Неточные совпадения
— Если все свести на нужное и серьезное, — продолжал Райский, — куда как жизнь
будет бедна, скучна! Только что человек выдумал, прибавил к ней — то и красит ее. В отступлениях от порядка, от формы, от ваших скучных
правил только и
есть отрады…
—
Будем оба непоколебимы: не выходить из
правил, кажется, это все… — сказала она.
— Что же надо делать, чтоб понять эту жизнь и ваши мудреные
правила? — спросила она покойным голосом, показывавшим, что она не намерена
была сделать шагу, чтоб понять их, и говорила только потому, что об этом зашла речь.
— Опять «жизни»: вы только и твердите это слово, как будто я мертвая! Я предвижу, что
будет дальше, — сказала она, засмеявшись, так что показались прекрасные зубы. — Сейчас дойдем до
правил и потом… до любви.
— Ну, хорошо, бабушка: а помните,
был какой-то буян, полицмейстер или исправник: у вас крышу велел разломать, постой вам поставил против
правил, забор сломал и чего-чего не делал!
Она попробовала освободиться, ей
было неловко так стоять, наконец села, раскрасневшись от усилия, и стала
поправлять сдвинувшуюся с места косу.
Она положила
было руку ему на плечо, другой рукой
поправила ему всклокочившиеся волосы и хотела опять сесть рядом.
Райский еще раз рассмеялся искренно от души и в то же время почти до слез
был тронут добротой бабушки, нежностью этого женского сердца, верностью своим
правилам гостеприимства и простым, указываемым сердцем, добродетелям.
— Ваш гимн красоте очень красноречив, cousin, — сказала Вера, выслушав с улыбкой, — запишите его и отошлите Беловодовой. Вы говорите, что она «выше мира». Может
быть, в ее красоте
есть мудрость. В моей нет. Если мудрость состоит, по вашим словам, в том, чтоб с этими
правилами и истинами проходить жизнь, то я…
От этого, бросая в горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов, отыскивая в людях людей, исповедуя и проповедуя человечность, он добродушно и снисходительно воевал с бабушкой, видя, что под старыми, заученными
правилами таился здравый смысл и житейская мудрость и лежали семена тех начал, что безусловно присвоивала себе новая жизнь, но что
было только завалено уродливыми формами и наростами в старой.
— То
есть лучший мужчина: рослый, здоровый, буря ему нипочем, медведей бьет, лошадьми
правит, как сам Феб, — и красота, красота!
— Понятия эти —
правила! — доказывала она. — У природы
есть свои законы, вы же учили: а у людей
правила!
— Вот где мертвечина и
есть, что из природного влечения делают
правила и сковывают себя по рукам и ногам. Любовь — счастье, данное человеку природой… Это мое мнение…
А после обеда, когда гости, пользуясь скупыми лучами сентябрьского солнца, вышли на широкое крыльцо, служившее и балконом,
пить кофе, ликер и курить, Татьяна Марковна продолжала ходить между ними, иногда не замечая их, только передергивала и
поправляла свою турецкую шаль. Потом спохватится и вдруг заговорит принужденно.
— И все ложь! — говорил Райский. — В большинстве нет даже и почина нравственного развития, не исключая иногда и высокоразвитые умы, а
есть несколько захваченных, как будто на дорогу в обрез денег —
правил (а не принципов) и внешних приличий, для руководства, — таких
правил, за несоблюдение которых выводят вон или запирают куда-нибудь.
— Простите, Татьяна Марковна, а у вас дело обыкновенно начинается с старого обычая, с старых
правил, да с справки о том, как
было, да что скажут, а собственный ум и сердце придут после.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей
было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты
будешь благоразумнее, когда ты
будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты
будешь знать, что такое хорошие
правила и солидность в поступках.
— Во времена досюльные // Мы
были тоже барские, // Да только ни помещиков, // Ни немцев-управителей // Не знали мы тогда. // Не
правили мы барщины, // Оброков не платили мы, // А так, когда рассудится, // В три года раз пошлем.
Софья (одна, глядя на часы). Дядюшка скоро должен вытти. (Садясь.) Я его здесь подожду. (Вынимает книжку и прочитав несколько.) Это правда. Как не
быть довольну сердцу, когда спокойна совесть! (Прочитав опять несколько.) Нельзя не любить
правил добродетели. Они — способы к счастью. (Прочитав еще несколько, взглянула и, увидев Стародума, к нему подбегает.)
Стародум. Слушай, друг мой! Великий государь
есть государь премудрый. Его дело показать людям прямое их благо. Слава премудрости его та, чтоб
править людьми, потому что управляться с истуканами нет премудрости. Крестьянин, который плоше всех в деревне, выбирается обыкновенно пасти стадо, потому что немного надобно ума пасти скотину. Достойный престола государь стремится возвысить души своих подданных. Мы это видим своими глазами.
Стародум. Постой. Сердце мое кипит еще негодованием на недостойный поступок здешних хозяев.
Побудем здесь несколько минут. У меня
правило: в первом движении ничего не начинать.