Неточные совпадения
Между тем затеяли пирушку, пригласили Райского, и он слышал одно: то о колорите, то о бюстах, о
руках, о ногах, о «правде» в искусстве, об академии, а в перспективе — Дюссельдорф, Париж, Рим. Отмеривали при нем года своей практики, ученичества, или «мученичества», прибавлял Райский. Семь, восемь лет —
страшные цифры. И все уже взрослые.
Его пронимала дрожь ужаса и скорби. Он, против воли, группировал фигуры, давал положение тому, другому, себе добавлял, чего недоставало, исключал, что портило общий вид картины. И в то же время сам ужасался процесса своей беспощадной фантазии, хватался
рукой за сердце, чтоб унять боль, согреть леденеющую от ужаса кровь, скрыть муку, которая готова была
страшным воплем исторгнуться у него из груди при каждом ее болезненном стоне.
— Я уйду: вы что-то опять
страшное хотите сказать, как в роще… Пустите! — говорила шепотом Марфенька и дрожала, и
рука ее дрожала. — Уйду, не стану слушать, я скажу бабушке все…
— И что приобрела этой
страшной борьбой? то, что вы теперь бежите от любви, от счастья, от жизни… от своей Веры! — сказала она, придвигаясь к нему и кладя
руку на плечо.
Райский сидел целый час как убитый над обрывом, на траве, положив подбородок на колени и закрыв голову
руками. Все стонало в нем. Он
страшной мукой платил за свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
Но следующие две, три минуты вдруг привели его в память — о вчерашнем. Он сел на постели, как будто не сам, а подняла его посторонняя сила; посидел минуты две неподвижно, открыл широко глаза, будто не веря чему-то, но когда уверился, то всплеснул
руками над головой, упал опять на подушку и вдруг вскочил на ноги, уже с другим лицом, какого не было у него даже вчера, в самую
страшную минуту.
И вдруг за дверью услышала шаги и голос… бабушки! У ней будто отнялись
руки и ноги. Она, бледная, не шевелясь, с ужасом слушала легкий, но
страшный стук в дверь.
— Это мой другой
страшный грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и не отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут, между нас… Прости меня и ты, покойница! — говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая
руку к небу. У Веры пробежала дрожь по телу. — Прости и ты, Вера, — простите обе!.. Будем молиться!..
Ко всякому другому, явись такой, приревновал бы тотчас же и, может, вновь бы намочил свои
страшные руки кровью, а к этому, к этому «ее первому», не ощущал он теперь, летя на своей тройке, не только ревнивой ненависти, но даже враждебного чувства — правда, еще не видал его.
Мальчик знал, что крестный говорит это о человеке из земли Уц, и улыбка крестного успокаивала мальчика. Не изломает неба, не разорвет его тот человек своими
страшными руками… И Фома снова видит человека — он сидит на земле, «тело его покрыто червями и пыльными струпьями, кожа его гноится». Но он уже маленький и жалкий, он просто — как нищий на церковной паперти…
Уже стало совсем неинтересно, что возле сидит он и держит на голове свою
страшную руку; и медленно, тоскуя смертельно, тоскуя неподвижно, тоскуя вне всяких пределов, какие полагает ограниченная действительность, — медленно я погрузился в сон без сновидений.
Ухватил всадник
страшною рукою колдуна и поднял его на воздух. Вмиг умер колдун и открыл после смерти очи. Но уже был мертвец и глядел как мертвец. Так страшно не глядит ни живой, ни воскресший. Ворочал он по сторонам мертвыми глазами и увидел поднявшихся мертвецов от Киева, и от земли Галичской, и от Карпата, как две капли воды схожих лицом на него.
Неточные совпадения
Но вспомнив, что ожидает ее одну дома, если она не примет никакого решения, вспомнив этот
страшный для нее и в воспоминании жест, когда она взялась обеими
руками за волосы, она простилась и уехала.
В Соборе Левин, вместе с другими поднимая
руку и повторяя слова протопопа, клялся самыми
страшными клятвами исполнять всё то, на что надеялся губернатор. Церковная служба всегда имела влияние на Левина, и когда он произносил слова: «целую крест» и оглянулся на толпу этих молодых и старых людей, повторявших то же самое, он почувствовал себя тронутым.
— Ужасно
страшный! И вот так
руками делает, — сказала Таня, поднимаясь в тележке и передразнивая Катавасова.
― И это что-то повернулось, и я вижу, что это мужик с взъерошенною бородой, маленький и
страшный. Я хотела бежать, но он нагнулся над мешком и
руками что-то копошится там…
Как ни страшно было Левину обнять
руками это
страшное тело, взяться за те места под одеялом, про которые он хотел не знать, но, поддаваясь влиянию жены, Левин сделал свое решительное лицо, какое знала его жена, и, запустив
руки, взялся, но, несмотря на свою силу, был поражен странною тяжестью этих изможденных членов.