Неточные совпадения
Повыситься
из статских в действительные статские, а под конец, за долговременную и полезную службу и «неусыпные труды», как по службе, так и в картах, — в тайные советники, и бросить якорь в порте, в какой-нибудь нетленной комиссии
или в комитете, с сохранением окладов, — а там, волнуйся
себе человеческий океан, меняйся век, лети в пучину судьба народов, царств, — все пролетит мимо его, пока апоплексический
или другой удар не остановит течение его жизни.
— Да, любили
или любят, конечно, про
себя, и не делают
из этого никаких историй, — досказала она и пошла было к гостиной.
— Как это вы делали, расскажите! Так же сидели, глядели на все покойно, так же, с помощью ваших двух фей, медленно одевались, покойно ждали кареты, чтоб ехать туда, куда рвалось сердце? не вышли ни разу
из себя, тысячу раз не спросили
себя мысленно, там ли он, ждет ли, думает ли? не изнемогли ни разу, не покраснели от напрасно потерянной минуты
или от счастья, увидя, что он там? И не сбежала краска с лица, не являлся ни испуг, ни удивление, что его нет?
Машутка становилась в угол, подальше, всегда прячась от барыни в тени и стараясь притвориться опрятной. Барыня требовала этого, а Машутке как-то неловко было держать
себя в чистоте. Чисто вымытыми руками она не так цепко берет вещь в руки и, того гляди, уронит; самовар
или чашки скользят
из рук; в чистом платье тоже несвободно ходить.
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной целью посвятить эти листки памяти своей тогдашней подруги
или оставить для
себя заметку и воспоминание в старости о молодой своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести
из собственной жизни.
Леонтий, разумеется, и не думал ходить к ней: он жил на квартире, на хозяйских однообразных харчах, то есть на щах и каше, и такой роскоши, чтоб обедать за рубль с четвертью
или за полтинник, есть какие-нибудь макароны
или свиные котлеты, — позволять
себе не мог. И одеться ему было не во что: один вицмундир и двое брюк,
из которых одни нанковые для лета, — вот весь его гардероб.
Она сделала
из наблюдений и опыта мудрый вывод, что всякому дается известная линия в жизни, по которой можно и должно достигать известного значения, выгод, и что всякому дана возможность сделаться (относительно) важным
или богатым, а кто прозевает время и удобный случай, пренебрежет данными судьбой средствами, тот и пеняй на
себя!
Он дал
себе слово объяснить, при первом удобном случае, окончательно вопрос, не о том, что такое Марфенька: это было слишком очевидно, а что
из нее будет, — и потом уже поступить в отношении к ней, смотря по тому, что окажется после объяснения. Способна ли она к дальнейшему развитию
или уже дошла до своих геркулесовых столпов?
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать
себя и двоих детей, как она знает, а сам
из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и оставался там до ночи
или на ночь, и на другой день, как ни в чем не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
Чтобы уже довершить над
собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал
из всех сил, не спрашивая
себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать
или угодить ей, принести «жертву», быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
У ней сильно задрожал от улыбки подбородок, когда он сам остроумно сравнил
себя с выздоровевшим сумасшедшим, которого уже не боятся оставлять одного, не запирают окон в его комнате, дают ему нож и вилку за обедом, даже позволяют самому бриться, — но все еще у всех в доме памятны недавние сцены неистовства, и потому внутренне никто не поручится, что в одно прекрасное утро он не выскочит
из окна
или не перережет
себе горла.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит
из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума,
или «жизни», как говорит он, привез он с
собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Он видел, что собирается гроза, и начал метаться в беспокойстве, не зная, чем отвратить ее! Он поджимал под
себя ноги и клал церемонно шляпу на колени
или вдруг вскакивал, подходил к окну и высовывался
из него почти до колен.
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она перейдет на его сторону, а она — что он уступит, сознавая в то же время, что надежда была нелепа, что никто
из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к
себе, как шапку надеть, другие убеждения, другое миросозерцание, разделить веру
или отрешиться от нее.
Тушин опять покачал ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое чувство горечи
или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал злым чувством на злобные выходки, сдерживая
себя, а только тревожился тем, что Марк,
из гордого упрямства, чтоб не быть принуждену уйти,
или по остатку раздраженной страсти, еще сделает попытку написать
или видеться и встревожит Веру. Ему хотелось положить совсем конец этим покушениям.
Но ведь сознательное достижение этой высоты — путем мук, жертв, страшного труда всей жизни над
собой — безусловно, без помощи посторонних, выгодных обстоятельств, дается так немногим, что — можно сказать — почти никому не дается, а между тем как многие, утомясь, отчаявшись
или наскучив битвами жизни, останавливаются на полдороге, сворачивают в сторону и, наконец, совсем теряют
из вида задачу нравственного развития и перестают верить в нее.