Неточные совпадения
Райский тоже, увидя свою комнату, следя за бабушкой, как она чуть не сама делала ему постель, как опускала занавески, чтоб утром не беспокоило его солнце, как заботливо расспрашивала, в котором часу его будить, что приготовить — чаю или кофе поутру, масла или яиц, сливок или варенья, — убедился, что бабушка не все угождает
себе этим, особенно когда она попробовала рукой, мягка ли перина, сама
поправила подушки повыше и велела поставить графин с водой на столик, а потом раза три заглянула, спит ли он, не беспокойно ли ему, не нужно ли чего-нибудь.
От этого, бросая в горячем споре бомбу в лагерь неуступчивой старины, в деспотизм своеволия, жадность плантаторов, отыскивая в людях людей, исповедуя и проповедуя человечность, он добродушно и снисходительно воевал с бабушкой, видя, что под старыми, заученными
правилами таился здравый смысл и житейская мудрость и лежали семена тех начал, что безусловно присвоивала
себе новая жизнь, но что было только завалено уродливыми формами и наростами в старой.
Он свои художнические требования переносил в жизнь, мешая их с общечеловеческими, и писал последнюю с натуры, и тут же, невольно и бессознательно, приводил в исполнение древнее мудрое
правило, «познавал самого
себя», с ужасом вглядывался и вслушивался в дикие порывы животной, слепой натуры, сам писал ей казнь и чертил новые законы, разрушал в
себе «ветхого человека» и создавал нового.
— Вот где мертвечина и есть, что из природного влечения делают
правила и сковывают
себя по рукам и ногам. Любовь — счастье, данное человеку природой… Это мое мнение…
А когда охладею — я скажу и уйду, — куда поведет меня жизнь, не унося с
собой никаких «долгов», «
правил» и «обязанностей».
А вон те мертвецы лгут
себе и другим — и эту ложь называют «
правилами».
Вера наконец, почти незаметно для нее самой, поверила искренности его односторонних и поверхностных увлечений и от недоверия перешла к изумлению, участию. У ней даже бывали минуты, впрочем редкие, когда она колебалась в непогрешимости своих, собранных молча, про
себя наблюдений над жизнью, над людьми,
правил, которыми руководствовалось большинство.
У Татьяны Марковны отходило беспокойство от сердца. Она пошевелилась свободно в кресле,
поправила складку у
себя на платье, смахнула рукой какие-то крошки со стола. Словом — отошла, ожила, задвигалась, как внезапно оцепеневший от испуга и тотчас опять очнувшийся человек.
«Из логики и честности, — говорило ему отрезвившееся от пьяного самолюбия сознание, — ты сделал две ширмы, чтоб укрываться за них с своей „новой силой“, оставив бессильную женщину разделываться за свое и за твое увлечение, обещав ей только одно: „Уйти, не унося с
собой никаких „долгов“, „
правил“ и „обязанностей“… оставляя ее: нести их одну…“
Дарья Александровна, еще в Москве учившаяся с сыном вместе латинскому языку, приехав к Левиным, за
правило себе поставила повторять с ним, хоть раз в день уроки самые трудные из арифметики и латинского.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он весь в лихорадке и просто бредит; я в этом убеждена по его глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то обратилась она вдруг к князю Щ. — Поди сюда, Александра,
поправь себе волосы, друг мой.
Попробовал было он встать с дивана и пройтись раз и другой по комнате, чтоб освежить себя, собрать кое-как разбитые мысли, устремить их на известный предмет и потом,
поправив себя немного, зрело обдумать свое положение.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты будешь благоразумнее, когда ты будешь вести
себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты будешь знать, что такое хорошие
правила и солидность в поступках.
Очевидно, стало быть, что Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от жизни истин, принятых
правил.] которому казалось предосудительным даже утереть
себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал князь, — а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите! А вот посылаю к вам заместо
себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома
правит, а я отсель и им и вами помыкать буду!
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «Пойти или не пойти?» говорил он
себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить не надобно, что кроме фальши тут ничего быть не может, что
поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
Степан Аркадьич понял, что Матвей хотел пошутить и обратить на
себя внимание. Разорвав телеграмму, он прочел ее, догадкой
поправляя перевранные, как всегда, слова, и лицо его просияло.