучиться — терпенья нет! Ведь если вытянуть эту руку, она будет короче другой; уродец, в сущности, ваша красавица! Вы все шутите, а ни жизнью, ни
искусством шутить нельзя!
То и другое строго: оттого немного на свете и людей и художников…
— Да, — сказал он, — это один из последних могикан: истинный, цельный, но ненужный более художник.
Искусство сходит с этих высоких ступеней в людскую толпу,
то есть в жизнь. Так и надо! Что он проповедует: это изувер!
Он любил жену свою, как любят воздух и тепло. Мало
того, он, погруженный в созерцание жизни древних, в их мысль и
искусство, умудрился видеть и любить в ней какой-то блеск и колорит древности, античность формы.
— Полноте: ни в вас, ни в кого! — сказал он, — мое время уж прошло: вон седина пробивается! И что вам за любовь — у вас муж, у меня свое дело… Мне теперь предстоит одно:
искусство и труд. Жизнь моя должна служить и
тому и другому…
— Есть одно
искусство: оно лишь может удовлетворить современного художника:
искусство слова, поэзия: оно безгранично. Туда уходит и живопись, и музыка — и еще там есть
то, чего не дает ни
то, ни другое…
— Не пиши, пожалуйста, только этой мелочи и дряни, что и без романа на всяком шагу в глаза лезет. В современной литературе всякого червяка, всякого мужика, бабу — всё в роман суют… Возьми-ка предмет из истории, воображение у тебя живое, пишешь ты бойко. Помнишь, о древней Руси ты писал!.. А
то далась современная жизнь!.. муравейник, мышиная возня: дело ли это
искусства!.. Это газетная литература!
Он какой-то артист: все рисует, пишет, фантазирует на фортепиано (и очень мило), бредит
искусством, но, кажется, как и мы, грешные, ничего не делает и чуть ли не всю жизнь проводит в
том, что «поклоняется красоте», как он говорит: просто влюбчив по-нашему, как, помнишь, Дашенька Семечкина, которая была однажды заочно влюблена в испанского принца, увидевши портрет его в немецком календаре, и не пропускала никого, даже настройщика Киша.
Райский, живо принимая впечатления, меняя одно на другое, бросаясь от
искусства к природе, к новым людям, новым встречам, — чувствовал, что три самые глубокие его впечатления, самые дорогие воспоминания, бабушка, Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое ощущение, наполняют собой его досуги, что с ними тремя — он связан и
той крепкой связью, от которой только человеку и бывает хорошо — как ни от чего не бывает, и от нее же бывает иногда больно, как ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.
Три фигуры следовали за ним и по
ту сторону Альп, когда перед ним встали другие три величавые фигуры: природа,
искусство, история…
Англичанин не верит, а я выступил и разъясняю ему всю разницу: что ноне, мол, у светских художников не
то искусство: у них краски масляные, а там вапы на яйце растворенные и нежные, в живописи письмо мазаное, чтобы только на даль натурально показывало, а тут письмо плавкое и на самую близь явственно; да и светскому художнику, говорю, и в переводе самого рисунка не потрафить, потому что они изучены представлять то, что в теле земного, животолюбивого человека содержится, а в священной русской иконописи изображается тип лица небожительный, насчет коего материальный человек даже истового воображения иметь не может.
И когда я сказал, что та наука и
то искусство, которыми торгуют на умственном базаре, маргариновые или, по крайней мере, с большими подмесями чуждых истинной науке и истинному искусству веществ и что знаю я это, потому что купленные мною на умственном базаре продукты оказались неудобосъедаемыми ни для меня, ни для близких мне людей, не только неудобосъедаемыми, но прямо вредными, то на меня стали кричать и ухать и внушать мне, что это происходит оттого, что я не учен и не умею обращаться с такими высокими предметами.
Неточные совпадения
Как бы
то ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом, что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал за
искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
Следовательно, ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии даже меценатом [Мецена́т — покровитель
искусств.] и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса науки и
искусства,
то его все-таки нельзя назвать искусным общественным деятелем, а следует назвать только искусным мошенником.
Вронский и Анна тоже что-то говорили
тем тихим голосом, которым, отчасти чтобы не оскорбить художника, отчасти чтобы не сказать громко глупость, которую так легко сказать, говоря об
искусстве, обыкновенно говорят на выставках картин.
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в
искусстве великих стариков. Стало быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца,
то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут
то самое лицо, которое нельзя брать для
искусства, а потом…
— Если поискать,
то найдутся другие. Но дело в
том, что
искусство не терпит спора и рассуждений. А при картине Иванова для верующего и для неверующего является вопрос: Бог это или не Бог? и разрушает единство впечатления.