— У нас и
соловьи есть — вон там в роще! И мои птички все здесь пойманы, — говорила она. — А вот тут в огороде мои грядки: я сама работаю. Подальше — там арбузы, дыни, вот тут цветная капуста, артишоки…
Неточные совпадения
— Нет… — с досадой сказал Райский, — стихи — это младенческий лепет. Ими
споешь любовь, пир, цветы,
соловья… лирическое горе, такую же радость — и больше ничего…
— Как вы смеете… говорить мне это? — сказала она, обливаясь слезами, — это ничего, что я плачу. Я и о котенке плачу, и о птичке плачу. Теперь плачу от
соловья: он растревожил меня да темнота. При свечке или днем — я умерла бы, а не заплакала бы… Я вас любила, может
быть, да не знала этого…
— Ангел! прелесть! — говорил он, нагибаясь к ее руке, — да
будет благословенна темнота, роща и
соловей!
— Зачем нам в концерт? — сказала бабушка, глядя на него искоса, — у нас
соловьи в роще хорошо
поют. Вот ужо пойдем их слушать даром…
— Да,
соловей, он
пел, а мы росли: он нам все рассказал, и пока мы с Марфой Васильевной
будем живы — мы забудем многое, все, но этого
соловья, этого вечера, шепота в саду и ее слез никогда не забудем. Это-то счастье и
есть, первый и лучший шаг его — и я благодарю Бога за него и благодарю вас обеих, тебя, мать, и вас, бабушка, что вы обе благословили нас… Вы это сами думаете, да только так, из упрямства, не хотите сознаться: это нечестно…
—
Соловьи всё ночью
поют! — заметила бабушка, взглянув на них обоих.
Соловьев было так много и ночью они, казалось, подлетали так близко к дому, что, при закрытых ставнями окнах, свисты, раскаты и щелканье их с двух сторон врывались с силою в нашу закупоренную спальню, потому что она углом выходила на загибавшуюся реку, прямо в кусты, полные соловьев.
— Эстетика в жизни все, — объяснял Пепко с авторитетом сытого человека. — Посмотри на цветы, на окраску бабочек, на брачное оперение птиц, на платье любой молоденькой девушки. Недавно я встретил Анну Петровну, смотрю, а у нее голубенький бантик нацеплен, — это тоже эстетика. Это в пределах цветовых впечатлений, то есть в области сравнительно грубой, а за ней открывается царство звуков… Почему
соловей поет?..
— Ну-ну, и настряпала сегодня Танюша! Такие пельмени, — есть жалко и совестно, как совестно было бы живых
соловьёв есть… Я, брат, даже тебе тарелку оставил. Снимай с шеи магазин, садись, ешь и — знай наших!
Неточные совпадения
Меж гор, лежащих полукругом, // Пойдем туда, где ручеек, // Виясь, бежит зеленым лугом // К реке сквозь липовый лесок. // Там
соловей, весны любовник, // Всю ночь
поет; цветет шиповник, // И слышен говор ключевой, — // Там виден камень гробовой // В тени двух сосен устарелых. // Пришельцу надпись говорит: // «Владимир Ленской здесь лежит, // Погибший рано смертью смелых, // В такой-то год, таких-то лет. // Покойся, юноша-поэт!»
Гонимы вешними лучами, // С окрестных гор уже снега // Сбежали мутными ручьями // На потопленные луга. // Улыбкой ясною природа // Сквозь сон встречает утро года; // Синея блещут небеса. // Еще прозрачные леса // Как будто пухом зеленеют. // Пчела за данью полевой // Летит из кельи восковой. // Долины сохнут и пестреют; // Стада шумят, и
соловей // Уж
пел в безмолвии ночей.
Тоска любви Татьяну гонит, // И в сад идет она грустить, // И вдруг недвижны очи клонит, // И лень ей далее ступить. // Приподнялася грудь, ланиты // Мгновенным пламенем покрыты, // Дыханье замерло в устах, // И в слухе шум, и блеск в очах… // Настанет ночь; луна обходит // Дозором дальный свод небес, // И
соловей во мгле древес //
Напевы звучные заводит. // Татьяна в темноте не спит // И тихо с няней говорит:
Да вы уж родом так: собою не велички, // А песни, что́ твой
соловей!» — // «Спасибо, кум; зато, по совести моей, //
Поёшь ты лучше райской птички.
Скажи лишь, как нам сесть!» — // «Чтоб музыкантом
быть, так надобно уменье // И уши ваших понежней», // Им отвечает
Соловей: // «А вы, друзья, как ни садитесь, // Всё в музыканты не годитесь».